Это была последняя отчётливо мелькнувшая мысль, в следующее мгновение он уже спал. Спокойно, крепко, без сновидений. Утром, проснувшись, вспомнил вчерашнюю свадьбу, сначала усмехнулся, потом нахмурился. Что же всё-таки он будет делать? Чем теперь займётся? Время его не торопит, можно хоть всю зиму думать и решать. Можно, разумеется, но не нужно. Противно вот так сидеть дома, ожидая, пока мама даст десятку. Всё-таки что-то надо делать… Работать где-то. Может, организовать собственный ансамбль? Нет, он теперь знает цену всем этим ансамблям. Они хороши, когда у человека есть настоящая работа. Приятно музицировать в свободное время. Недаром говорят: делу — время, потехе — час. Может, пойти учиться? И не куда-нибудь, а снова на авиазавод? Мысль показалась смешной и нелепой. Придёт же такая глупость в голову!

Вспомнился Лука Лихобор, парень с высоким лбом, тяжело нависшим над синими глазами. В такой голове и мысли-то, скорее всего, тяжёлые, чугунные, медленно поворачиваются, как маховики. Нет, работяга Лихобор не учитель для интеллектуала Феропонта Тимченко.

Если поразмыслить спокойно, то Лихобор далеко не самый худший из твоих знакомых. И научиться у него кое-чему всё же можно было бы. Ты же сам видел, как тот работал — загляденье! Ритмичность, пластика, точность. Одним словом — мастерство. Так что же, может, тебе захотелось тоже стать мастером? Да вот только нужно решить…

В комнату вошла мать, всё ещё встревоженная, готовая к новым неожиданностям, а встретила заспанную улыбку сына и услышала:

— С добрым утром, мама.

Он не назвал её «главой матриархата», как обычно, и это до слёз растрогало Ганну Мстиславовну.

— С добрым утром, сынок.

О ресторане, «Синих росах», вчерашнем вечере, не сговариваясь, решили не вспоминать. Прошлое вычёркивалось из жизни. Оставалось только будущее.

— Завтракать будешь? Принести сюда?

— Нет, спасибо, я сейчас встану. Отец ещё дома? — И вдруг всё решив сразу, как всегда делал в жизни, он откинул одеяло, вскочил на ноги, ни с того ни с сего, смеясь, закружился с матерью по комнате и, посадив её в кресло, исчез в ванной.

— Гениальный ребёнок! — умилённо улыбаясь, сказала Ганна Мстиславовна.

Минут через пять, уже умытый, причёсанный, Феропонт постучал в дверь кабинета: генеральский покой в семье оберегался строго.

— Входи, — послышалось в ответ.

— Доброе утро!

За спиной сына появилась мать, и Феропонт, мгновение поколебавшись, великодушно предложил: — Проходи, мама.

Отец оторвал взгляд от диссертации какого-то военного инженера, посмотрел на сына. Выглядел Феропонт комично: коротенькая рыжеватая бородёнка, шрам через всю щеку, белёсые волосы, мокрые после душа, скоро высохнут, закудрявятся, и голова снова будет напоминать отцветший одуванчик. Но в тёмных глазах сына притаилась решимость, и неизвестно, какая неожиданность на этот раз ждёт генерала. Трудно в наше время быть отцом…

— Дорогие мои родители, — громко сказал сын, — я решил…

— …Из ансамбля «Синие росы» перейти в ансамбль «Зелёные звёзды». — Генерал ничего не хотел прощать.

— Нет. — Отцовская колкость не задела самолюбия Феропонта, и он продолжал: — Я снова иду работать в сорок первый цех авиазавода.

— С ума сошёл! — Ганна Мстиславовна в ужасе всплеснула руками, садясь в кресло. — Чуть было там не поплатился жизнью!

— И поделом дураку, — с каким-то явным удовольствием, мстя себе, сказал Феропонт.

— Согласись, признание, хоть и откровенное, но не самое приятное для отца, — грустно заметил генерал.

— Обиднее всего, что это сущая правда, — Феропонт удручённо покачал головой. — И поэтому, чтобы ваш сын не остался на всю жизнь дурнем, помогите ему в последний раз. Я хочу снова стать учеником токаря Луки Лихо-бора в сорок первом цехе…

— Ну, знаешь! — Генерал поднялся, отодвинул диссертацию, прошёлся по кабинету. — Я приложил немало усилий, чтобы его наказали, лишили премии и права иметь учеников, а сейчас ты хочешь, чтобы я просил прощения? Не много ли?

