– Надо выйти им навстречу, а потом сделать вид, будто отступаем, чтобы заманить каджаров в Хициб, – добавил Чупалав. – А там за них примутся наши удальцы.

– Хициб? – переспрашивали предводители не из Андалала. – Где это?

– За рекой, – показал Пир-Мухаммад. – Видите вон те отроги хребта? Под ними, на уступах, поля, а вокруг много лесистых гор.

– Между Согратлем и Турчидагом, – объяснял Чупалав, растопырив пальцы своей огромной руки. – Там все пересечено оврагами, обрывами, ущельями. Со стороны Хициб кажется обычным местом, но для решающей битвы – лучше не придумаешь.

– Войску кызылбашей придется разделиться, иначе там не пройти, – добавил Муртазали. – А мы будем громить их со всех сторон.

– Надир слишком хитер, чтобы туда сунуться, – сомневались предводители.

– После того, что случилось в Джаре и Аймаки, он поостережется идти в ущелья.

– Хитер, – согласился Пир-Мухаммад. – Но еще больше – самонадеян. Он уверен – нас устрашит один вид его полчищ, и мы не посмеем сопротивляться.

– Чем жить без чести, лучше с честью умереть, – сказал Ибрагим-хаджи.

– Скорее реки потекут вверх, чем Надир дождется нашей покорности, – говорили предводители.

– Шах навязал нам войну, так пусть ее и получит.

– Надир сам был рабом и думает, как раб, – сказал Пир-Мухаммад. – А рабу никогда не понять свободного человека.

Собравшиеся стали обсуждать, как держать связь между отрядами, как подавать друг другу сигналы, если между ними вклинятся каджары, распределили остававшиеся в запасе оружие и порох. Решили, что будут направлять силы из резервного отряда, собранного Чупалавом из проверенных бойцов, на самые опасные участки битвы. Остальное отдавалось на усмотрение военных предводителей. Их не нужно было учить воевать.

– Главное – не дать каджарам навалиться на нас сразу всеми силами, – говорил Муртазали. – И тогда посмотрим, кто чего стоит.

– А сомнения надо забыть, – убеждал Чупалав. – Они порождают слабость, нам же нужно удесятерить свои силы.

– Да сделаемся мы для каджаров архангелом Исрафилом, который отнимает жизни, – воздел руки к небу Пир-Мухаммад.

– Амин! – отозвались остальные. – Да будет так.

Предводители отправились к своим дружинам, чтобы воодушевить их перед решающей битвой.

Фируза быстро привыкла к новому дому и родственникам, которые старались ее утешать и баловать после всего, что выпало на долю несчастной девушки. У нее появилось много подруг. Им было бесконечно интересно все, что произошло с Фирузой. Судьба ее была так необычна! Особенно для тех, кто за всю жизнь мог так и не выбраться из своего аула.

Фирузе было что рассказать, и девушки готовы были слушать ее снова и снова. Про то, как ее похитили каджары, как везли через всю Персию, как покончила с собой гордая шемахинка, как шах открыл перед Фирузой сокровищницу Индии, как она взяла себе лишь кинжал, чтобы убить шаха, если удастся, или себя, если иначе не сможет защитить свою честь. Жизнь в гареме была им непонятна, но пугающе интересна. Грозный Лала-баши представлялся им свирепым великаном, а то, что он был евнухом, смущало девушек даже больше, чем порядки, существовавшие в шахском гареме.

Ширали, живший в том же доме, что и Фируза, считался у девушек героем. Ведь именно он с помощью ручной змеи расправился с гадким Лала-баши.

Особенно волновало подруг Фирузы то, как ее привезли в Дербент и как Муса-Гаджи с Ширали похитили ее из гарема самого Надир-шаха.

Эти истории они уже знали наизусть, и, пересказывая их друг другу, каждая прибавляла к ним свои необыкновенные подробности. И, когда история возвращалась к Фирузе в новом облике, она уже не была уверена, с ней ли все это было или с какой-то другой девушкой. Но и то, что с ней случилось на самом деле, уже казалось ей чем-то далеким, из другой жизни, тяжелым сном, который закончился ее радостным пробуждением в Согратле.

