— Что-то не очень ты спешишь к больному.

— Верно… Ну хорошо, пойдём. Как твои французы говорят? Бон кураж!

Феропонт Тимченко лежал в двухместной палате, одна кровать случайно или по настоянию Ганны Мстиславовны осталась незанятой, а кресла, поставленные специально для посетителей, и большая хрустальная ваза с тёмно-красными розами делали больничную палату похожей на тихий домашний уголок, позволяя забыть о суровых правилах и требованиях больницы. Теперь у Феропонта забинтованной была только нижняя часть лица, а нос, глаза и лоб были открыты, и голова парня уже не напоминала снежный ком. Тёмные глаза Феропонта поблёскивали воинственно и дерзко, по всему было видно, он приготовился к бою против любого намёка на его злосчастную бороду. Увидев Майолу с цветами, он удивлённо заморгал длинными ресницами, а когда вслед за девушкой появился смущённый Лука, весело, с издёвочкой засмеялся.

— Вот так компания! Вы что, случайно встретились у моих дверей или сговорились?

— Раньше условились, — с вызовом ответила Майола. — Здравствуй. О самочувствии не спрашиваю: человек, который может так весело хохотать, наверняка здоров.

— Нет, это я проявляю исключительный героизм, — ответил парень. — Смеяться мне ещё больно, но как тут не засмеёшься? Инструктор-наставник пришёл полюбоваться на свою несчастную жертву.

— Любоваться-то нечем, — серьёзно сказал Лука. Очень сожалею… Не успел своевременно выключить мотор… Здесь полностью моя вина… И я рад, что всё кончилось благополучно…

— Благополучно? А шрам через всю морду? Это, по-твоему, хорошо? Одно утешает: теперь могу носить бороду на законных основаниях, она, говорят, скроет шрам. Это придаст моей персоне особую значительность и даже, если хотите, загадочность…

— Господи, какое ты трепло. — Майола тяжело вздохнула.

Феропонт взглянул на девушку так, словно только теперь заметил её присутствие.

— Послушай, Майола, — сказал он, — твоё появление мне никогда особой радости не доставляло. «Ах, наша знаменитая Карманьола!», «Ах, звезда нашего спорта и гордость семьи!» В печёнках ты у меня сидишь вместе со своим спортом. И если у тебя нет для меня особо важных сообщений, то можешь считать, что свой родственный долг ты выполнила и свидание наше состоялось. Спасибо за внимание. Всего лучшего. Желаю успехов в работе и счастья в личной жизни.

Майола встала.

— Доброго тебе здоровья. — Лука тоже поднялся со стула.

— Это я не тебе, это я ей говорю, — выкрикнул Феропонт.

— Мы вместе пришли, вместе и уйдём.

— Смотри ты, какой нашёлся рыцарь с авиационного завода.

— Всего тебе хорошего, — Майола улыбнулась. — И не волнуйся, тебе вредно…

— Подождите, чёртовы души! — закричал Феропонт. — Когда она успела тебя обкрутить? Уже держишься за её юбку? А я-то думал, рабочий класс — неколебимая твердыня… Не хочу я теперь быть рабочим классом! Не моё это призвание…

— Может, и не твоё, — согласился Лука.

— Садитесь, расскажу вам кое-что, а тогда можете идти на все четыре стороны, — не хотел угомониться Феропонт.

Лука присел на краешек стула, Майола не шевельнулась.

— Сегодня у меня был Геннадий Цыбуля. Сам Геннадий Цыбуля!

— Кто такой? — осторожно спросил Лихобор.

— Серость! Провинция! Село! Не знать, кто такой Геннадий Цыбуля! Это всё равно что не знать, кто такой Бетховен!

— Так кто же он? — спросила Майола.

Феропонт сверкнул на неё глазами.

— Он композитор и дирижёр! Организовал ансамбль «Синие росы». Название, конечно, пошловатое, но сейчас именно такие псевдонародные названия в большой моде. Будем нести в широкие массы новую музыкальную культуру, Он предложил мне вступить в свой оркестр. Мы будем играть, что захотим и где захотим. В концертных залах, в рабочих клубах, в кафе, ресторанах — всюду, где новая музыка может волновать человеческое сердце.

— Оно особенно легко волнуется после второй рюмки, — снова вставила своё слово Карманьола.

