И Усман ушел от него огорченный, клял в душе свирепость директора и его нежелание понять человека. Таким расстроенным подъехал он. Поравнявшись со мной, потянул уздечку, конь вздыбился. Это уже был не гнедой, а стройный серый в яблоках конь. И я подумал: «Да, прав был директор совхоза, когда говорил, что Усману надо помочь приобрести машину, иначе он угробит весь колхозный табун». Легко спрыгнул Усман с коня и, подойдя ко мне, крепко пожал руку.

— Добрый день. Как говорится, доброго соседа следует встречать прежде солнца.

— Когда купишь машину?

— Деньги уже перечислил, — сказал Усман, похлопывая старинной, с ручкой из слоновой кости, нагайкой о голенище сапога. — Как твое здоровье, учитель?

— Слава богу, все обошлось, зажило, как на собаке, — улыбаюсь я и, вспомнив о собаке его отца, спросил: — А как отцовский друг Ятим?

— Выжил, выжил… Ты прости, что не смог тебя навестить в больнице. Времени не было. Карантин. То скачу туда, вон за ту гору, то к реке в сторону райцентра, где наши шлагбаумы стоят.

— А что случилось? Ящур? — насторожился я.

— Вроде никаких признаков. А директор на меня набрасывается с пеной у рта: «Головой мне будешь отвечать, головой, понятно?!» Озверел человек.

— Да, он такой. Дьявол он, — смеюсь я и наставляю его, — ты постарайся его понять, понять его можно и нужно.

И тут я вспомнил о некоторых мерах, предпринимаемых нашим Усатым Ражбадином, чтобы люди не резали скот, овец и чтобы не вывозили продавать мясо, брынзу, живых овец. Для этого он просто в такое время объявлял карантин. Сохранить и увеличить поголовье рогатого скота и овец — важнейшая цель любого хозяйства, и это прекрасно понимает наш директор.

— Не люблю, когда мне в затылок дышат, — заметил Усман, и, обернувшись к Мангулу, посмотрел на него испытующе.

— Хороший конь, добрый конь, — не обращая внимания на резкие слова Усмана и на его немного пренебрежительный взгляд, Мангул гладит лоснящийся круп коня. — Дай проехаться.

— Тебе что, парень, делать нечего? — огрызнулся Усман.

— Мне? Что ты, дел по горло.

— Тогда давай, дорогой, делай свои дела.

— Жалко, да? — с каким-то огорчением промолвил Мангул, пошел в сторону бетономешалки.

— Желаю здоровья, учитель! — кивнул головой Усман, вскочил на коня и взмахнул порывисто нагайкой. Конь задрожал, напрягся весь, вскинул передние ноги и легко рванулся с места. Всадник понесся в сторону райцентра, туда, где внизу, в ущелье, у моста через реку Хала-Герк обычно устанавливается карантинный шлагбаум.

— Кто этот парень? — спросил меня Мангул.

— А что? — говорю я, желая вначале узнать, что на уме у Мангула.

— Так просто. Позавидовал я ему. Настоящий джигит. Так на коне усидеть я бы не смог. Никогда в жизни не садился в седло, хотя очень люблю лошадей… Просто не пришлось. Только злой он какой-то.

— Это он, Усман.

— Я так и подумал, к сожалению.

— Почему?

— Потому что, когда у клуба ко мне пристал какой-то парень с нежным женообразным лицом, я подумал, что мои шансы получить взаимность у Асият увеличились. Теперь я вижу, что надежда моя была тщетной.

— Да, дорогой Мангул, ты прав. И хорошо, что ты это понял. Хороший ты парень, а счастье твое от тебя никуда не убежит. А злой он потому, что Асият уехала в город.

— Зря тревожится. Никуда она от него не убежит.

И тут почти одновременно заработали наши машины. И стали подъезжать за раствором самосвалы. В этот день приехали из столицы телерепортеры. С ними приехал и начальник штаба студенческих строительных отрядов, и, увидев меня среди строителей, он с распростертыми объятьями кинулся ко мне.

— О, кого я вижу! Брат мой, Мубарак, ты что здесь делаешь?

— Вот видишь, тружусь.

— Ну как здесь мои ребята? — И он отвел меня в сторону. — Я рад такой встрече и, думаю, что ты, как человек посторонний, объективный, расскажешь мне обо всем. Как себя ведут студенты?

— Прекрасные ребята! — говорю я, обратив внимание на слово «посторонний». — Нет, братец, я теперь здесь свой.

— Не было никаких инцидентов?

— Нет, никаких. Ну разве ты не видишь, чудесные ребята.

