— А почему он один с сыном оказался в машине? — спрашиваю я.

— Мы с нашим участковым оставили его на дороге, бросились тебя спасать, о нем мы и позабыли… Нас удивило то, что он не заинтересовался случившимся и укатил…

— Дурной и страшный человек. А Хафиз мне показался на этот раз очень любезным…

— Еще бы… такое, думаешь, ему простят, нет. С него спросят, Мубарак, и очень сурово, я думаю… Главное, ты… мы испугались… Живи, живи, дорогой Мубарак!

И при нем же вчера проведать меня пришла с пирогами и жена Ражбадина — Анай. И, угощая меня, она все время повторяла: «Спасибо, спасибо тебе, Мубарак, ты спас моего мужа. Сорвись он, в живых бы не остался… Спасибо!».

— Анай уже на стройке, Мубарак, — радостно сообщает мне Ражбадин.

— И что же она делает там?

— Учусь штукатурить… — смущенно сказала Анай, — ничего не получается… Не легкая эта работа, но интересная…

— Тогда получится, получится… — сказал я, желая подбодрить ее. — Спасибо, Анай, очень вкусные пироги…

— Пойдем, Анай, нельзя больному надоедать.

И вместе они ушли от меня. А к обеду жена принесла мне вареной картошки нового урожая. В горах наших почти на месяц-полтора позже созревает картошка, чем на равнине. И сейчас она пока что была мелкая.

— Поешь, с нашего огорода, — сказала Патимат, — правда, мелкая еще, просто несколько клубней проверила. В общем, картошка ожидается… И в совхозе уже приободрились, а то было духом пали, боялись, что колорадский жук уничтожит весь урожай.

— Хоть половину урожая соберем? — спрашиваю я, радуясь в душе такой вести, — ведь столько труда люди вложили.

— Будет, картошка будет, так сказал агроном и всех обрадовал. Даже больше ожидается, — сказала моя жена и взглянула на меня ласково.

— Ну и слава богу.

— Все хорошо, друг мой, только ты побыстрей выздоравливай.

— Я уже здоров, здоров, жена моя, радость моя, — оглядываюсь я, нет ли кого из детей в палате, притягиваю ее к себе и целую.

— Сумасшедший, что ты делаешь? А если кто зайдет?

— Пусть…

— Бесстыжий какой…

Съел я две уже остывшие картошки, величиной с грецкий орех, и выхожу из больницы. Поодаль, на зеленой лужайке резвились дети. У крыльца больницы, словно опьянев от теплых солнечных лучей, воробьи затеяли свои шумные игры, запела на опушке красноголовая синичка, звонкий у нее голосок. «Гу-на, ва-чи-чив!» А воробьи, — ох, какие они драчуны… чуть не заклевали своего собрата, еле спасся бесхвостый комочек… и с трудом взлетел на крышу. Услышав скрип двери, дети обернулись и подбежали ко мне.

— Папа, а где мама? Мы ее ищем.

— Мама отдыхает, она устала, тихо…

— Она нам обещала сварить свежей картошки.

— Она и сварила.

— А где?

— Я сейчас вынесу, вы только идите подальше — вон к тому дереву, и не шумите, хорошо?

— Хорошо, папа, мы не будем мешать маме.

Я вынес им картошку в тарелке, и они с тарелкой этой убежали к лесочку.

Я доволен своими детьми, хорошие они, внимательные, ласковые. Только вот маму не всегда слушаются. Да и тому одна причина — ее чрезмерная доброта. А меня понимают, во мне видят своего защитника и заступника. Фарида, старшая дочь, ей уже двенадцать, перешла в шестой класс, худая, стройненькая — вылитая мама. Десятилетний Ражаб пойдет в четвертый. Он очень похож на меня. Немного избалован, как все сыновья. Моя полненькая Зейнаб пойдет во второй класс, она очень большая чистюля, любит шить и ковыряться в маминых вещах. Мана пойдет в школу в этом году, а Хасанчик, самый младший, носящий имя моего отца, — ему еще только шесть, ни на маму, ни на меня не похож, возможно, в нем еще не проявились так называемые наследственные гены-задатки. Какими они вырастут, кем они будут? Конечно же, настоящими людьми, добрыми и простодушными, полезными обществу.