Боль забывалась, уступая место надежде, что Муса-Гаджи вот-вот вернется. Вернется живой и здоровый. Даже битва в Аймаки, где, как она слышала, участвовал и Муса-Гаджи, казалась ей не такой опасной. Война есть война. Куда страшнее палачи Надир-шаха, настоящие живодеры, в чьих лапах побывал Муса-Гаджи после того, как выкрал из гарема Фирузу и пожертвовал собой, чтобы она успела спастись.

Чтобы обнадежить Фирузу, ее названый брат Ширали, помогавший ее отцу в кузнице, рассказывал всем о подвигах Мусы-Гаджи, о его схватке с леопардом, о том, как он перехитрил Ибрагим-хана, как спасал джарцев из застенков в Тебризе, и даже о тех подвигах, которые он не совершал. И выходило, что завлечь Лютф-Али-хана в западню, а затем расправиться с его многотысячным войском – дело совсем нетрудное для такого удальца, как Муса-Гаджи.

Иногда к ним заглядывал и Чупалав. Он тоже уверял Фирузу, что все будет хорошо, Муса-Гаджи вот-вот вернется с победой. Фируза уже свыклась с мыслью, что все так и будет, но, когда на Турчидаге появился знакомый шатер ее мучителя Надир-шаха, сердце девушки испуганно забилось.

– Опять он! – шептала она ночами, утирая слезы и не выпуская из рук заветный кинжал. – А Муса-Гаджи? Неужели он не знает, не чувствует, как ей без него страшно? Почему он не спешит к ней? Ведь враг уже здесь…

Фируза пыталась скрывать, что творилось в ее душе, старалась не смотреть в сторону Турчидага, но близость каджарских полчищ давала о себе знать на каждом шагу. Озабоченные лица односельчан подтверждали ее опасения. Даже ее сверстницы, прежде гордившиеся тем, что уже замужем, теперь ходили с потемневшими от страха лицами. Они боялись за своих детей, а мужья не разрешали увозить их из аула, решив умереть или победить на родной земле. Все знали, что шах творил с захваченными детьми и женщинами. Об этих ужасах рассказывали и воины, прибывшие в Андалал. И желание отомстить шаху за погубленные семьи было в них так же сильно, как и решимость защитить Дагестан от нового варварства.

И девушки, и молодые матери теперь тоже обзавелись кинжалами по примеру Фирузы. А у кого их не было, просили Мухаммада-Гази или Ширали выковать такие же.

Время теперь тянулось мучительно медленно. Говорили, что каджары заняли весь Турчидаг и скоро набросятся на Андалал, а Мусы-Гаджи все не было.

Единственной радостью для Фирузы было то, что их дом часто навещала мать Мусы-Гаджи. Старушке тоже было не по себе, и она находила множество причин наведаться к Мухаммаду-Гази и его дочери. И если поначалу она говорила о Фирузе как о красавице, жениху которой очень повезет, то теперь обхаживала ее как будущую невестку. Она уже не скрывала своих намерений и только жалела, что нельзя засватать девушку без поручения жениха.

– Вот приедет Муса-Гаджи, и поженитесь! – уверенно говорила пожилая горянка. – Таких орлов, как мой сын, еще поискать!

При отце Фируза лишь смущенно опускала глаза, но когда его не было, плакала навзрыд, обнимая будущую свекровь, которая тоже исстрадалась в ожидании единственного сына.

После обильных слез они утирали глаза и принимались успокаивать друг друга, уверяя, что Муса-Гаджи уже мчится домой и вот-вот явится к ним великим героем.

Много лихих джигитов съезжалось в Андалал. Повсюду стояли группы вновь прибывших. Согратлинки несли им кувшины с водой, угощали фруктами. Горцы встречали старых друзей и весело вспоминали былые дела. Но вдруг все стихли, услышав крик Дервиша-Али, который бежал по аулу наперегонки со своим петухом, огибая перегороженные завалами улочки и радостно крича:

– Муса-Гаджи вернулся! Муса-Гаджи едет!

Мусу-Гаджи и его соратников, возвращавшихся из Аймаки, встречали оружейным салютом. Все уже знали о славной битве, где был наголову разгромлен Лютф-Али-хан. Прибывших поздравляли с победой, и каждый стремился пожать руку героям.

– Муса-Гаджи, сын мой! – спешила к нему мать, не веря своему счастью.

Услышав долгожданную весть, Фируза взобралась на крышу, чтобы поскорее увидеть любимого. На площади перед годеканом собралось много людей, и Фируза увидела, как мать бросилась на шею своему сыну, а затем гордо взяла уздечку его коня.