— День Победы встретим в новом корпусе! Вот уж отпразднуем! — Светло-синие, ещё не выцветшие глаза отца грозно сверкали. — Пусть Гитлер «а нас с того света посмотрит да локти себе покусает с досады. Ему-то уж давно кол осиновый забили, а мы ещё гуляем! Победители!

— Когда переезд? — спросил Лука.

— В конце апреля, я тебе говорил. День Победы и новоселье отпразднуем заодно!

День Победы. Когда-то они с Майолой мечтали объединить усилия и… Ничего не вышло из тех усилий… Ну

Что ж, всё равно будет праздник инвалидам. Да ещё какой! Пионерская самодеятельность, концерт, подарки… Всё будет честь по чести. Средства найдутся, а если заупрямятся какие-нибудь бюрократы, то ты эта деньги у директора из горла вырвешь…

И хотя ты бодришься, Лука, отсутствие Майолы ох как чувствуется! Как было бы славно, если бы она шла рядом. Смешной ты мечтатель и никогда, видно, не избавишься от своей сентиментальной чувствительности. Забыла и думать о тебе Майола, и ты сам во многом виноват. Ну, кто дёрнул тебя за язык рассказывать об Оксане? Ведь Майола ещё девчонка, ей ли понять все твои муки… И ходила бы она и по сей день в госпиталь, и видел бы ты её смеющиеся, счастливые глаза.

Да, ничего себе, мудрая философия! Частенько люда прикрывают свою хитрость, боязнь откровенного разговора этакой мудрой философией. Ты бы не смог жить с таким тяжким камнем на сердце, всё равно рассказал бы…

— О чём ты задумался? — спросил отец. — Майола твоя где?

— Моя Майола? — невесело переспросил Лука. — Не будет её здесь больше.

— Замуж вышла? — Глаза отца, минуту назад голубые и весёлые, вдруг стали испуганными и беспомощно-несчастными.

— Не знаю. Выйдет когда-нибудь. Все девчата рано или поздно выходят замуж. А я задумался, как бы вам получше праздник организовать День Победы..

— Думай, думай, — сказал моряк. — Это всем праздникам праздник!

Где-то около семи часов Лука вышел из госпиталя. Теперь, когда отчётливо стоял перед глазами новый, сверкающий стеклом и солнцем дом-красавец, этот барак показался особенно неприглядным, состарившимся и печальным. А что, если, уезжая, просто-напросто всё сжечь, чтобы и в памяти не остались страдания, заключённые в этих стенах?

Запалить с четырёх сторон — и всё! Бараки сжечь, конечно, можно…

Лука посмотрел на скамейку у деревянного крылечка, хорошо зная, что Майолы нет, и всё-таки надеясь на чудо. А чудес, как известно, не бывает, и потому никого нет на покосившейся, побитой шашелем скамейке…

Ну ничего, он и сам организует празднование Дня Победы, помощники найдутся. А может, подойти к автомату, набрать номер, услышать её голос и сказать: давай вместе организуем инвалидам праздник, как прежде договаривались. Ведь есть же на свете вещи важнее личных отношений. Нет, не подойдёт он к телефонной будке, девушка воспримет это всего-навсего как неловкую хитрость и повторит то же, что сказала уже однажды при милиционере: «Перестаньте меня преследовать».

Оглянулся, посмотрел на знакомые сосны. Совсем светло: апрель, длинными стали дни. Дятел пробежал по стволу сосны, стукнул клювом — это с ним когда-то здоровалась Майола, как с добрым знакомым. Прилетел жучков выискивать из-под коры, значит, весна. До переезда ещё две-недели, дважды придёт сюда Лука Лихобор. Потом никогда больше не заглянет в этот сосновый бор. А инвалиды понемногу вымрут, как мастодонты, в своём новом сверкающем дворце. Страшная штука — война, долго, нестерпимо долго болят нанесённые ею раны.

В понедельник в цехе Феропонт встретил Луку громким смехом, будто бог знает, какое весёлое событие случилось в жизни парня.

В душе его царило, расцветая, как пышный пунцовый пион, радостное чувство дружбы с Лукой Лихобором, очень похожее на влюблённость, и оттого всё на свете казалось прекрасным, и простой случай вырастал чуть ли не в событие мирового масштаба.

— Смехота, — говорил парень, сияя своим персиковонежным лицом, — к новому самолёту забыли сделать самую главную гайку!

— Какую гайку? — удивился Лука.

— Не знаю, какую, но забыли, и на сборке полная паника!

