После выступления, когда они в гримёрной снимали свои красные и оранжевые сорочки, к ним заглянул какой-то коренастый мужчина. На его широкоскулом, с узкими щёлочками плутоватых глаз лице выделялся большой, красноватый, в склеротических синих прожилках нос. Осмотрев ребят, мужчина нежно улыбнулся и сказал:

— Блестящее выступление. Поздравляю, поздравляю!

Потом, почтительно взяв Геннадия Цыбулю под локоток, вышел с ним из комнаты. Музыканты, ничего не понимая, молча переглянулись.

Цыбуля вернулся минут через десять и торжественно объявил:

— Ну, дорогие мои друзья, ученики и соратники, вот теперь-то и начинается наша настоящая слава. Этот симпатичный человек — директор ресторана «Пароход». Так вот, он предложил нам два-три раза в неделю выступать у него в ресторане. Не надо эмоций! Я предвижу вашу реакцию: сохрани боже, мы не станем ресторанным оркестром, который каждый день пиликает обязательную программу. Нет! Мы будем приветствовать молодожёнов! Мы сделаем день их свадьбы светлым, радостным днём, который они сохранят в трепетном сердце до конца дней своих! Разве это не прекрасно?

— А деньги будут? — спросил кто-то из парней.

— Будут! — уверенно ответил Цыбуля.

И действительно, деньги появились. Феропонт Тимченко где-то в глубине души чувствовал неловкость, когда отправлялся вечером в «Пароход», Нет, не такой представлялась ему музыкальная карьера…

Но чувство неловкости сразу забывалось, стоило только появиться в зале праздничной, торжественной и счастливо взволнованной паре — молодожёнам. Ансамбль встречал их мажорным маршем. Цыбуля говорил правду — никогда в жизни невеста не забудет этой минуты. Разве не прекрасно дарить людям счастье?

Однако чувство неловкости вскоре возвращалось. Каждый из музыкантов получал по двадцать рублей за вечер, сумму огромную, если сравнить её, скажем, с заработком ученика токаря.

Впрочем, какое это имеет значение для свободного музыканта Феропонта Тимченко? До лампочки ему теперь его ученичество и токарный станок.

Жизнь прекрасна, слава склоняет свою голову к его ногам, а в кармане после каждой свадьбы двадцать — двадцать пять рубликов.

А червячок, что сосёт и сосёт где-то под сердцем, скоро исчезнет, ведь именно теперь он, Феропонт, почувствовал настоящую свободу творчества, полёт фантазии — играют они, что хотят, на радость людям…

Так прошли, может, недели две-три, и как-то в субботу Геннадий Цыбуля по обыкновению привёл «Синие росы» в ресторан «Пароход». На этот раз выдавал замуж свою дочку, молоденькую и хорошенькую, какой-то деятель из крупного стройтреста, здоровенный детина с бычьей шеей и круглым, как арбуз, животом. И жених оказался хоть куда — известный стоматолог, правда, уже лысенький, лет под пятьдесят…

Посмотрев на молодых, Феропонт сказал:

— Ну и ну! Точно старый хрыч с картины «Неравный брак».

— Тише ты! — Геннадий Цыбуля метнул на него сердитый взгляд и, поспешно взмахнув руками, ударил по клавишам пианино. Феропонту ничего не оставалось, как включиться со своей гитарой в мелодию свадебного марша.

После марша тесть подошёл к ансамблю и сказал:

— Давайте договоримся, весь вечер вы будете играть только две песни: «Черемшину» и «Подмосковные вечера». Ничего другого. Ясно? Так хочет жених, и так хочу я!

— Ясно, — сказал Геннадий Цыбуля.

— Весь вечер одно и то же? — Феропонт удивился.

— Ты же слышал. Так хочет заказчик.

— А я не хочу! И потому так не будет! — возмутился Феропонт. — Я здесь не для того, чтобы выполнять приказы любого идиота. Я музыкант! Я даю концерт, а не отрабатываю аванс. Он мне своими рублями рта не заткнёт.

— Замолчи! — строго сказал Цыбуля. — Кто платят деньги, тот и заказывает музыку.

— Что? — не понял парень.

— Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, — повторил Цыбуля.

Феропонт шагнул к скамеечке, взял лежавший на ней футляр, положил в него гитару и громко сказал:

— И это называется свободным творчеством? Можешь подавиться его деньгами и своей музыкой!

