— А Геннадий Цыбуля?

— Он гений. Это другое дело. Тебе не понять…

Дверь отворилась, и в палату медленно и бесшумно вплыла сестра, высокая, полногрудая, в белоснежном накрахмаленном халате и такой же шапочке.

— Простите, — глубоким контральто проговорила она, — но столь продолжительные разговоры больному противопоказаны.

— Раненому, — снова поправил Феропонт.

— Раненому, — снисходительно, словно разговаривая с малым ребёнком, повторила сестра.

— Это её Майола прислала. О, ехидна! — прошептал Феропонт.

— Не думаю, — ответил Лука. — Просто медицина, как всегда, права. У тебя сегодня много посетителей.

— Будет ещё больше, — гордо заявил парень.

— Не сомневаюсь. Ну, держись!

— Держаться придётся тебе. Завтра на собрании.

— Ты прав. Выздоравливай. Спасибо, товарищ медицина.

— Пожалуйста. До свидания, — профессионально сухо ответила сестра и, когда Лихобор вышел, спросила: — Это ваш брат?

— Брат? — Феропонт даже повернулся на кровати от удивления. — Вот таким вы представляете моего брата? С чего взяли?

— Не знаю, мне показалось… Тон разговора…

— Какой тон? Это совсем чужой человек, и его духовная культура в зачаточном состоянии, — громко высказал своё несогласие Феропонт. — По его милости я и очутился здесь, в больнице. Мы с ним даже и не приятели, мы абсолютно чужие люди…

— Возможно, — сказала сестра. — У меня сложилось другое впечатление. Простите, это, впрочем, не моя область…

— Смешно, как вы могли подумать такое?

— Я уже извинилась. Не волнуйтесь. Сотрясение мозга — вещь не шуточная, и врачи говорят, что вы в сорочке родились, так легко отделались.

Внизу, у дверей, под густым, осенним золотом тронутым каштаном, сидела Майола и читала книгу. Лука подошёл, сел рядом, заглянул — английская. Подгоняет язык Майола… Скоро лететь в Америку.

— Поговорили? — спросила девушка.

— Поговорили. Почему у вас с ним так? Не хочешь рассказывать?

— Всё очень просто и нелепо. Издавна считалось в семье, правда, без особых на то оснований, что Феро-понт гений, а в газетах стали писать обо мне. Но, думаю, в недалёком будущем наступит мир и покой. Слава скоро проходит, а моя особенно. Ну, сколько я смогу бегать? Три, четыре года. Это ещё хорошо, если четыре. Понимаешь, как важно относиться критически к жизни вообще, а к своей особенно. Не преувеличивая и не преуменьшая своих возможностей. У каждого человека есть свои сильные и слабые стороны. Меня этой премудрости, как ни странно, научили алмазы… Так вот, в первую очередь человек должен знать свои возможности, а потом уж научиться их развивать и использовать. Только тогда приходит настоящий успех. Ты заметил, в наш век нет гениальных учёных, которые одновременно были бы и гениальными художниками, ну, например, как Леонардо или Ломоносов? Нет их! Произошло разделение труда и науки, жизни человеческой не хватает, чтобы овладеть высотами, скажем, и химии и оптики. Мне природа определила быть спортсменкой, значит, нужно делать это отлично, по первому классу. Года через два-три надо найти смелость сказать себе: «Остановись! Состязаясь с молодыми и проигрывая им, ты рискуешь стать смешной», — и с беговой дорожки пересесть на студенческую скамью. Работать я, наверное, буду в области искусственных алмазов или твёрдых сплавов, но конкретно ещё ничего не решила.

Лука слушал внимательно, с интересом, будто увидел девушку с совершенно незнакомой и неожиданной стороны. Нравится ему или нет это открытие, сразу понять трудно, но, как анализирует свою жизнь Карманьола Саможук, слушать интересно.

— Нужно развивать, отрабатывать наиболее сильную сторону своих возможностей, — продолжала девушка. — На данном этапе это спорт. Я люблю его и не хочу ухолить с дорожки, и потому попробую отодвинуть горькую минуту. Пойдём. В пять тренировка.

— Ты действительно поедешь в Америку?

Наверное, да, если, конечно, ничего не случится сверх ожидания. Будем бежать эстафету: четыре по сто метров.

— А на простую стометровку есть более сильные?

— Конечно. В Союзе я, может, где-то четвёртая, ну, от силы третья… Тебя очень удивил мой откровенный разговор?

— Это разговор не только со мной, — сказал Лука.

