— Вы не беспокойтесь, — сказал доктор. — Шов косметический, месяца через два рубец побледнеет и станет незаметным. Если отрастите небольшую бородку, будет просто отлично…

Издевается, что ли, над ним этот доктор? Не похоже: голосом уставшего человека он даёт успокоительные советы многим своим пациентам, ему просто некогда шутить.

— Для немецкого студента прошлого столетия, — продолжал врач, — такой шрам был бы предметом гордости.

— Почему?

— В моде были дуэли на шпагах. Интересная деталь: перед поединком оружие подвергали дезинфекции, чтобы не загрязнить рану противника.

— Ну, мне некогда было думать о дезинфекции. — Феропонт усмехнулся. — Вы правы, шрам делает моё лицо по-настоящему значительным. А когда меня выпишут?

— Дня через три, всё прекрасно зарубцевалось.

— Спасибо большое и до свидания.

Когда Феропонт вышел в приёмный покой, Ганна Мстиславовна ожидала сына, придерживая на коленях его костюм.

— Отлично выглядишь, как настоящий мужчина: похудел немного, и этот шрам… Правда, ты всегда был человеком с ярко выраженной индивидуальностью, а теперь тем более.

— Понравился мой шрам?

— Во всяком случае, он тебя не портит. Может, даже наоборот.

— Как немецкого студента прошлого столетия? — Феропонт усмехнулся.

— Боже! — Ганна Мстиславовна умилённо всплеснула пухлыми руками. — И такого человека не принять в консерваторию!

— Они ещё поклонятся мне в ноги, а я подумаю, идти или нет, — ответил Феропонт. — Консерватория — это нечто устаревшее, вслушайся в слово: консерватория — консерватизм. Нет, я создан для другого. Вот мой инструктор Лука Лихобор, тот, пожалуй, был бы находкой для консерватории.

— Не вспоминай, ради всего святого не вспоминай его! — Ганна Мстиславовна в отчаянии замахала руками. — Этот злодей так и остался ненаказанным…

Вечером в просторной столовой, в которой старинный орехового дерева буфет с искусно вырезанными головами грозных львов сверкал хрусталём ваз и бокалов, состоялся разговор.

Сергей Денисович Тимченко, приехав поздно с работы, уставший, но обрадованный возвращением сына, обнял его и сказал:

— Ну, здравствуй, рыцарь, с выздоровлением тебя! — Он стиснул его плечи, прижал к груди и на минуту замер от нежности. А когда сели за стол, испытывая чувство облегчения от того, что всё страшное осталось позади и они снова вместе, Сергей Денисович спросил: — Что же будем делать дальше?

— Дальше? — Феропонт ручкой ножа рисовал на белоснежной скатерти какие-то замысловатые завитушки. — Дальше всё ясно. Меня пригласили в эстрадный ансамбль «Синие росы». Летом будем репетировать, а осенью начнём выступать… Я честно хотел стать рабочим, но вы сами видите, что из этого вышло.

— Никогда в жизни не пущу тебя больше на завод, — сказала Ганна Мстиславовна.

— Я и сам не пойду, хотя этот Лука Лихобор мне весьма симпатичен. И думается, не только мне…

— Кому же ещё? — заинтересованно спросил отец.

— Карманьоле. Они ко мне в больницу вместе приходили…

— Простая случайность, — вскользь бросила Г анна Мстиславовна. — Никогда не поверю…

— Может быть, и случайность. Во всяком случае, с заводом покончено раз и навсегда.

— А может, в армию? — осторожно спросил генерал.

— Ни в коем случае! — Ганна Мстиславовна снова ринулась в атаку, но на этот раз не так активно, как прежде. — У мальчика плоскостопие!

— Это не помешало бы играть в оркестре, — рассудительно заметил сын. — В армии — прекрасные музыкальные коллективы, и при папиных связях туда попасть было бы нетрудно. Но меня привлекает эстрадная музыка, современная, новая. Только в ней найдёт выражение мой талант… О дорогие мои предки, вы ещё не раз увидите имя Феропонта Тимченко, написанное огромными буквами на двухметровых афишах. Я вам это обещаю и ваших ожиданий не обману! А пока мне нужна практика, и потому я поступаю в ансамбль.

