— Да, это мне и остается, сыночек дорогой, ты же ничего не поел. Ну-ка пойдем, поешь… — берет его на руки Патимат.

— А ты, мамочка, тоже не ела, — обнимает он маму.

— И мы поедим. Вот и папочка вернулся. Давай спросим, что папочка хочет?.. — спохватывается Патимат. — Есть у нас суп перловый, могу яичницу сделать, колбасу пожарить… или консервы рыбные открыть?

— Что ты, то и я, — говорю, протягивая из кулька каждому по конфете, — остальное маме. Хватит, хватит, сладкого много нельзя, вон у Хасана зубы выпадают, старик, старик, эй, дедушка, сколько тебе лет?

— Зато у меня новые вырастут, — бросается ко мне с кулачками малыш.

— Но как хорошо, что на улице соседского бычка нет, а?

— Ты его пих-пах и убил.

— И мы с ним что сделали?

— Мы его съели.

— Правильно. А у Фариды почему глаза красные? Ну-ка, покажись, доченька.

— Ты бы к врачу ее сводил. Она давно жалуется на глаза, плохо стала видеть, — замечает жена.

— А почему раньше об этом мне не сказала?

— Как не сказала? Разве у тебя есть время о семье заботиться? — Нет-нет, да моя жена бросает такие камни в мой огород.

— Иди за водой, вернешься, мы к врачу сходим, — ласково говорю я дочери.

— А глазного врача нету.

— Где он?

— В отпуск уехал.

— Так, так, с глазами шутить нельзя. Мы с тобой сегодня же поедем в район, да, да, поедем. На машину у меня деньги есть, рубль туда и рубль обратно.

— Папа, и меня покатай! — просит Зейнаб.

— У меня больше нет денег. Вас потом покатаю, обязательно… с завтрашнего дня я начинаю работать на строительстве… подзаработаю не меньше четырехсот рублей и… — говорю я, опережая время, выдавая желаемое за действительное. Не люблю я заранее что-то предполагать, потому что часто приходилось разочаровываться, но на этот раз не удержался.

— Ой, четыреста рублей!.. — радуется жена, — они тебе обещали?

— Нет. Это я рассчитываю.

— Купим телевизор, папочка, правда же? — подбегает Фарида и обнимает меня.

— Идите на веранду, дайте отцу поесть… — говорит раздобревшая Патимат и ставит мне тарелку супу. Она так близко наклонилась ко мне, что я поцеловал ее в щеку.

— Ой, папа-мама целуются, папа-мама целуются, — вырывается Хасан из моих рук и убегает на веранду, чтоб другим рассказать.

— Теперь все расскажет… — зарделась Патимат. — Такой болтун. Все на улицу выносит.

— Пусть, пусть, — говорю я, чувствуя вкус еды, как говорится, сладость еды бывает в ложке. Это значит, аппетит приходит во время еды.

— Стыдно же от соседей.

— Ничего не стыдно, жена моя, чужого не крали, совесть не потеряли… Зачем же стыдиться? Скажи мне, жена моя, ты знаешь наш водопад Чах-Чах?

— Знаю. Не раз теленка искала там.

— Хоть раз ты купалась там?

— Ни разу. А что ты о водопаде вдруг вспомнил? — удивленно взглянула на меня жена.

— Так просто. И желание ни разу не появлялось там искупаться? — спрашиваю я, вспомнив чьи-то глубокомысленные слова: «Даже солнце не может осветить так жизнь, как жена в доме».

— Что это с тобой? — смеется Патимат. Светлая у моей жены улыбка, светлая и разумная.

— Ну, скажи.

— А кому не хочется в жаркий день искупаться?! — признается она.

— Будет время, сходим, хорошо?

— Ты хочешь, чтоб я там искупалась?

— Очень хочу.

А сынишка между тем на веранде сестричкам показывал, как папа маму целовал. Шалунишка наш Хасанчик.

— А хороший, оказывается, наш Усатый Ражбадин, — вдруг заключаю я.

— А кто тебе сказал, что он плохой?

— Как? Разве не ты его поносила?

— В сердцах чего ни скажешь! Разве плохие и хорошие люди бывают? Нельзя же так рассуждать, — если тебе не угодил человек, значит, он плохой…

— А как тебе нравится Анай?

— Анай? Ну, как тебе сказать? Не такая она дурная, как люди говорят, по-моему, в ней не хватает одной струны, — мудрено сказала жена.

— Что за струна?

— Ну, так женщины у родника говорят. На чугуре бывают четыре струны и еще одна невидимая, которая звучит в ловких руках. А у Анай только три… веселая струна в ней отсутствует. Вот и все.

— Умница ты, жена моя.

— А ты думаешь, если я белье стираю, кизяк руками леплю, корову дою, так я совсем уже…

— Нет, нет, что ты, не думаю.

