Все еще не веря прочитанному, Надир-шах открыл шкатулку. В ней лежала джика, которую Надир посылал в подарок брату – второму после шаха человеку в Персидской державе.

Удостоверившись, что непоправимое случилось, Надир изорвал письмо в клочья и мрачно уставился на своего визиря.

– Они мне за это заплатят, – прошипел Надир. – А кто избежит смерти от моих сабель, умрет от жажды, ибо вместо воды их реки и родники наполнятся кровью.

К шаху были немедленно созваны минбаши-тысячники и вельможи. Прослышав о гибели Ибрагим-хана, они явились со скорбными лицами, выкрикивая проклятия горцам и сокрушаясь, что не смогли отдать свои жизни вместо жизни драгоценного брата властелина мира.

Но Надир-шаху было не до соболезнований. Он пребывал в тяжком отчаянии, которое сменялось вспышками ярости и гнева.

Окинув мрачным взглядом своих приближенных, Надир-шах сказал:

– Вы достаточно преуспели в грабежах, теперь настала пора показать себя в настоящих битвах.

Возражать владыке никто не смел.

– Повелеваю, чтобы лучшие из моих войск немедленно выступили на Кавказ, – приказал Надир.

Шахские военачальники знали, что значит воевать с горцами, и покидать богатую, теплую Индию ради того, чтобы испытывать судьбу в горах Кавказа, никому не хотелось. Но еще меньше им хотелось испытать на себе гнев Надир-шаха, суливший верную гибель.

– Будет исполнено, мой повелитель, – поклонился визирь, приложив руку к сердцу. Вслед за ним склонились перед волей падишаха и все остальные.

– Я не позволю врагам смеяться над нами, – все более приходил в ярость Надир-шах. – Что скажут турки, что скажет Европа, что скажут все остальные, когда узнают, что жалкая горстка смутьянов посмела нанести вашему господину такое страшное оскорбление?

Я втопчу этих собак в землю!

Возглавлять войска, высылаемые из Индии, был назначен испытанный в боях Кани-хан, бывший теперь правителем Герата, который он же прежде и захватил со своей конницей. На борьбу с повстанцами шах велел двинуть в Джар и те войска, которые стояли в Грузии и Хорасане под началом Мухаммада Фет-Алихана. А визирю приказал не жалеть казну, чтобы войска ни в чем не испытывали недостатка.

– И если к прибытию нашей священной особы мятежники Джара и Тала не будут разбиты, а из их голов не будет насыпана высокая гора, то вместо их голов полетят ваши! – пригрозил Надир.

– Повеление владыки будет исполнено с усердием, – еще ниже склонился визирь.

– Особой нашей милости удостоится тот, кто возьмет зачинщиков живьем, – приказывал Надир. – Я изжарю их на костре, как куропаток! Поспешите же исполнить мою волю!

Визирь и военачальники, пятясь, чтобы не оказаться к шаху спиной, покинули тронный зал. Наступила гнетущая тишина. Был слышен лишь скрип калама, которым секретарь записывал повеления владыки.

– Горцы… – сжимал кулаки Надир. – Они содеяли это на свою погибель.

Ярость шаха требовала выхода. И голова курьера, доставившего скорбную весть, перекочевала с его шеи на острие копья.

Слухи распространились быстро. И когда во дворец был призван русский резидент Калушкин, он уже знал о случившемся. Калушкин спешил, изнемогая от желания поскорее выяснить, что теперь будет, когда горцы снова поднялись против завоевателей и сделали то, чего Надир им никогда не простит? Но дипломатический этикет диктовал свои правила.

– Ваше величество пожелали меня видеть? – поклонился шаху Калушкин.

– Да, друг мой, – вопреки ожиданиям спокойно ответил Надир-шах. – Сегодня день особых подарков. И мне было бы лестно, если бы русский посланник потрудился еще раз посетить сокровищницу и выбрать дары, которые я хочу послать вашей царице.

– Выбрать дары? – удивился Калушкин. – Время ли теперь, ваше величество?

