— Одним словом, хлопец, давай! — уже как команда послышалось с соседней койки.

Когда минут через двадцать Лука вернулся, нагруженный двумя бутылками водки и консервами, комната преобразилась. Две кровати были сдвинуты одна к другой, на одеяла расстелили что-то вроде скатерти, санитарка Сима резала хлеб, а инвалиды сидели прямо на полу, возвышаясь над кроватями, как страшные, коротко, срубленные пеньки. Отец, по всему было видно, верховодил, его слушались без возражений.

И только теперь Луке Лихобору стало по-настоящему жутко. Раньше он почему-то не мог представить, а главное, понять всю глубину трагедии этих людей, отчаянную безнадёжность их существования. Теперь это предстало перед глазами во всей своей откровенной жестокости, ещё раз подтверждая, какая суровая и беспощадная штука — жизнь.

И чтобы избавиться от нервной, противной дрожи, он быстро разлил водку в гранёные стаканы и, с волнением ощущая ладонью щётку жёстких волос на крепком затылке отца, поднёс к его губам стакан, дал закусить, а затем по очереди поднёс каждому и сам выпил, чувствуя, как горячая лавина хлынула к сердцу, перехватив дыхание.

Потом они дружно пели:

Да, для них, инвалидов, она ещё продолжалась, священная война…

— Я тоже танкист, — сказал тот, чья кровать стояла рядом с кроватью отца. — Сожгли меня, гады!

— А я моряк, — сказал другой. — Замерзал в Норвегии. Ни черта, братцы, выше головы, мы им ещё покажем, где раки зимуют!

И хотя все понимали, что даже надеяться смешно, — всё же порой верили в возможность чуда науки и медицины, когда из беспомощных инвалидов они стали бы вдруг полноценными людьми… Но в сердае вновь стучалось трезвое ощущение реальности, душу окутывала чёрная безнадёжность, и эти переходы от горячего воодушевления к отчаянию безверия были убийственны. И опять в палате звучала песня, старая песня военных лет, впервые услышанная, когда все они, ветераны, были молодыми солдатами, больше четверти века назад.

Прошло немало лет со дня той первой встречи. Каждую субботу в четыре часа Лука Лихобор появлялся в госпитале. Был только один длинный перерыв — служба в армии. И когда на пороге девятой палаты показался он, демобилизованный сержант, в лётной форме без погон, ладный, подтянутый, отец впервые за всё время заплакал — так ясно увидел он себя, молодого, здорового.

В палате произошли изменения: умер лётчик — койка его стояла у стены слева. Повезли — в который уже раз! — на операцию танкиста. Моряк и отец — пока на своих местах, постарели, конечно, но не сломлены, всё ещё воюют, старые солдаты. На освободившихся койках новые, незнакомые инвалиды, тоже танкист и лётчик. Откуда они, ведь войны давно нет? Скорей всего сокращается число госпиталей, сливаются один с другим.

— Вымираем, как мастодонты, — сказал отец, посматривая на маленький экран недавно установленного телевизора — хоть и небольшое, а всё-таки окошко в живой мир.

И снова — от субботы к субботе, от свидания к свиданию — пятьдесят два раза в году. Для Луки Лихобора эти встречи стали необходимостью. Теперь они, отец и сын, были по-настоящему близкими людьми, и Лука, выросший без родителей в детском доме, став взрослым, тянулся к родной душе, как саженец дерева тянется к солнцу.

Субботними долгими вечерами они говорили обо всём на свете, но больше всего отца интересовал, бередя душу воспоминаниями, его родной завод. Именно заводских новостей ждал он всегда с нетерпением. И хотя год от года завод разрастался, впитывая в себя всё новые и новые тысячи рабочих, хотя почти не осталось там людей, которые могли бы помнить фамилию Лихобора, ветерану казалось, что знают его на заводе все, и сын не разочаровывал отца. Заводскую газету, еженедельную многотиражку, Семён знал чуть ли не наизусть и, даже понимая, что не все события отражались в ней, считал себя не только свидетелем, но и соучастником всех заводских дел. Поздравления завкома с Новым годом, Первым мая или Днём Победы были для него лучшим подарком, самым большим праздником. Хорошо, что там, в завкоме, не забывали их посылать.