— Что же ты смеёшься?

— Потому что смешно: забыли сделать одну гайку — и всё, нет машины! Чепуха, конечно, гайку сделаем, а всё-таки смешно. За тобой уже присылал Гостев, беги скорей, потому что без этой гайки позор нам на весь свет! — Феропонт смеялся от ощущения полноты жизни, своей полезности людям, дружбы, ясности и уверенности в выбранном пути. Пусть он сложный и нелёгкий, этот путь, но ведёт он туда, куда хочется идти Феропонту, — к славе. И всё будет так, как запланировано.

Лука пошёл к Гостеву, всё оказалось именно так, как говорил Феропонт. О гайках к болтам, которыми крепят киль и стабилизаторы, всё хвостовое оперение к фюзеляжу, конечно, не забыли, но когда-то, с полгода назад, кто-то из инженеров заметил ошибку в расчётах, чертежи выправили, но из потока они выпали, выбились из привычной колеи. На это не обратили внимания и вспомнили только теперь, когда готовый киль и стабилизаторы уже привезли на сборку, а прикреплять их к фюзеляжу было нечем. Конечно, катастрофичного в этом ничего не было: когда идут тысячи новых деталей, могут произойти разные случайности. Но и приятного было мало.

— Не давали мне такого указания, — с чувством своей абсолютной правоты говорил в телефонную трубку Гостев. — Пожалуйста, присылайте, сделаем. Моментально? Нет, моментально не выйдет. Вы же сами знаете, какая это гайка. Думаю, дня через два будет готова. Задерживается вся сборка? А куда вы раньше смотрели? Хорошо, присылайте документацию. — Положил трубку и засмеялся. — Гайку забыли, растяпы! Трофим Семёнович, вам делать.

— Хорошо. — Горегляд кивнул. — Лихобор сделает.

Лука отметил, что впервые слышит, как смеётся Гостев. Всё время приходилось видеть начальника цеха хмурым, раздражённым, сердитым, а тут — на тебе! — умеет смеяться.

— Доложите о результатах соревнования за вчерашний день, — приказал Гостев своему заместителю, и только тогда Лука всё понял.

Окончилось «землетрясение». Как богатырь, расправив плечи, работал, не жалея сил, всю зиму сорок первый цех, теперь реже и реже задерживались станочники на сверхурочные работы, входил в свои права спокойный, как дыхание здорового человека, ритм хорошо отлаженного производства. Ничего не скажешь, нелёгкая была работа, но в душе теплилось чувство удовлетворения и своими товарищами, и собой. Сделали, одолели!

И только эта смешная гайка где-то затерялась. Ничего, найдётся!

Кажется, нет ничего на свете проще гайки. Обыкновенный шестигранный кусок железа, стали или меди, посредине — дырка с резьбой. Вот и всё. Но гайка, которой крепят киль и стабилизаторы, на это описание ни кпельки не похожа. Начнём с того, что она не шестигранник, а небольшой цилиндр, отверстие которого имеет три различных диаметра. Наименьший — с резьбой, именно эта резьба и зажимает болт, прикрепляя стабилизатор к фюзеляжу, по бокам второго, с более широким диаметром, просверливают двадцать отверстий, через них пройдут шплинты, крепления, фиксирующие гайку, чтобы она ни на микрон не могла сдвинуться с места. В третьем, самом широком диаметре, долбёжный станок прорежет канавки, в них сборщик просунет тарированный ключ, которым после того, как эту мудрёную гайку закалят, он и привернёт её на положенное место.

В машине ОК-42 таких гаек двадцать четыре. Лихобор с Феропонтом должны будут сделать для двух самолётов пятьдесят; две про запас, на всякий случай.

— Сейчас оба идите домой, отдыхайте, — сказал Горегляд, когда они вышли из кабинета Гостева. — Пока найдём эту сталь, выпишем, получим, привезём, смена и кончится. Приходите во вторую смену, может, и ночь прихватить придётся. Между прочим, для тебя, — он обратился к Феропонту, — это будет испытание, одну гайку покажем комиссии, она присвоит тебе разряд, хватит ходить в учениках, не маленький, вырос.

— Сделаем, — пряча за удалью свою неуверенность, сказал Феропонт. — Идиоты, раньше подумать не могли. Люди самолёту жизнь свою доверяют, а они… — И покраснел, вспомнив, как совсем недавно сам подшучивал над такими словами, и, чтобы Лука не заметил его смущения, добавил: — Может, на ночь бутербродами запастись? Вдруг есть захотим…