— Не знаю. Спокойно. Внимание!

Эти слова Шамрай говорил не Жаклин, а себе самому, так трудно было оставаться спокойным и сосредоточенным.

«Угу-угу!» — крикнула сова в дремучей лесной тишине. Теперь сердитое жужжание шмеля стало отчётливее.

Шамрай медленным, осторожным движением отодвинул руку Жаклин. Сел, поставил рядом индукционную машину. Чтобы грохнул взрыв, нужно опустить и поднять рычажок…

«Угу-угу!» — снова донеслось издалека. Сигнальный пост вторично о чём-то предупреждал. О чём? Гул приближался, усиливаясь, — однообразный, напряжённый.

Жаклин вдруг вскочила.

— Куда ты? Ложись!

Она, не обращая внимания на его команду, исчезла, словно растворилась в темноте.

«Не может накрыть взрыв, ударить обломками вагона или куском рельса», — с ужасом подумал Шамрай. Однако ничего не успел предпринять. Всё его внимание сосредоточилось на том, чтобы не пропустить один-разъединственный миг, необходимый для того, чтобы опустить и поднять рычажок. Вот уже мчится по рельсам эшелон, вот уже видно слепящую фару электровоза…

Потом, когда они вспоминали этот момент, Шамрай не мог понять, как сквозь гул проводов и перестук колёс приближающегося поезда он услышал слабый крик Жаклин:

— Стой! Не поезд! Не поезд!

Рука застыла на рычаге. Одинокий электровоз промчался через балку и исчез за поворотом, сверкнув красным сигналом. «Они пустили контрольный электровоз, проверяя безопасность пути, — подумал Шамрай. — Хорошо, что Жаклин…»

Ведь она находится где-то совсем близко от полотна. Вслед за электровозом пойдёт эшелон, ударит взрыв, и тогда… Шамрая будто кипятком ошпарило.

— Жаклин! — крикнул он во весь голос.

— Я останусь здесь, — голосом Жаклин ответила тревожная темнота.

— Немедленно иди сюда! Мне нужна твоя помощь, крикнул Роман, другого способа вернуть Жаклин он не мог придумать.

Через мгновение послышались осторожные шаги.

— С тобой что-нибудь случилось?

— Со мной ничего. Могло случиться с тобой. Даже здесь, далеко от железнодорожного полотна, не безопасно находиться, когда рванёт взрыв.

— Ты обманул меня. Я пойду, — рассердилась Жаклин.

— Никуда ты не пойдёшь, — Шамрай резко ударил ребром ладони ей под колена, сбил на землю. — Поняла? Война — не детские игрушки.

— Я не привыкла, чтобы так со мной обращались! Что за манера! — обиженно, но уже покоряясь, ответила Жаклин.

«Угу-угу»! — снова послышалось издали.

— Вот видишь, — проговорил с укором Шамрай. — Из-за твоих выдумок чуть было не прозевали настоящий эшелон.

— Вижу: у нас начинается нормальная семейная жизнь, — Жаклин улыбнулась. — Мы уже ссоримся.

Теперь гул эшелона надвигался на них, грохочущий и неотвратимый, как грозный вал. Шёл длинный состав, и даже здесь, на расстоянии почти двухсот метров от колеи, было слышно, как гудят и прогибаются под его тяжестью рельсы.

«Иди, иди, — думал Шамрай. — Электровоз проскочил и с ближайшей станции сообщили: «Путь свободен». Тебе, фашист, кажется, что всё на свете можно безнаказанно попирать, топтать своими погаными ногами, Сейчас увидишь, как больно кусается она, земля Франции, какие острые и беспощадные у неё зубы».

— Вот он, идёт… — Жаклин беспомощным, детским движением, ища защиты, прижалась к Шамраю. — Там всё исправно? — И она кивнула в сторону железнодорожного полотна.

— Там всё исправно, — ответил лейтенант. — Выдержка, выдержка…

Прожектор электровоза ярко осветил колею, сверкающие рельсы, реденький лесок вокруг, поросшую травой высокую насыпь. До мины всего каких-нибудь пятьдесят метров, тридцать, двадцать…

Шамрай опустил и поднял рычажок.

И сразу подумал — машинка не сработала; не дала искры, мина не взорвалась, и вся операция провалилась. В такой миг минута делится не на секунды, а на тысячные доли секунд, и каждая частичка — огромный отрезок жизни.

