Эта история произвела на Надира угнетающее впечатление. Кроме преступного ослушания, в ней можно было увидеть и другое – наследник метит на престол при живом отце. Или почему-то считает, что Надиру недолго осталось жить, и желает заблаговременно избавиться от законных претендентов на шахский трон. Возможно, он надеялся, что афганская пуля оставит престол без хозяина или что Надира затопчут индийские слоны?

Размышляя о сыновней неблагодарности, Надир-шах вспомнил своего отца, который в старости говорил: самые опасные враги оказываются из тех, кто кормится с твоей руки; воевать с другими странами легче, чем уберечься от внутренних опасностей, а они таятся на каждом шагу.

Разбирая это прискорбное дело, шах убедился, что Риза-Кули-мирза совершил убийство шаха и его семьи без каких-либо серьезных причин. Обнаружилось и множество других проступков наследного принца, каждый из которых стоил бы другому головы. Негодование Надир-шаха обернулось отстранением сына от дел государства и смещением его со всех постов. Ему оставили только жизнь, коня и оружие, чтобы он попытался искупить свою вину. Казалось, Риза был рад и этому, но Надир прочел в его глазах не раскаяние, а затаенную злобу.

В покоях сына, снова перешедших к Надиру, шах нашел свое письмо. Это были поучения повелителя своему наместнику. В письме, посланном шахом Риза-Кули-мирзе из Дели вместе с подарками, говорилось:

«Правителей, калантаров и чиновников, которых мы назначили на окраины страны, не сменяй и не заменяй и оказывай им такое же, как прежде, внимание.

К крестьянам и степным кочевникам проявляй должное внимание.

Если, не дай бог, из стран Туркестана, Турции или Европы прибудет в Иран войско, посоветуйся относительно борьбы с ним со старшинами и начальниками племен и жителей степи, дабы поступить так, как они будут советовать, каково бы ни было их мнение о борьбе и войне.

Зря не бросайся в пропасть войны; если можно, ищи мира и примирения.

Наглых разбойников и людей неблагодарных наказывай безжалостно и ни на один миг не проявляй нерадения.

С купцами и караванами, прибывающими с окраин страны, соблюдай приветливость, потому что слух о справедливости, правосудии и величии твоем распространится в разных странах мира.

Относись с должным уважением к подданным податным и привилегированным и не давай хода людям, не признающим справедливости.

Заботься о людях искренних и преданных, служивших в нашей счастливой свите, и возвышай их до небесного свода.

Подарки и награды зря не раздавай и благоустроенной казной нашей не распоряжайся; расходы делай в соответствии с доходами. Пока не соберешь двух динаров, ни одного динара не расходуй, – разве только в то время, когда появится непримиримый противник и прибытие его вызовет опустошение страны и истребление племен; в подобном несчастье не жалей казны на победоносное войско.

Не проявляй нерадивости и все время посылай гонцов в богохранимые области с требованием службы и приказами, хотя бы нужного дела и не было; в этом деле нерадивости не проявляй, нить управления областями держи крепко.

Если, не дай бог, в течение шести месяцев не будет известий и указаний от нас, отдавай падишахские распоряжения таким образом, как ты сам найдешь полезным».

Но оказалось, эти поучения были напрасны. Риза-Кули-мирза снискал себе славу на воинском поприще, а дела государственные большей частью находились в плачевном состоянии.

Заподозрив, что тут не обошлось без советчиков, Надир-шах в порыве ярости велел казнить нескольких знатных начальников – приближенных его сына.

Одному из них Надир сказал:

– В то время, как мои славные знамена находились в Индии, ты подстрекал моего сына Риза-Кули на овладение троном моего царства. Жизнь твоя не в счет.

Когда же оказалось, что наветы на начальников были ложными, были сняты головы и с клеветников. А Надир-шах вздыхал о потерянных соратниках:

– Они были лучшими из моих людей. Но такова судьба, что приближенным раньше других подносят чашу испытания.

Калушкина в Мешхеде встретил его помощник и официальный переводчик резидента при шахском дворе Василий Братищев. Он долго обнимал Калушкина, будто не верил, что тот возвратился целым и невредимым. А узнав о четырнадцати слонах, сопровождавших резидента, чуть не лишился дара речи.

– Так-то, братец, – говорил Калушкин. – Не все – шаху, надобно и о своем интересе заботиться.

– Да как же это тебя угораздило, Иван Петрович? – заикаясь, спрашивал Братищев. – Неужто с индусами воевал?

– Дипломатия – она тоже война, – уклончиво отвечал Калушкин.

Ему не хотелось говорить о том, как было на самом деле. Тем более – о зелье, которое подсунул ему Сен-Жермен, и о том, какое воздействие произвело на резидента индийское вино.

Попривыкнув к своему начальнику и привезенным им богатствам, Братищев резонно заметил:

– А нельзя ли чего, Иван Петрович, и на наши посольские нужды уделить, хотя бы самую малость?

И Братищев принялся перечислять все, в чем нуждалось посольство, чтобы не хуже французов или англичан выглядеть. Пора уже было лошадей хороших купить и коляску для выездов, и самим приодеться, и на приемы деньги иметь, не говоря уже о средствах на тайные дела и агентов. Фельдъегерей не хватает! Ждем, пока один туда и назад обернется, а шахские курьеры да чапары – фельдъегеря так и скачут, и скачут.

Калушкин знал все это и сам, но прикасаться к шахским дарам не считал возможным. Тем более что много видел отрубленных голов, прежние обладатели которых полагали возможным вознаградить себя без шахского ведома.

– Так ведь мы не красть будем, – уговаривал Братищев. – Для дела надобно.

– Не тронь, – осадил его Калушкин. – Лучше реляцию составь в Петербург, со слонами отошлем. А ежели будет высочайшее соизволение, и мы без попечения не останемся.

– Эх, Иван Петрович! – обреченно махнул рукой Братищев. – Кухарку уволили, кучера отставили, скоро дров не на что купить будет.

– Не печалься, братец, – подмигнул ему Калушкин и вынул из кармана часы, подаренные шахом. – Если что – продадим, надолго хватит.

– Откуда такое сокровище? – почесал затылок Братищев, щурясь от блеска бриллиантов.

– Шахский подарок, – сообщил Калушкин. – Однако лучше повременить с продажей, вдруг шах на аудиенции полюбопытствует, а часов и нет. Какой тогда из меня дипломат?

Затем Калушкин достал листы с описью подарков. Читая их, Братищев то бледнел, то покрывался от волнения красными пятнами.

– Это – что!.. – тяжело вздыхал Калушкин. – Шах-то награбленное на тридцати тысячах верблюдов привез, не считая слонов и мулов.

– И куда ему столько? – заикаясь, спрашивал Братищев.

– На войну новую, куда же еще? – вздыхал Калушкин. – Войско-то у него несметное, и каждый пить-есть хочет, да жалование ему положи, да коня с убором, да оружие…

– Тут слухи ходили – на Китай Надир собирается, – сказал Братищев. – Но, видать, передумал, когда горцы братца его укокошили.

– Сдается мне, на Россию виды имеет, – тихо сказал Калушкин, не забыв по привычке оглянуться – нет ли поблизости чужих. – А горцы – причина только.

– Неужто посмеет? Договор ведь у нас? – не верил Братищев.

– Там видно будет.

Калушкин велел принести гербовой бумаги, чтобы писать в Петербург официальное сообщение об успехах Надир-шаха в Индии и новых землях, которые Надир взял под свою власть. Это письмо он намерен был отправить с персидским посольством, которое повезет подарки на четырнадцати слонах.

Братищев тем временем окончательно пришел в себя и ткнул пальцем в список:

– Надо бы и Ивана Антоновича не забыть.

– Какого Ивана? – переспросил Калушкин, отрываясь от реляции.

– Прости, Христа ради, – торопливо заговорил Братищев. – Совсем от богатств этих запамятовал. Радость у нас, Иван Петрович! Наследник родился!

– Наследник?

– Так ведь Анна Леопольдовна сына родила.