— Не скажу, что ты меня очень обрадовал. — Сергей Денисович не обнаружил большого энтузиазма от блестящей перспективы, которая, видимо, ждала его сына, но понимал, что Феропонт свою судьбу и на этот раз будет решать сам.

…Через неделю ансамбль «Синие росы» под руководством Геннадия Цыбули, плечистого пария с густой гривой каштановых волос, весёлыми цыганскими глазами, абсолютным слухом и потрясающей способностью сплачивать вокруг себя молодых людей, собрался на свою первую репетицию. Состоял коллектив из шести пареньков с одинаковыми биографиями: срезались на экзаменах в институты, а до армии не доросли. Ансамбль числился коллективом художественной самодеятельности клуба пищевых работников — всё было законно и надёжно оформлено.

Руководитель «Синих рос» Геннадий Цыбуля не был аферистом или халтурщиком.

Закончив с отличием музыкальное училище, он жаждал широкой деятельности и смелых экспериментов. Во время службы в армии организовал в полку эстрадный оркестр, получил премию на армейском самодеятельном фестивале и теперь, имея диплом, опыт и практику, мечтал создать ансамбль, который мог бы прославиться на весь Советский Союз.

В большой комнате клуба пищевиков, где сидели они, шестеро ребят, Цыбуля произнёс свою программную речь.

— Свобода в музыке — вот наше кредо, наш лозунг и наша вера! — Голос его звучал негромко, проникновенно, и убедительно. — Ничто не даёт таких возможностей для полёта творческой фантазии человека, как музыка. Она далека от однообразия повседневности, она поэтична и неуловима, противоречива и одновременно абсолютно точна, её высшая красота в свободе от мелочных пристрастий, эгоизма и материальной заинтересованности. Для музыки существует только один критерий — или она кому-то нравится и тогда имеет право на существование, или не нравится никому и тогда это не музыка.

Речь Феропонту понравилась. Идеи Цыбули начинали приобретать для него острый вкус.

— Где мы будем выступать? — спросил он.

— Везде, — ответил Геннадий. — Мы будем поистине народным ансамблем, где народ — там и мы.

— Даже в ресторанах? — послышался вопрос.

— А что, разве в ресторанах сидят не наши советские люди? — отрезал Геннадий. — Утёсов тоже выступал в ресторанах. И это не помешало ему стать всемирно известным артистом. Дело не в том, где мы будем выступать, а в том, как и что мы будем играть. И поэтому нам придётся поработать.

Феропонт Тимченко вскоре убедился, что работать Геннадий Цыбуля умеет. Ребят он подобрал музыкальных, способных, и ансамбль формировался, будто лепился из глины, — на глазах. Они играли всё — от карпатской коломийки до аргентинского танго, от «Черемшины» до гершвиновских рок-н-роллов — с вдохновением и азартом, свойственным даже не молодости, а скорее совсем ещё зелёной юности.

Только одна тучка немного затмевала их радужное существование — безденежье. Цыбуля получал в клубе весьма скромную зарплату, ребята вообще ничего не получали.

И вот, наконец, в клубе пищевиков состоялся первый концерт самодеятельного ансамбля «Синие росы». Парням сшили красные и оранжевые сорочки, синие джинсы, украшенные блестящими заклепочками, на шею повязали пёстрые платочки, для национального колорита накинули на плечи гуцульские киптари, взглянешь — глаза прищуришь: так всё ярко и пёстро.

Народу в клуб набилось полным-полно. Когда распахнулся занавес, все так и ахнули: настолько броско и вместе с тем пародийно выглядел ансамбль. Безвкусицы в этом не было, а чувствовалась откровенная весёлая пародия, и поэтому зрители сразу встретили «Синие росы» с симпатией. Геннадий Цыбуля и его ребята это почувствовали, и волна весёлого, радостного вдохновения подняла их, потом хлынула на зрителей, заставив тех азартно аплодировать, вызывать на «бис». Феропонт играл на своей электрогитаре свободно и легко, как настоящий мастер, её звуки, томные и грустные, напоминали печальный женский голос. Щёки Феропонта снова запушились золотистой бородкой. Но отращивать больше её он не стал. «Нужно, чтобы сквозь бороду был виден шрам, — посоветовал Геннадий Цыбуля, — ой придаёт твоему лицу значительность и напоминает о пережитых страданиях. Это впечатляет». Феропонт с ним охотно согласился.