Белый, ослепительный огонь вдруг вспыхнул перед электровозом и сразу что-то глухо ударило. Огромная машина поднялась на дыбы, и, как меч, разрезал тьму острый сверкающий луч прожектора и тут же потонул в непроглядной темноте. Только стоял грохот, скрежет тяжёлых вагонов, которые со страшной, всё сокрушающей и рвущей силой лезли, словно в драке, друг на друга, опрокидывались, сплющивались. И тогда ударил ещё один взрыв — это, видимо, врезался в искалеченную, горящую и страшную груду металла, досок вагон со взрывчаткой… Разорвав в клочья темноту, вспыхнуло пламя, мгновенно осветив всё: и разбитые, опрокинутые платформы, и беспомощные громадные туши искалеченных танков, и груды изломанных, горящих вагонов, и изогнутые, задранные вверх концы обрубленных рельсов. Горячая волна взрыва пронеслась над головой партизан, обожгла, как ножом срезав верхушки дубов.

— Господи, что было бы, останься я возле колеи, — прошептала Жаклин.

Шамрай хотел что-то сказать и не смог.

От железнодорожного полотна доносились крики раненых, стрельба и взрывы, может, рвались снаряды, патроны. Ночь с её мирной спасительной тишиной, ласковыми звёздами и нежными запахами исчезла. Огромное зарево пожара зло и весело заплясало над опасливо замершим лесом.

Страстное желание партизан поймать и повесить майора Лаузе, осталось неосуществлённым — комендант города скрылся. И разведку, кажется, провели основательную, и операцию организовали искусно, но когда партизаны ворвались в комендатуру Террана, кабинет коменданта оказался пустым. Было похоже, что пташка только что вылетела из своего гнезда. По всему видно, что майор, почувствовав горящую под его ногами землю, вовремя «отступил на заранее подготовленные позиции».

Во всяком случае, город Терран с его заброшенным лагерем, комендатурой и гестапо оказалася в полной власти партизанского отряда «Сталинград». Комендатуру и новое здание гестапо сожгли, перебили десятка два фашистов, захватили немало оружия и продовольствия. Шум подняли немаленький, и, когда собрались было отходить в лес, появился капитан Габриэль. Приехал он на мотоцикле вместе с Робером Коше. В своих роговых очках, как показалось Шамраю, он больше походил на студента, нежели на офицера. Карие глаза его радостно сияли. К мэрии, где расположился со своим штабом Колосов, он подошёл такой весёлый, будто Терран был освобождён от фашистов на веки вечные и отступать отсюда уже не было надобности.

Он был весёлый и потому, что союзники успели укрепиться и расширить свой плацдарм. Французский генерал Леклерк, командир танковой дивизии, начал свой поход на Париж.

Габриэль и Робер прошли в кабинет мэра Террана, там встретили Колосова и Шамрая. Они сидели вчетвером. Шамрай достал из буфета высокие хрустальные бокалы, Робер принёс бутылку вина.

— Давно мы не видали такого, — взглянув на яркую этикетку, с видом знатока сказал Габриэль.

Золотое вино лилось в бокалы, тонкие грани которых, будто вырезанные из прозрачного топаза, таинственно мерцали. В кабинет через распахнутые окна свободно врывались горячие лучи августовского солнца. Терран испуганно притаился, ещё не веря в свою судьбу, не ведая, как сложится завтрашний день, будет ли он мирным или на голову города снова обрушится бой. Жители, чтобы не напороться на шальные пули, предусмотрительно попрятались в своих домах.

— Ну, поздравляю с первой настоящей победой, — сказал Габриэль, поднимая свой бокал. — За здоровье бойцов отряда «Сталинград-четыре», за его успехи.

Колосов и Шамрай чокнулись бокалами. Стекло пропело мелодично и звонко.

— У нас это не принято, — сказал Робер, — но мне нравится. Красиво.

Теперь они чокнулись вчетвером: в кабинете мэра словно провели по нежным струнам хорошо настроенных цимбал.

— Волшебное вино, — сказал Габриэль, — просто чудо, спасибо, Робер.

Он отодвинул бутылку и бокалы, вынул из сумки карту, развернул на столе. Одна дорога на карте была обозначена глубоко врезавшейся в бумагу красной полосой — видно, кто-то, сильно нажимая, решительно провёл по карте тонко отточенным карандашом. От побережья до Парижа. Другая — севернее, через Терран, в обход столицы. Красные фигурные скобки виднелись уже не на берегу Ла-Манша, а в глубине зелёного массива карты. Колосов впился глазами в хорошо понятные и знакомые обозначения.