— Ты не хочешь мне помочь?
— Нет, не хочу. И тебе не советую. Подожди,
— Нечего ждать. Я найду друга. Есть настоящие ребята. Они помогут…
— Есть, конечно. И помогут. Только не спеши. Остынь, подумай…
Они шли к бараку.
— Я обязан тебе жизнью, — сказал Шамрай.
— Все мы кому-нибудь обязаны жизнью, — отозвался Колосов.
— Это правда.
Они подошли к седьмому бараку, остановились. Пахнуло тяжёлым запахом креозота. Где-то высоко в небе гулко шли тяжёлые самолёты.
— Английские, — сказал капитан.
— От них пока мало пользы.
— Это правда.
Они снова помолчали, словно не решаясь войти в барак. Потом Колосов спросил:
— Тот скрученный гвоздик, который дал тебе Клод Жерве, ты ещё не выбросил?
— Откуда ты знаешь? — испуганно отшатнулся Шамрай.
— Папа Морис мне рассказал.
— Он обманул меня, этот Клод Жерве, — вырвалось у Романа.
— Нет, не обманул. Он тебя спас.
— Папа Морис его даже и не знает.
— Нет, он хорошо знает его.
— Почему же тогда…
— Если папа Морис будет сразу доверять каждому человеку, у которого лежит в кармане такой гвоздик, то живо окажется за решёткой.
— Выходит…
— Выходит, тебя проверяли. Трудно представить, чтобы человек мог убежать из гестапо, да ещё с кандалами на руках. Но, оказывается, и такое возможно. Клод Жерве всё подтвердил. Скажу правду: твоему рассказу и я не поверил. А вот вышло — всё правда…
— Он подтвердил?.. Он сказал?..
— Да.
— Подожди, — растерялся Шамрай, — что же мне теперь делать?
В душе Романа с новой силой ожили противоречивые чувства. Ликующая радость, возмущение, гнев, восторг, надежда до краёв наполнили сердце, грозя разорвать его и вырваться на свободу. Страшно умереть в минуту самого большого счастья. Вот же существуют на свете и честные люди, и настоящая дружба! Одной этой мысли достаточно, чтобы вихрем закружить человека, бросить его в танец, сумасшедший и ликующий. Да, да, ты счастливый, Роман! Теперь всё изменится в твоей жизни. Какой она будет, пока неизвестно, но ясно одно: будет другой. Если даже придётся тебе умереть, то и это нестрашно, потому что ты больше не один — с тобой рядом будут друзья… И они верят тебе. Восторг требовал немедленного действия. А за что взяться, куда приложить свои силы, как доказать людям, что они не ошиблись? Видно, этот таинственный, молчаливый Колосов знает больше, нежели говорит. Может, знает, к чему приложить исступлённую энергию радости, родившуюся в груди Романа.
— Что же делать? — уже в сотый раз за этот день спросил он.
— Пока работать в шахте, работать хорошо и много, — снова как-то неопределённо ответил Колосов.
— На Гитлера, значит, работать?
— Может, на Гитлера, а может, и не совсем на него, — опять уклонился от прямого ответа капитан. — Ты на велосипеде умеешь ездить?
— На велосипеде? — Не поняв ход мыслей капитана, Шамрай будто со всего маха налетел на стену. — Может, ещё спросишь, играю ли я в волейбол?
— Нет, волейбол меня не интересует. Так как всё же: умеешь?
— Ну, конечно, умею, — Шамрай рассердился. — И брось ты наконец играть в эти тайны. Может, всё-таки скажешь, при чём здесь велосипед?
— Вот и хорошо. — Колосов не обратил внимания на вопрос Шамрая, словно не расслышал его. — Пригодится.
— Послушай, капитан, — Шамрай не думал сдаваться. — Не морочь мне голову. Говоришь какими-то загадками, темнишь, зачем — неизвестно. Говори всё до конца.
— Об этом не говорят, это нужно увидеть, — Колосов улыбнулся. — Потерпи до завтра. В шахте всё узнаешь. А сейчас пойдём спать.
— Нет, так ты не уйдёшь. Я хочу знать, когда ты успел познакомиться с Клодом Жерве, куда исчезают люди из забоя, пока я рубаю пласт? Не ответишь — в барак не пойду.
— А разве заметно? — Колосов снова улыбнулся.
— Мне заметно.
— Завтра в шахте всё увидишь. — Капитан обнял Шамрая за плечи. — Потерпи. Пойдём спать.