Мои мысли о детях перебил тихий стук в дверь. Я вышел, — это была медсестра, пришедшая, чтобы перевязать мне голову. Увидев спящую жену, улыбнулась. Я попытался объяснить:

— Понимаете, сестра, она заснула…

— Конечно, столько хлопот, еще и студентам она обеды готовит. Не бережете вы ее…

— Ей это интересно, необычно… Пусть помогает. Знаете, сестра, людям надоедает однообразная жизнь, это их угнетает, делает косными, замкнутыми. Каждый ищет новые общения, и это положительно сказывается на человеке. Я стал не узнавать свою жену, она во всех отношениях стала лучше. Моя мать сорок лет работала медсестрой. Сорок лет она помогала людям, была живая, непоседливая, а вот как ушла на пенсию — на моих глазах стала болеть, чахнуть. И однажды, когда я ее, больную, спросил, что бы она хотела, она сказала: «Больным помочь, посидеть с больными в палате…» Тогда мне странными показались ее слова, а теперь стал их понимать. Человеку нужны люди, а людям нужен человек. Кроме семьи, мужа и детей, родственников еще очень нужны люди, общение…

— Да, и я не представляю свою жизнь без людей…

— Вот видите. Вы, оказывается, похожи на мою мать, и у вас такие же ласковые руки. Спасибо вам.

— Я очень рада, если чем, смогла помочь. Вы уже можете выходить на улицу, все заживает…

— Спасибо. Я сейчас переоденусь и пойду на стройку, разрешите?

— Вам нельзя делать резких движений, — забеспокоилась сестра.

— Я осторожно, тихо пройдусь.

И я зашагал неторопливо в сторону нашей стройки, где не был я уже много дней, и как-то очутился на поляне. Здесь какие-то злоумышленники за ночь выкорчевали большое, всем знакомое грушевое дерево и землю так выровняли, что, казалось, здесь вообще никогда не было дерева. «Все-таки не сумел раскрыть это дело», — подумал я о нашем полковнике и выбрался на шоссе. По дороге меня обогнала машина директора нашего совхоза. Заметив меня, из машины выбрался Ражбадин, наш участковый Абдурахман и еще какой-то гость. Директор, который показался мне не в лучшем расположении духа, начал разговор даже не здороваясь.

— Что же это ты, родственник, наделал? — со скрытой иронией проговорил он, обращаясь ко мне.

— А что? Ты имеешь в виду, что я из больницы выбрался, — недоуменно гляжу я на него, — так мне сестра разрешила.

— Я не об этом, Мубарак. Гм, да, от кого угодно я ждал, но не от тебя…

— Ты о чем?

— Как ты посмел?

— Хватит загадки мне загадывать, директор, говори, в чем дело? — мне стало не по себе, что он разыгрывает меня, как мальчишку.

— На меня жалобу успел накатать!

— Что? — удивлению моему не было предела.

— Хочешь сказать, не писал?

— Не писал, не пишу и не собираюсь писать. Что мне, больше делать нечего? — возмутился я. — Зря, Ражбадин, напраслину на меня гонишь.

— Не писал? — Угрюмое и сосредоточенное лицо его как-то вдруг подобрело, и я подумал сразу: «Конечно, разыгрывает меня». Но когда он порылся в папке с бумагами, мурашки у меня по коже побежали и вкрались тревожные мысли: «Значит, от моего имени кто-то сочинил, а может быть, это уже начались козни Исабека». — А это что? — Директор сует мне под нос бумажку. Я на миг онемел, беру, читаю; почерк мой и заявление мое. Но когда узнал, что это за бумага, от души отлегло.

— Вот напугал, дьявол, — смеюсь я.

— А чего ты смеешься, родственник?

— Да ведь я написал о том дереве, которое за ночь злоумышленники выкорчевали и выровняли землю так, что никаких следов. И вообще я все это написал по просьбе Абдурахмана, — гляжу я на нашего участкового… Он тоже был не в лучшем настроении, и я решил: что-то, видно, случилось…

— Из-за этой твоей бумажки, — сказал директор, — меня на двадцать пять рублей оштрафовали.

— Не может быть, — хохочу я.

— Гу-гу-гу, — передразнил меня директор, — тоже мне родственник.

— Так этим злоумышленником оказался ты? — не могу я сдержать смеха и гляжу на участкового, который улыбается и утвердительно кивает мне головой.

— Черти вы полосатые! — обхватывает Ражбадин меня и участкового обеими руками. — Я приказал аккуратно с корнями вырыть и пересадить это дерево на другое место, а рабочие, чтоб им икнулось, выкорчевали и на дрова пустили, — мол, старое было дерево. А я что, под суд, что ли?