— Метров сорок осталось, — ответил Колосов. — Папа Морис всё точно рассчитал. А тогда…

— Что тогда?

— Что хочешь, — Колосов засмеялся. — Можно выйти через «Сан-маре», сделать отбивную котлету из немецкой комендатуры, вернуться снова в свой забой, нормально выйти наверх, снять номерки и лечь спать в лагере.

— Это возможно? — удивился Шамрай.

— Всё рассчитано по науке, — капитан улыбнулся.

— А чем ты будешь бить немцев? Кулаками? Где оружие?

— Будет и оружие, — капитан сказал спокойно, как говорят обычно о простом, уже решённом вопросе.

— Силён, капитан, силён, а я-то грешным делом тебя в немецкие холуи определил! — радостно засмеялся Шамрай.

Колосов тоже засмеялся и потрепал лейтенанта по плечу.

— Давай рубать.

Пневматики здесь не было, приходилось работать вручную. Но даже эта каторжная работа теперь казалась Шамраю весёлой прогулкой — такое необычное возбуждение охватило всё его существо.

Нет больше загадок. Всё стало на свои места. И он ещё чувствует у себя за ухом нежный стебелёк увядшего ландыша. Что ни говори, жизнь прекрасна!

На преодоление последних сорока метров прохода ушли чуть ли не два месяца. Кажется, подумаешь — сорок метров, по горстке можно перебросать. А вот возьмёшься прорубаться сквозь эти сорок метров допотопным кайлом — небо с овчинку покажется…

Но за этой адовой работой стояла такая смелая цель, что каждый раз Роман Шамрай шёл на смену, как на праздник. Всё было бы хорошо, покой наконец разлился бы в душе лейтенанта, если бы не Жаклин…

Девушка его просто не замечала. Словно не Роман перед ней, а пустое место. Когда-то, казалось, её весёлые шутки и остроты, как ножом, кололи сердце Шамрая. Сейчас лейтенант полжизни отдал бы, чтобы услышать хоть одно слово, обращённое к нему. Хоть насмешку, хоть грубость — только не это равнодушие. Когда он подходил к окну аккумуляторной, Жаклин молча протягивала заряженный аккумулятор и брала следующий, чтобы передать его другому шахтёру. Её синие глаза равнодушно, холодно скользили по лицам людей.

И в самом деле, с какой стати должна обращать внимание на какого-то оборванного пленного такая чудесная девушка, как Жаклин Дюрвиль? Что, разве она не найдёт настоящего парня, красивого, хорошо одетого, вольного? С которым можно и по городу пройтись, и потанцевать, и поцеловаться.

Шамрай даже зубами скрипнул от одной этой мысли.

Да зачем ей далеко ходить? Вот он рядом, Робер Коше, молодой, ладный, хорошо выбритый. Где уж Роману с ним равняться, куда ему до него…

И всё-таки сколько ни успокаивай себя, сердце щемит, стоит только посмотреть на Жаклин.

Но это длится обычно всего лишь какое-то мгновение, пока он ещё не в шахте. Начинается работа, и нет уже у него места мыслям о Жаклин. Совсем немного осталось пройти до старых замшелых ходов «Сан-маре». Вот тогда-то настанет настоящая жизнь! Они вырвутся на волю, почувствуют свою силу, будут бороться!

Медленно, сантиметр за сантиметром, вгрызались люди в твёрдую породу.

Но всему на свете приходит конец. Однажды Гиви Джапаридзе пришёл в лаву к Шамраю, минуту помолчал, посмотрел, как ловко, умело отваливает отбойным молотком куски угля лейтенант. Потом сказал;

— Пробились.

Шамрай так ждал этого слова, что, услышав, сразу не понял:

— Куда пробились?

— В «Сан-маре».

— И туда можно уже пойти?

— Нет, Колосов запретил.

— А кто он такой, чтобы запрещать? — вспылил Шамрай.

— Он — командир.

Это полузабытое слово прозвучало как-то особенно торжественно впервые за долгие месяцы плена. И Шамрай понял, что именно в тот миг, когда упал последний кусок породы и потянуло гнилым затхлым ветерком из заброшенных штреков «Сан-маре», всё изменилось в жизни узников. Нет, они теперь больше не пленные. Они вновь стали бойцами! Пусть ещё не сформировавшегося подразделения, пусть ещё без своего названия, но всё-таки частью той большой и могучей силы, которая называется армией. Кто-кто, а Шамрай знал, как страшно для воина потерять своё подразделение, остаться без командира. И вот теперь наконец у них есть человек, которому можно и нужно верить и подчиняться. Он может, если потребуется, послать тебя на смерть, но и в случае чего вырвет тебя из когтей безносой, потому что он — командир. И этим сказано всё.