Обо всём говорили отец и сын, но одной темы упорно избегал младший Лихобор — не хотел рассказывать отцу о своей личной жизни. Сложно и совсем не так, как хотелось бы, складывалась она, эта личная жизнь. Ему бы встретить молодую девчонку, влюбиться бы в неё без памяти, повезти её во Дворец бракосочетаний в большом чёрном автомобиле, народить целую кучу смешных ребятишек, почувствовать радость и заботы, которые всегда ходят рядом в большой, весёлой семье.

Но вместо молоденькой девчушки в жизнь его вошла Оксана Хоменко, красивая женщина с пышными черносмоляными волосами, карими глазами и крепким характером. Она была старше Луки Лихобора, но разница лет пока мало сказывалась на их чувствах и отношениях. Муж её всё время скитался по дальним командировкам, дочка ходила в школу, свободного времени у Оксаны было больше чем достаточно.

Она была хороша собой, ничего не скажешь, очень хороша, и могла бы, конечно, найти себе более интересного человека, чем Лука Лихобор, но остановила свой выбор на нём.

Познакомились они на встрече Нового года в заводском клубе. Она была с мужем в обществе нескольких офицеров с их жёнами, весело пила шампанское, а потом жгучий коньяк и не сразу заметала Лихобора. Где-то далеко за полночь, когда смешались все весёлые компании, Лука пригласил её танцевать.

— Поехали, — весело сказала Оксана, мягко кладя руку ему на плечо.

Статная, высокая, она была всё же значительно ниже Луки, и для того, чтобы заглянуть ему в лицо, ей приходилось чуть-чуть откидывать голову, и тогда приоткрывались и вздрагивали её полные и яркие губы.

Всегда молчаливый, Лука на этот раз шутил и подсмеивался над своей неловкостью, она тоже охотно смеялась, весело и беспричинно.

— Спасибо, мне было приятно с вами, — сказала Оксана, когда умолкла музыка.

— Мне тоже, — улыбнулся Лука, и странно было видеть счастливую улыбку на его строгом лице с высоким, выпуклым лбом над васильково-синими глазами.

— Пригласите меня ещё через час, — не то попросила, не то приказала Оксана.

Лука точно засёк время. Ему разрешалось снова подойти к ней только через час, не раньше. Ох, и долго же разматывался этот час с невидимого клубочка времени! Лука ушёл в другой конец зала, пробовал говорить комплименты знакомым девушкам, но его шутки не вызывали даже тени улыбки. Скорее наоборот, удивление: смотри ты, казалось, говорили их глаза, наш Лука Лихобор, неподдающийся Лука Лихобор, подвыпил! Он отошёл в другой угол, где ребята из его бригада доедали огромного, специально зажаренного для встречи Нового года судака.

Борис Лавочка, токарь и рыболов, герой этого события, не желая пропустить ни одного слушателя, может, уже в сотый раз рассказывал, как подсёк громадную рыбину, как его самого она чуть было не утащила под лёд и как, наконец, сдалась, замерла на сверкающем снегу. На этот раз слушатель ему попался идеальный — Лука не проронил ни единого слова, неотрывно посматривая на большие чёрные стрелки часов. Борис Лавочка окончил рассказ, ловко подхватил на вилку кусок судака, положил на тарелку.

— Вот тебе премия! Отведай.

Лука съел рыбу, не почувствовав её настоящего вкуса, — стрелка приближалась к назначенному времени. Кажется, можно идти. Нет, ещё три минуты. Ты подойдёшь к ней точно через час. Офицерская компания уже распалась: одни танцевали, другие разговаривали с соседями по столу, и подойти к Оксане было совсем нетрудно.

Показалось ему или в самом деле она скользнула взглядом по часам, когда он подошёл? Неужели ждала?

— Разрешите? — Голос Луки от волнения прозвучал глухо.

— А, это вы! — Мгновение Оксана словно бы припоминала, кто это остановился перед ней, потом рассмеялась, проговорила: — Пойдёмте. Я поджидала вас, — и, помолчав немного, добавила: — Люблю точных людей, которые не забывают своих обещаний.