— О, змея, о, ехидна! — завопил Феропонт. — Лука, мой драгоценный учитель, как же это могло случиться, что она тобой командует? А ты мне казался таким стойким…

— Я и есть такой, — ответил Лука. — Мы с Майолой друзья.

— Ну да, старая песня, сначала мужчина и женщина приятели, потом любовники и, наконец, друзья. Вы уже друзья?

— Знаешь, Феропонт, — мягко сказал Лука, — ты переутомился, ибо несёшь несусветную чушь. Это легко понять. После такого сотрясения мозга…

— Я ему Чехова цитирую, а он мне диагноз ставит!

— Доктор Астров у Чехова умышленно, от злобы на свою жизнь, от неудачной мечты о любви говорит пошлости, и тебе совсем не обязательно их повторять.

Феропонт хотел что-то выкрикнуть, но не успел.

— Я лучше пойду, — сказала Майола. — Пожалуй, моё присутствие скверно действует на нашего больного…

— Не больного, а раненого, — поправил Феропонт.

— Я желаю тебе скорейшего выздоровления. И всего доброго.

— Подожди, — сказал Лука. — Вместе пойдём.

— Нет, я лучше подожду внизу минут десять. Может, и в самом деле он хочет тебе что-то сказать важное, а я мешаю.

— Ты никому не мешаешь, — возразил Лука.

— Нет, мешает! — крикнул Феропонт. — Мешает!

— Вот видишь. Не волнуйся, лежи и выздоравливай. Всего хорошего!

Сверкнула улыбкой и исчезла. Мгновение в палате держалось молчание. Глаза Феропонта изменились, погрустнели, совсем другой человек смотрел теперь на Луку Лихобора. Наконец Феропонт тихо спросил:

— В цехе смеются?

— А разве тебя это интересует? Ты же не вернёшься к нам. Рабочий класс не твоё призвание.

— Неприятно всё-таки сознавать, что ты дурак. Скажи откровенно: здорово смеются?

— Нет, смеха я не слышал, — решил соврать Лука.

Феропонт помолчал, внимательными глазами оценивая своего недавнего учителя, желая его понять по-настоящему, потом спросил:

— Почему ты пришёл сюда? Совесть замучила?

— Нет, совесть у меня чистая.

— И то верно. Ты не беспокойся, я следователю скажу всю правду. Ты ни в чём не виноват.

— Следствия не будет. Твой отец уже сказал прокурору…

Губы Феропонта закрывал бинт, но Лука готов был поклясться, что они недовольно скривились. Выходило так, будто несчастный случай полностью исчерпал себя, и все готовы с лёгким сердцем забыть о Феропонте Тимченко и его знаменитой бороде. Он уже не был в центре внимания. А жаль…

— Хорошо, что не будет следствия, — стараясь успокоить себя, сказал парень. — Если хочешь знать, на мой взгляд, это справедливо, а то тебя собственная совесть заела бы.

— Нет, — ответил Лука, — для угрызений совести у меня нет причин. Вот завтра на собрании с меня действительно стружку снимут, по высшему классу — синюю! Это уж точно…

— Жаль, меня там не будет. Интересно бы на тебя посмотреть.

— Тебе хотелось бы быть на собрании? Правда? — Голос Луки прозвучал недоверчиво.

Феропонт помолчал немного.

— Нет, на посмешище выставлять себя не больно охота. Стружку-то снимали бы с тебя, а смеялись бы надо мной.

— Сдаётся мне, что тебя самого заедает, самокритика.

— Меня? Не дождётесь! Теперь я человек свободный. Музыкант, композитор, играю только то, что хочу. Ты делаешь, что тебе прикажет мастерка я буду сам себе начальник, творец, бог и музыкант. И в роли ученика, тем более твоего, я уже не окажусь. Никогда!

— Твоя правда. Начальник цеха лишил меня права иметь учеников, плохой из меня вышел учитель.

— Это несправедливо! Как можно лишить человека права?

— Очень просто. Твои бинты — лучшее тому доказательство и причина.

— Нет, всё равно несправедливо.

— Может, и несправедливо, а что поделаешь? Ну хорошо, рад видеть тебя живым и почти здоровым.

— А думали, что помру?

— Было такое опасение. И не без оснований. Как хорошо, что оно миновало. Я постараюсь заглянуть к тебе, но, может, не смогу…

— Обязательно приходи. Ты единственный индивидуум, с которым можно поговорить просто, не шмыгая носом и не вытирая слёз.