В эту ночь дремота впервые наплывала на Шамрая прозрачными, розово-голубыми облаками. Пальцы его сжимали заветный, хитро скрученный гвоздик, словно на самом его острие держалось счастье Романа.
Завтра… В этом слове было всё: была надежда.
И завтра он снова увидит Жаклин. Пусть смеётся над ним, пусть потешается, но ведь это ничего не изменит. Цветка нет, он завял, но разве теперь это имеет значение? Он всегда теперь будет с ним. Всегда. Роман это знает.
А вдруг Жаклин завтра подарит ему другой цветочек? Ты смешной мечтатель, лейтенант Шамрай! Тебе, видно, мало одной радости?
Ночь пролетела чёрной стрелой, не оставив за собой следа. Встал Колосов. Видно, не до сна ему. И Шамрай тотчас же соскочил с нар, поспешно умылся, готовый спуститься в шахту.
— Идём?
— Подожди, — в ответ прогудел бас Колосова. — Ведь ещё не звонили к подъёму.
Как медленно тянутся они, эти последние минуты. Два события неотвратимо надвигаются сегодня на Романа — свидание с Жаклин и раскрытие тайны, которую от него так долго скрывали. Что принесёт это утро — радость или горе? Нет, радость, только радость! Хватит с него горя.
К окну аккумуляторной он подошёл, ожидая нового чуда. Взглянул на Жаклин, на её суровое, хмурое, печально замкнутое лицо. Хотел что-то сказать, но не решился. Девушка молча протянула аккумулятор, даже не взглянув на Шамрая. Что случилось? Почему так изменилась Жаклин?
Напрасно ты, видно, ждал счастья, Роман. Оно не для тебя.
А тебе бог знает что показалось. Может, и в шахте не ждёт ничего хорошего… Единственная радость и утеха — это тройным узлом завязанный гвоздик — надёжный и верный друг…
Морис Дюрвиль подошёл к Шамраю, как всегда приветливо, нет, пожалуй, сегодня немного улыбчивей, чем всегда. Сказать ему что-нибудь или промолчать? Лучше промолчать!
— Приступай к работе, — сказал Колосов и исчез в нескончаемом, запутанном лабиринте галерей старой шахты.
Шамрай принялся за работу, но всё не клеилось в этот день. Лопнул шланг от пневматики, пришлось надставлять, неловко повернулся и больно ударил руку. А тут ещё зубки ломались у молотка один за другим. И что это за пласт такой попался, будь он трижды проклят…
Крепкая рука тяжело опустилась на плечо Шамрая.
— Пойдём, — послышался голос Колосова.
— А здесь кто останется?
— Ребята.
И вот началось раскрытие тайны. Они спустились в нижний штрек, потом долго плутали в густом кружеве старых ходков. «Мы уж, наверное, километра два прошли под землёй», — подумал Шамрай.
Теперь они очутились в давно забытой, брошенной части старой шахты. Закаменелые, обросшие пылью, как мхом, столбы креплений местами уже подгнили. Дунь на них — и упадут. По крутому ходку поднялись наверх. Видно, здесь когда-то проходил штрек, потом уголь выбрали, а разработку забросили.
— Куда мы идём?
— Сейчас увидишь.
Каменный пласт низко нависал над головой. Здесь уже приход лось не идти, а ползти на четвереньках по острым камням. Там, где кровля, держась на коротких подпорках, почти совсем прилегала к земле, вдруг блеснул свет, и послышался тихий голос:
— Кто?
— Свои, свои, — успокоил Колосов.
Они подошли к группе шахтёров.
— А, это ты, — весело приветствовал Шамрая Гиви Джапаридзе, — в нашем полку прибыло.
— Прибыло, — ответил за Шамрая капитан. — Давай в лаву, Гиви. Мы с Романом здесь поработаем. Через час присылай смену.
— Есть.
Гиви Джапаридзе и его напарник исчезли в темноте. Шамрай огляделся, посветив фонариком. Вырубка совсем свежая, крепления временные, но крепкие.
— Понимаешь? — спросил Колосов.
— Нет.
— Видел гору возле нашего «Капуцына»?
— Видел.
— За ней долина. Там тоже шахта. Когда-то называлась «Сан-маре» — «Святое болото», если перевести на наш язык. Шахта неглубокая, ствол не вертикальный, а наклонный. Уголь в ней выбрали давно, и шахту забросили. Понимаешь?
— Кажется, начинаю понимать, — замирая от радостного предчувствия, сказал Шамрай. — Вы пробиваетесь в эту шахту?