— А с кем же ещё?

— С Феропонтом, с собой наконец…

На них надвигалась высокая бетонно-стеклянная крыша зимнего Дворца спорта. Вираж трибун стадиона возник перед глазами.

— Неужели и правда в твоей жизни всё так математически точно рассчитано? — будто разговаривая с собой, тихо спросил Лука.

— Раньше мне тоже так казалось, и я даже гордилась этим: вот, мол, посмотрите, какая я собранная, организованная… А сейчас… Сейчас всё летит к чертям, и о своём будущем я знаю весьма немного. Хотя нет, знаю всё-таки. Человек живёт так, как сам себе прикажет.

— Ну, к сожалению, это далеко не всегда удаётся.

— Да, не всегда. Но я буду жить именно так, как хочу, — подчёркивая каждое слово, с вызовом, будто кто-то оспаривал её право, сказала Майола.

— Разумеется, — согласился Лука.

— Почему ты со всем так легко соглашаешься? — Голос Майолы дрожал от сдерживаемого волнения.

— Нет, не всегда.

— Феропонт прав в одном: ты действительно какой-то несгибаемый, будто в броню одетый, не поддающийся тревогам и волнениям житейским. Всё от тебя отскакивает, как от стенки горох. Вот тебе же безразлично, что рядом с тобой идёт девушка, которая недурна собой, неглупа да к тому же ещё более или менее известна…

— Это ты о ком?

Майола внимательно взглянула на Луку — уж не насмехается ли он над ней, не прикидывается ли этаким невинным простачком, но, не заметив в спокойных глазах Луки и намёка на издёвку, вдруг взорвалась:

— О себе, о Карманьоле Саможук, говорю я! — выкрикнула она, и обида послышалась в её звонком голосе. — Мы два месяца знакомы, а ты мне доброго слова не сказал. Кто я тебе — девушка или парень…

— Майола, — Лука даже остановился. — Прости ради бога… И не сердись на меня… Это верно, не умею я говорить комплименты девушкам, не получается… И вообще, разве я кавалер? Ты только оглянись, какие парни вокруг тебя вьются. Каждый из них за одну твою улыбку полжизни готов отдать… А что ты девушка, а не парень, так это я хорошо знаю… И не просто девушка, а самая лучшая из лучших…

— Клещами из тебя приходится каждое слово тащить. Не старайся, не очень-то мне это нужно… А разговор этот всерьёз не принимай, это меня Феропонт разозлил… Давай-ка сумку. Всего хорошего!

Майола взяла свою сумку и, размахивая ею, направилась в раздевалку. Вдруг остановилась и, оглянувшись, крикнула:

— Лука! У меня просьба. Собрание у тебя завтра?

— Завтра, пропади оно пропадом…

— Позвони мне! Я хочу знать, чем оно закончится.

— Хорошо, позвоню, — согласился Лука и, не оглядываясь, вышел из внутреннего, встроенного в корпус трибун двора стадиона, по глубоким ступеням поднялся под самый бетонный козырёк, присел в уголочке, закурил и стал смотреть на раскинувшийся перед глазами бирюзовый бархат спортивного поля.

Вскоре он заметил, что взгляды всех, кто был на стадионе, обратились в одну сторону. Ну ясно, обычная история — Карманьола Саможук вышла на тренировку. Тут же к ней бросились трое, а может, и четверо парней, в каких-то немыслимо модных куртках, один даже с фотоаппаратом, что-то записывают, смеются, шутят, и в самом деле налетели, как мухи на мёд. Ну и пускай себе вьются, Что и говорить, у Майолы богатый выбор, найдёт себе жениха, через несколько лет бросит спорт, пойдёт в институт, будет счастливой. Да, хороша Маша, да не наша… Вот так, брат Лука.

На поле стадиона появился Василий Семёнович Загорный. Махнул рукой, приказав своим подопечным строиться, внимательно оглядел всех шестерых спортсменок, строгий, предельно требовательный: провести матч с американками — не фунт изюма съесть, хочешь не хочешь, станешь серьёзным.

В тот вечер Лука впервые в жизни увидел, словно на собственной шкуре испытал, что такое тренировка спортсменов высшего разряда. Сам он больше всего на свете ценил и уважал труд, способность человека работать даже тогда, когда кажется, что у тебя нет сил, что ты исчерпал их до последней капли. На самом деле всегда есть запасец, просто он припрятан до поры до времени. Вот и найди в себе эти последние силы и брось их в самую решительную минуту соревнования.