— Что же будет дальше?

— Ещё не знаю, только теперь мы не пленные,

— А кто же?

— Партизаны. — У Джапаридзе глаза сверкнули от волнения.

— Теперь мы можем выйти на поверхность, и никто не остановит нас, не запретит.

— А оружие?

— Оружие? Конечно, нам не преподнесут его на тарелочке с голубой каёмочкой. Придётся добывать самим.

— Твоя правда. Послушай, — Шамрай понизил голос до шёпота, — как ты думаешь, Скорик знает что-нибудь о нашей работе? Может, догадывается?

— Нет, — категорически возразил Гиви. — А почему ты спросил?

— Он сволочь и предатель. Ненавижу… Такие твари не должны поганить землю. Прежде всего его надо ликвидировать, я придушу его, как гадину…

— Подожди, — сказал Гиви. — Решать будет командир.

Они нетерпеливо ждали активных действий, а дни словно нарочно тянулись нудно, и ничто не менялось в их жизни, будто и не было этой блаженной минуты, давшей им возможность выйти на свободу через старые штреки «Сан-маре».

— Чего мы ждём? — в который раз спрашивал капитана Шамрай. — Когда выйдем?

— Зачем? Прогуляться захотелось? — в свою очередь, спросил Колосов.

— Бить гитлеровцев.

— Чем? Кулаками?

— Я уже сказал. Мы добудем оружие.

— Подожди. Выдержка — великое дело. Французские товарищи тоже не сидят сложа руки.

— Когда же это наконец будет?

— Скоро. И потом, Шамрай, думать надо не только об оружии. Людей надо верных отбирать.

— И это правда, чёрт подери.

И снова приходилось рубать уголь. Теперь работа стала легче: в лаве трудилась вся смена.

— Берегите силы, ребята, они нам пригодятся, — просил Колосов. — Наша забота — норма. Сделаем, взятки гладки.

— Осточертело всё, — Шамрай со злостью бросил отбойный молоток. — Работаешь и работаешь… А на кого? Ведь на Гитлера! Подумать только.

— Ничего, Шамрай. Подними-ка молоток, — пробасил Колосов. — Так надо. И не устраивай истерии. Недолго осталось ждать. А работать придётся, и даже за двоих… — Подмигнул хитро капитан. — На Гитлера… А как же?

И вот однажды вечером после переклички капитан сказал:

— Завтра.

План, разработанный Колосовым и Дюрвилем, был прост. Цель первого выхода из подземелья — достать оружие, вооружиться, поэтому сейчас их объект — арсенал в городке Картуш, Слово это на французском языке, Шамрай припомнил, обозначало «патрон». И кому пришло в голову так называть городок?

В конце концов какое это имело значение? Важно, что там были военные склады. И большие. А охрана незначительная. Робер Коше всё разведал. В городке действительно был патронный завод. Взрыв может быть немаленький. В Париже его, пожалуй, не увидят, в Берлине почувствуют наверняка. Ну вот, всё теперь ясно. Завтра ночью первый выход. На операцию пойдут девять пленных… Нет, не пленных, пленными их теперь нельзя называть… Точнее скажем, девять бойцов. Все остальные будут в шахте и выдадут за бригаду полную норму угля. Утром боевая группа вернётся в шахту «Капуцын», вместе со всеми выйдет на поверхность и под конвоем прибудет в лагерь. Алиби полное, не подкопаешься.

Они отработали ночную смену, потом целый день валялись на своих сосновых нарах, отсыпались, набирались сил: впереди их ждала настоящая работа. Нетерпеливый Шамрай хотел спросить Колосова подробно об операции, но капитан, недовольно поморщившись, повернулся к лейтенанту спиной.

Погожий жаркий день делился на минуты, и каждая казалась бесконечно длинной. О пропылённые стёкла окон барака бились маленькие чёрные мухи и зло жужжали. Жарко, как в печке, а тело вздрагивало от острого озноба ожидания.