– Русская царица сделала мне так много хорошего, – говорил Надир-шах. – И земли персидские по-дружески вернула… А ваш генерал Левашов даже прислал из Баку инженеров и бомбардиров, когда я отнимал Гянджу у наших общих врагов – турок. Так что бери что угодно, только бы царица была довольна моим подарком.

– Вот оно как, – лихорадочно размышлял про себя Калушкин. – С чего бы такая щедрость? Не иначе как снова на Кавказ собирается, да боится, что мы ему воспрепятствуем?

Калушкину не хотелось брать из награбленных богатств. Но дипломатическая служба вынуждала его делать и не такое. Интересы державы не всегда совпадали с велением сердца. На то она и служба государева.

– А сокровища – что ж, они предметы бездушные, им все равно где лежать. Только бы фавориты не растащили, – продолжал размышлять Калушкин, направляясь в казначейство с приставленными к нему чиновниками. – Ведь могут весьма пригодиться сокровища эти, коли новая война с персиянами. Не навечно же мы Надиру отдали то, что царь Петр немалыми трудами приобрел. Воевали, воевали, и на тебе – граница в Кизляре! Да еще пару крепостей срыли, чтобы недругу не достались… Очень даже пригодятся сокровища. Да и не Надировы они, а индийского царя. Тот еще и рад будет, если они послужат отмщению нанесенной ему обиды.

В том, что Надир не ограничится Кавказом, если сумеет прибрать его к рукам, Калушкин не сомневался. И уже мысленно сочинял письмо, которым сопроводит подарки шаха русской императрице. Хотя и пошлет его иным путем, через верных людей. Незачем шаху знать, о чем у русского посланника душа болит. А пока нужно было приниматься за дело.

В сокровищнице теперь заправляли люди Надир-шаха. Сюда свозилась дань от махараджей и прочих правителей, устрашившихся персидского войска, и работа кипела день и ночь. Составляли новые описи, пересчитывали монеты, отдавали на переплавку в слитки слишком большие золотые предметы и прикидывали, сколько потребуется верблюдов, чтобы все это увезти.

Под ревностными взглядами оценщика и казначея Калушкин выбирал подарки для царствующей фамилии и Российского императорского двора. Калушкину было сообщено, что лучшие дары будут именными, и у него голова шла кругом, когда он пытался сообразить, кому и что предпочесть, чтобы не возбудить ревности, а паче того – монаршего гнева на свою голову.

Но одно Калушкин знал наверняка: первым делом следовало угодить императрице Анне Иоанновне. Баба она видная, и рука у нее тяжелая. Да не забыть фаворита ее Бирона, который хоть и не царствует, а правит. Коли не умаслить обер-камергера двора – не миновать Тайной канцелярии. В два счета в шпионы запишут и в пыточную к живодерам свезут.

– Чем бы царицу удивить? – размышлял Калушкин, перебирая драгоценные диадемы и кольца. – Скоро десять лет, как правит, всякого добра насмотрелась.

Взгляд Калушкина остановился на прекрасном перстне с крупным алмазом, который обрамляли рубины и изумруды.

– Самой не понравится, так Бирону подарит, – с завистью вздохнул Калушкин, разглядывая камни.

Казначей изумленно вскинул брови:

– Это перстень самого Шах-Джахана!

– Кто таков? – осведомился Калушкин.

– Бывший правитель Индии. Тот, что Тадж-Махал построил.

– А… – вспоминал Калушкин. – Гробницу белокаменную? Для усопшей жены?

– Мавзолей, – уточнил казначей. – Жаль, с собой его не увезешь, велик слишком.

– Выходит, знатная вещица, – сказал Калушкин, кладя перстень на золотой поднос, с которым ходил за ними служитель сокровищницы. – От царя – к царю. По чину перстенек.

– Может, другое возьмете, – предложил казначей, показывая еще одно кольцо.

– Это как-то попроще будет, – пожал плечами Калушкин.

– Тоже Шах-Джахана, – пояснил казначей, надевая кольцо на большой палец и изображая лучника, натягивающего стрелу. – Говорят, императрица ваша охоту любит. А это кольцо для того и служило, чтобы тетива палец не поранила.

– Ну, если так, возьмем и его, – согласился Калушкин, беря кольцо и опуская его на поднос рядом с первым.