— Ребята хорошие, я знаю. Отряд имени Багратиона всегда отличался собранностью и честным отношением к своим обязанностям. Я имею в виду, бывает же так… сельская молодежь, городская, разные интересы, взгляды… Что-то не поделили? — все допытывался старый мой знакомый.

— Нет, у нас все хорошо, — снова подтверждаю я.

— Не поверю, ты что-то от меня скрываешь…

— С чего это ты взял? — не понравилось мне его настойчивое желание услышать о чем-то недостойном. Может быть, в нем говорила предосторожность, чтобы не ошибиться. Ведь не случайно он привез с собой телеработников — организовать телерепортаж прямо с места работы бойцов стройотряда имени Багратиона. А телеработники поинтересовались и нашим совхозом, и строящимся животноводческим комплексом. Они здесь впервые и после ознакомления у них родилась идея сделать два репортажа. О стройотряде само собой, да еще и о совхозе, для чего они решили первоначально побеседовать с директором, А когда узнали, что директором у нас Усатый Ражбадин, они воскликнули: «Это же здорово! О нем мы давно хотели рассказать!»

И в честь таких гостей, которые обещают рассказать и показать людей и дела совхоза имени Ильича, директор обещал добрый шашлык у родника. Что может быть лучше в такие прекрасные вечера, какие стоят сейчас, чем расстелить у поющего родника на альпийском лугу ковер, растянуться на нем и вдыхать божественный запах молочного шашлыка, свежего, как капли студеной воды. В летнюю пору часто можно видеть моих сельчан на таком отдыхе. Однажды на гудекане сидело четверо почтенных стариков: Паранг, Галбец, Кальян-Бахмуд и, конечно же, Кужак. Вдруг подходит к ним кто-то из приезжих и, поздоровавшись, спрашивает:

— Ну, как, отцы, живете-можете?

— Ничего, сынок, ничего живем.

— Живем, не тужим.

— Все в порядке.

— Только вот одна у нас беда.

— Что за беда, старики? — спрашивает гость.

— Понимаешь, сынок, мы и раньше пили понемногу, наперстками, да и теперь не бросили это дело. А разве же, сынок, грех в хорошую погоду, когда цветет альпийский луг, когда в роднике журчит чистая, как слеза, прохладная горная вода, пойти к роднику, постелить коврик да с хорошим шашлыком выпить рюмочку-другую? Но, понимаешь, сынок, пить-то мы пьем, а вот возвращаться теперь от родника тяжело стало, видать, постарели мы…

— Ничего, разве это беда, — поправляет Паранг, — из этой беды мы давно нашли выход. В хорошую погоду к роднику на альпийский луг мы ходим теперь не одни, мы берем с собой нашего пастуха. Ты его знаешь, Зулькарная, чемпиона района по борьбе… И мы садимся за трапезу, уверенные, что он обязательно доставит нас в аул… двоих под одну мышку, а двоих — под другую.

— Да, да, это уже не беда, — замечает Галбец, — но есть другая беда, когда наш чемпион, которому приходится доставлять нас домой, путает: его вот сунет к моей старухе, а меня — к его старухе… вот тогда-то, сынок, начинается в ауле настоящий тарарам!

— Это тоже не беда, сынок, — говорит Кужак, — есть беда пострашнее. Вот когда в хорошую погоду берем мы с собой нашего Зулькарная и идем на цветущий альпийский луг, к поющему роднику, садимся и пьем, восхваляя нашего Зулькарная, а на закате, когда нам четверым немощным старикам приходится тащить в аул пьяного нашего чемпиона — вот это, сынок, самая большая беда.

Право же, веселые люди — наши старики. Никогда не унывают. И вот на этом месте у родника мы и зажарили шашлык. Директор сам при этом не присутствовал, он уехал в райцентр по делам строительства.

После доброго шашлыка на альпийском лугу телеработники по совету начальника штаба стройотрядов решили разработать еще третью тему: «Учитель в летние каникулы — на стройке». Я мало поверил этим ребятам — после вина что только не пообещаешь?!.

Просидели мы на лугу до поздней ночи. А как удивительно красивы летние ночи у нас! Горы в своем таинственном молчании. Темно-синий шелк ночного неба словно натянут между вершинами гор. И мерцание звезд, которые кажутся такими близкими, что протяни руку — и достанешь любую. А вокруг, ниже, островки горящих огней — это наши соседние аулы светятся в котловине среди гор и холмов, как в ладони, огни нашего районного центра — аула Уркарах. А неподалеку от него видна часть большого аула Киша. А там, дальше, левее от Киша, словно гроздь винограда, висит под горой Каба аул Усиша, а правее от райцентра — аулы Чишили, Дибгалик… А вон вдали одинокий свет — это домик садовника в ущелье Камла-Када. Ну, а тот яркий красный свет — это вы наверняка знаете, — костер чабанов.