— Обещаю тебе — это моя последняя просьба. Выучусь на токаря, в анкете появится слово «рабочий». Если в будущем году снова срежусь на экзаменах, пойду в армию, потом вернусь на завод и только тогда уже буду поступать в институт. Как видите, хочу создать себе классическую биографию современного советского молодого человека. Тебе остаётся только позвонить директору авиазавода…

— Этого я не сделаю, — сказал генерал и повторил, подчёркивая своё решение: — Не сделаю. Я уже был у него однажды… На всю жизнь запомнил.

— Послушай, отец, — удивлённо сказал Феропонт, — у тебя портится характер. Капризы тебе не к лицу.

— Это не каприз, — по-прежнему спокойно сказал генерал, — а принцип.

— Жаль, — тоже спокойно заметил сын. — Тогда мне не остаётся ничего другого, как создать ансамбль. На этот раз под названием «Зелёные свиньи».

— О боже! — только и проговорила мать и, посмотрев умоляюще на генерала, добавила: — Тебе трудно позвонить?

— Трудно, — ответил генерал.

— Подождём немного. — Ганна Мстиславовна подошла к мужу, ласково дотронулась до его плеча. — Скоро хорошо не бывает. Мне думается, что Феропонт решил, хотя гениально просто, но немного неожиданно. Значит, нужно подождать, подумать… Не рубить с маху… А пока прошу к столу.

Завтракали они молча. Генерал сидел подчёркнуто прямо, глядя в тарелку, всем своим независимым видом утверждая неизменность решения… Мать тревожно поглядывала то на отца, то на сына, сосредоточенно смотревшего в окно.

Когда отец встал из-за стола и сказал обычное: «Будьте здоровы, вернусь поздно», — сын напомнил:

— Не забудь позвонить.

— Не надейся, — ответил генерал и вышел.

— Отчего он так упёрся? — спросил Феропонт, когда за отцом закрылась дверь.

— Подожди немного, всё будет хорошо, всё будет, как ты хочешь, — успокоила Феропонта мать. — Съешь лучше яблочко.

— Это можно, — смилостивился Феропонт.

— А если не он, то я позвоню от его имени, — сказала мать. — Людям надо помогать исправлять свои недостатки.

В универмаге Луку Лихобора ожидала приятная новость: телевизоры, оказывается, не только подешевели, но их можно было приобрести в рассрочку. Клади паспорт, справку из заводской бухгалтерии, плати первый взнос — двадцать пять процентов — и тащи домой огромную картонную коробку с нарисованными сбоку бокалом и зонтиком.

Лука так и просидел весь вечер у телевизора, тешась им, как ребёнок новой игрушкой. Смотрел Москву, Киев, даже программу «Спокойной ночи, малыши» и выключил приёмник только поздно вечером. Засыпая, подумал о том, как на следующей неделе он увидит на этом сверкающем экране. Майолу. Разве это не чудо?

Когда в субботу он пришёл в госпиталь, в палате его встретило тягостное молчание. Кровать, где прежде лежал лётчик, освободилась, неуютно и одиноко стояла она, аккуратно застеленная зелёным одеялом. Маленький телевизор, старый «Рекорд», печально молчал.

Отец попробовал было улыбнуться Луке и не смог, каменно твёрдыми, скорбно сомкнутыми остались губы.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Лука.

— Горе вновь постучалось к нам, — ответил танкист. — Умер наш лётчик.

— Ушёл в последний рейс… — моряк криво улыбнулся.

— Когда?

— Во вторник. Уже схоронили.

— Вымираем, как мастодонты, — сказал отец, и Лука вспомнил, что уже слышал из его уст эту фразу. — Война не окончилась, сынок… Ещё падают солдаты… Он просто заснул и не проснулся. Счастливая смерть. Сердце остановилось. А казался из всех нас самым здоровым… И молодым. А кончился запас горючего и сдал мотор — всё, падай… Напиться бы до бесчувствия, а ты лежи, как пригвождённый… Понимаешь, смерть, как и жизнь у людей, бывает мучительно-тяжкой или лёгкой. Ему на долю выпала горькая жизнь, зато смерть счастливая.

— Да, выпить надо бы, — согласился танкист.

— У меня, как на грех, сейчас денег нет, — сознался Лука. И действительно, телевизор пробил здоровенную дыру в его бюджете.