Слова громко прозвучали в тишине, возникшей после первого тоста, когда гости принялись за закуску. Все взгляды обратились к Феропонту. «Строительный» начальник из красного стал бурым, жених испугался, не хватил бы тестя инсульт, но всё обошлось благополучно: строитель выдержал.

А Феропонт задёрнул «молнию» на футляре, взял гитару и гордо вышел из ресторана. Значит, кто платит денежки, тот и заказывает музыку? Ничего не скажешь, логика железная, проверенная веками, но ему заказывать музыку не будут. Никто! Ещё не родился тот человек. Деньги? Их можно заработать и другим способом. В крайнем случае можно не работать вообще, Ганна Мстиславовна никогда не откажет своему единственному, горячо любимому сыну в какой-нибудь десятке. Это, конечно, так, но ведь чем дальше, тем неприятнее будет брать из материнских рук эти подачки…

«Подачки»? Ну и отыскал словечко! Скажем, временная помощь родителей своему драгоценному сыну. Лучше звучит? Нет. Подачка остаётся подачкой.

Деньги в ансамбле он зарабатывал честно. Их никто не смел назвать «чаевыми»: платили за работу. Так что? Может, попросить прощения у Геннадия Цыбули и безропотно исполнять желания любого красноносого заказчика?

Феропонт пришёл домой, и хотя настроение его было сложным, уверенность в правильности сделанного шага преобладала над всеми другими чувствами. Раскаяния в его сердце не было. Он музыкант и, конечно, найдёт лучшее применение своему таланту, нежели этот ресторанный оркестрик…

Непривычно беспокойные мысли и чувства поглотили его внимание, и потому Феропонт, покидая ресторан, забыл переодеться: натянул на плечи плащ — и хлопнул дверью. А дома вдруг увидел себя в зеркале во всей красе: джинсы, оранжевая сорочка, на шее синий платок да ещё гуцульская безрукавка — оперетта!

Мать, вышедшая в прихожую из спальни, чуть было не упала в обморок. Услышав её испуганный возглас, отец распахнул дверь кабинета, осмотрел сына с ног до головы, насмешливо спросил:

— Значит, правда, что ты играешь на свадьбах по ресторанам? Мне говорили… Да я не поверил. Думал, злые языки чего не наплетут. А теперь вижу…

— Можешь успокоиться. В ресторане я больше не играю, хотя играл и ничего позорного в том не вижу.

— Это, конечно, так, позорного нет, но и приятного мало. Отчего же не играешь? Выгнали из ансамбля «Синие росы»?

Отец, оказывается, знал куда больше, нежели думал Феропонт.

— Меня выгнали? — изумился сын. — Меня, лучшую электрогитару Киева?

— Да там, положим, после второй-то рюмки и лучшая гитара, и самая скверная звучат одинаково. — В голосе отца послышались насмешливые нотки.

— В ресторанах играли даже такие гении, как Иоганн Штраус! — воскликнул сын с негодованием. — Но это уже не имеет никакого значения. С «Синими росами» покончено. Я буду играть по своему желанию, а не по заказу. Одним словом, не беспокойся, репутация генерала Тимченко не пострадает от недостойного поведения его сына.

— За свою репутацию я не очень волнуюсь, — проговорил отец. — Меня больше интересует твоя судьба.

— Между прочим, меня она тоже интересует, — развязывая синий платок, будто снимая с шеи петлю, заметил сын. — Я подумаю.

— Когда что-нибудь надумаешь, скажи мне. Очень неприятно узнавать о твоём решении от чужих людей.

— Хорошо, скажу. Спокойной ночи.

— Ужинать не станешь? — спросила мать.

— Сыт по горло, сыт! — вдруг, не владея собой, крикнул Феропонт, сам удивляясь своей вспыльчивости, и уже спокойнее добавил: — Спасибо, мама, я там ужинал… на свадьбе…

Он вошёл в свою комнату, осторожно снял с себя джинсы, оранжевую кофту, словно боясь запачкаться, скомкал всё и сунул в угол под кресло. Ну, что ж, в жизни любого человека бывают бессонные ночи, когда возникает необходимость решить, как жить дальше. Эта ночь, по всему видно, будет именно такой. Безжалостно и жестоко проанализирует и оценит он каждый свой шаг…

Ему хотелось почувствовать тревогу, беспокойство, может, даже страх за своё будущее, но вместо этого редкостный покой наполнил его сердце. Больше того, радость и удовлетворение. У него хватило характера и воли послать ко всем чертям эти «Синие росы». Стыдиться ему нечего.