— Думаешь, я не хочу причесаться, приодеться, людям показаться… — на улыбающемся лице ее блеснули слезы, горько она поджала губы. — Ты прости, я тебя не виню, муж мой, но даже капле воды не хочется упасть в грязное место.

— Это ты меня прости, жена моя… Ты прости, — расчувствовался я, сердце у меня дрогнуло, и я платочком вытер ее слезы. — Ты знаешь, сегодня разговорился я с твоим родственником… ну, с директором, и знаешь, что он мне сказал? Скоро будет у нас животноводческий комплекс. И знаешь, как будут называть тех, кто станет работать там?

— Как? — спросила она сквозь слезы.

— Рабочими, да, да, рабочими завода мяса и молока. Работать они будут восемь часов, в две смены. Понимаешь, как в городе… Строят и детсад рядом с этим заводом.

— И детсад? Это хорошо, — всхлипнула Патимат и вытерла краем полотенца влажные глаза.

— Что с тобой, перестань, пожалуйста, люди нагрянут, черт знает что подумают.

— Прости. Это я так, кажется, я очень устала.

— А хочешь… — да, на самом деле мне жаль стало ее, очень жаль, — ты не не сделаешь того, что я прошу.

— Почему не сделаю?

— Знаешь что, поезжай-ка в город к нашим, они тебе помогут на месяц или в дом отдыха, или в Каякентский дешевый санаторий устроиться. Только без возражений, пожалуйста, очень тебя прошу.

— А как же дети? — спрашивает она после секундного замешательства. — Нет, нет, что ты…

— Да черт с ней, с этой работой. Буду сидеть дома с детьми. Знаешь, в Каякенте, в санатории главврачом работает славный человек Саидла Махамад, он поможет, я уверен…

— А как же коровы, хозяйство?..

— Гм, да, а что если соседку попрошу, — говорю я, настаивая и на самом деле желая ей хоть раз в жизни отдохнуть, перевести дух.

— У соседки свои хлопоты, муж мой, и не меньше…

— А старшая наша дочь, думаешь, не справится? — Я всякое предлагал, чтоб убедить ее поехать, очень хотел, хотя знал в душе, что ни за что она не бросит дом и детей.

— Она еще дитя, что она может, — встала она и поцеловала меня. — Спасибо тебе на добром слове. Ты заработаешь деньги, и мы купим телевизор…

— Как ты скажешь…

Я искренне пожалел свою жену. Бедняга, она еще не знает, что такое санаторий, дом отдыха, что такое врачебное обследование, и это говорю я, будто я бывал там и много раз обследовался. К врачам горянки обращаются только в крайнем случае. Все некогда. Дети, хозяйство, то топливо надо на зиму приготовить, то сено, то картофель надо выкопать, да еще и в совхозе работать. Нет, нелегкая все же жизнь в ауле.

— Что я слышала сегодня у родника, — говорит после паузы жена, переходя на другую тему. — Говорят, родители Усмана собираются послать сватов к Али-Булату.

— Ах, вот оно что… теперь понимаю «благородный порыв». «Или люди хитрее стали, а я глупее, или что-то другое», — подумал я и вспомнил Асият на школьном вечере, как она горячо и убедительно говорила о своем желании остаться в ауле. В моих ушах все еще отдается эхо, которое разнеслось в ущелье Подозерном «люблю!». Это Усман кричал как сумасшедший.

Усман образованный, воспитанный и тактичный молодой интеллигент, печется о совхозе не менее, чем Усатый Ражбадин, и носит усы, не такие пышные, конечно, как у директора, но они являются украшением его лица, и он очень гордится ими, хотя делают они его не по годам взрослым. И если с годами кто заменит на посту директора совхоза, то, конечно, он, Усман, сын чабана Сирхана. И город знает, и село. Если говорят, что этот товар стоит своих денег, то почему нельзя сказать, что этот человек стоит надежд и стремлений? Одним словом, симпатяга-парень, дай бог ему счастья. Только одно небольшое сомнение беспокоит и меня, и, по-моему, его родителей — сумеет ли он укротить такую своенравную девушку, как Асият, сумеет ли он противопоставить ее капризам свою волю и находчивость, не сделает ли его такая желанная любовь робким и нерешительным… Когда вернулся он из города, получив диплом ветеринарного врача, то его бабушка Ай-Мисей воскликнула: «Появился коновал — стали дохнуть коровы. Не мог набрать себе лучшей специальности, лучше бы людей лечил, меня вот, свою бабушку, чем скот…» О, острая на язык наша Ай-Мисей, самая близкая подруга моей бабушки Айбала. Однажды, когда родился мой Хасанчик, пришла она к нам, эта добрая отзывчивая душа, с подарками новорожденному, и кто-то спросил у нее: