В России дороги были широкие и ровные, и слоны бежали по ним резво. Персидское посольство давно миновало Москву и теперь приближалось к Петербургу.

Повсюду, где проезжало посольство, народ сбегался поглядеть на чудных зверей в дорогом убранстве. Была середина лета, и пищи слонам хватало, как и прочим животным большого каравана. В деревнях крестьяне с ужасом взирали, как слоны объедали господские сады и нивы. Драгуны посольского эскорта, приноровившиеся к повадкам прожорливых животных, отгоняли их пальбой из ружей в воздух.

Комиссар, заботившийся о пропитании посольского люда, разве что не рвал на себе волосы, измученный претензиями персов. То им кофе на так сварили, то мясо не по обычаю зарезали, то рыба не та. Даже уголь для кальянов им требовался особый.

За год с лишним, пока посольство двигалось по России, комиссар хорошо узнал привычки персов. Поначалу они его забавляли, затем начали утомлять, а хуже всего было то, что в каждом уездном городе их приходилось растолковывать местному начальству. Желая принять посла с почетом, чиновники делали это на свой привычный манер, только это не всегда шло на пользу. Чрезвычайный посол Сердар-хан гневался, обещал пожаловаться государю и начинал требовать такого, о чем там и не слыхивали: то фиников к чаю, то гранатового шербета. Если бы не ангельское терпение комиссара, дело могло обернуться большим скандалом, если не войной, которой постоянно грозил надменный посол.

Не успевали они въехать в какой-нибудь городок, как персидские купцы открывали торговлю. Если товар расходился бойко, они и думать забывали о посольстве, а затем с трудом его догоняли. Когда же дела шли плохо, купцы страшно бранились, упрекая комиссара, что их везут не той дорогой. В конце пути нескольких купцов недосчитались. Так они и пропали на необъятных просторах Руси, утонув в купеческой стихии. Сердар-хан ужасно сердился на них, но не столько из-за беспокойства об их будущности, сколько потому, что лишился полагавшейся ему доли от их прибыли.

Трубач и барабанщик, которым надлежало играть перед въездом в каждый город, утратили свое первоначальное усердие, потому что слоны начинали оглушительно трубить в ответ, отчего всем приходилось затыкать уши.

Сердар-хан, хотя и был недоволен, не особенно торопился. В городах, где его хорошо принимали, он находил повод задержаться. То у него пропадали люди, то его одолевали неведомые болезни, и выпроводить посольство дальше стоило местным начальникам больших трудов. Впрочем, нетрудно было и понять Сердар-хана: куда приятнее и спокойнее делать визиты в хлебосольные русские города, чем воевать с горцами.

Наконец, вдали засияли купола Петербургских церквей и устремился в небо шпиль Петропавловского собора.

Не доезжая до города, Сердар-хан велел остановиться и вызвал к себе цирюльника и заведующего посольским гардеробом. В пути персы пообносились, но для важных случаев у них имелись богатые одежды.

Наведя лоск на свои бороды, нарядившись в расшитые золотом халаты и усыпанные драгоценными камнями чалмы, свита во главе с послом пересела из колясок на прекрасных арабских лошадей и приготовилась к торжественному въезду в столицу империи. Даже слоны были покрыты дорогими попонами – на них только и можно было везти сокровища, присланные падишахом императору.

Встреча персидского посла была не менее великолепна. Десять тысяч конницы со штандартами выстроилось в два ряда, образовав почетный коридор. На главном из штандартов, принадлежавшем лейб-гвардии, был изображен двуглавый орел с тремя коронами.

Штандарты сопровождали музыкантские команды, на первые же сигналы которых дружно отозвались слоны.

Министры, именитые генералы с россыпями наград на мундирах, вельможи императорского двора встречали Сердар-хана по установленному для значительных персон этикету. После необходимого приветствия и благосклонного ответа посла торжественно повезли во дворец на высочайшую аудиенцию.

Процессия двинулась через Петербург, вызывая изумление столичной публики. Но были и такие, кого слоны весьма напугали. Четыре года назад шах тоже присылал императрице слона в подарок как невиданное животное. И императрица изволила наблюдать за чудным зверем и его потешными умениями. Только потом в Москве, где проходил слон, разразилась горячка с пятнами, и народ полагал, что ее принес из Персии тот самый слон. Позже выяснилось, что горячка произошла совсем от других причин, и слон стал любимой забавой горожан. Когда для развлечения императрицы был построен Ледяной дом, в котором женили придворного шута князя Голицына на калмычке Бужениновой, при том доме изваяли множество ледяных фигур, среди которых был и ледяной слон с ледяным же персом. И днем тот слон извергал из хобота воду, а ночью – горящую нефть.

Любезно принятый во дворце великой княгиней Анной Леопольдовной, матерью императора Ивана VI Антоновича, который находился при ней, сидя на троне, Сердар-хан разразился долгой речью. Суть ее заключалась в том, что владыка его Надир-шах пожелал разделить со своим верным союзником – российским императором добычу, вывезенную из Индии из казны Великих Моголов.

Необычность происхождения даров немного смутили правительницу, однако их чрезвычайное великолепие и груды не ограненных еще алмазов и прочих самоцветов затмили все сомнения. Именные подарки для главных лиц императорского двора были выше всяких похвал. Подарки, предназначавшиеся ныне опальному Бирону, включая и драгоценную подзорную трубу, достались сменившему его на первых ролях при дворе графу Миниху.

Ослепленные количеством привезенных сокровищ, вельможи пытались подсчитать их стоимость, и каждый предлагал свою цифру, но все сходились на том, что грабитель Надир-шах вывез из Индии сокровища несметные, ценою никак не меньше трех миллиардов индийских рупий.

Но конец речи Сердар-хана поверг всех в еще большее изумление. Он объявил, что для укрепления доброй дружбы между державами его величество Надир-шах желает получить в супружество цесаревну Елизавету, дочку покойного Петра Великого. Требование это привело Анну Леопольдовну в явное недоумение. И, хотя она чувствовала в жизнелюбивой и дерзкой Елизавете Петровне соперницу, способную посягнуть на престол, в руке ее Надир-шаху было отказано.

Тогда, в свою очередь, безмерно удивился Сердар-хан. Отказать грозному Надир-шаху – это было неслыханной дерзостью. Ведь браки такие для того и заключаются, чтобы жить в мире, и жен таких у Надир-шаха уже немало. Знал Сердар-хан и то, что, женись Надир-шах на цесаревне, он не ограничился бы родством с русским императором, а постарался бы сделаться им сам. Как стал и шахом, после того как был регентом у малолетнего шаха Персии и женился на его сестре.

Однако Анна Леопольдовна стояла на своем, хотя и попыталась смягчить обиду тем, что Елизавета уже засватана. На немой вопрос посла, кто же есть избранник Елизаветы и соперник великого падишаха, великая княгиня предпочла не отвечать. Ничего еще не было решено. Претендентов на руку цесаревны было хоть отбавляй – от французского короля Людовика XV до Голштинского принца Карла Фридриха. Но Анне Леопольдовне было известно и то, что у Елизаветы был тайный роман с простым певчим и писаным красавцем Алексеем Разумовским.

Опасаясь сказать лишнее, Анна Леопольдовна заверила посла в вечной дружбе, пожелала его величеству Надир-шаху долгой жизни, счастливого правления и всяческого царского благоденствия, после чего дала понять, что аудиенция закончена. Придворным велела приготовить ответные дары Надир-шаху, дабы и свое богатство показать. Золота и мехов сибирских не жалеть да посуды разной с императорских фабрик. А персидскому посольству закатить такой пир, чтобы навсегда запомнили государево гостеприимство.

Когда переполох вокруг визита персидского посла слегка улегся, в Государственной коллегии иностранных дел вспомнили о донесении Калушкина, доставленном фельдъегерем из Кизляра, когда туда прибыла дипломатическая миссия Сердар-хана. В нем, как и в других донесениях, Калушкин уповал на мудрость высших лиц и заклинал не верить Надир-шаху, не прельщаться его дарами и помочь горцам, которые одни стояли на пути завоевателя, давно зарящегося на Россию. Дары шаха Калушкин называл свидетельством разграбления Индии, речи его – сладкими лишь с виду, дела – кровавыми, а помыслы – вероломными.