– Теперь разве разберешь, кто враг, а кто друг? – ответил чабан. – Что царь Петр, что шах Надир – все равно в покое не оставляют.

– Ты – чабан и сам должен знать, что покорную овцу трижды доят, – сказал Муса-Гаджи.

– Я много чего знаю, – ответил чабан. – И вижу, что вы с гор пришли. Только не знаю, что вам нужно?

– Эй, Анвар! – послышались голоса других чабанов. Они пытались разглядеть в сумерках пропавшего товарища. – Где ты там? Поспеши! Если волки овцу утащат, шамхал нам головы снимет!

– Крикни им, что подвернул ногу, – сказал Муса-Гаджи.

– Сначала скажите, зачем пришли, – настаивал чабан.

– Мы хотим забрать отару вашего шамхала, – признался Муса-Гаджи.

– Скажите лучше – угнать, – помрачнел чабан.

– Мы продадим овец или просто обменяем их на железо, оружие и порох, – сказал Муса-Гаджи, решив действовать напрямую, – чтобы все, кто решит драться с этим шайтаном Надир-шахом, не выходили против его закованных в латы псов с одними кинжалами.

– Тогда – другое дело, – улыбнулся вдруг чабан. Он вышел из-за кустов и крикнул своим товарищам: – Идите сюда, дело есть!

Чабаны быстро явились на зов, но, увидев незнакомцев, схватились за кинжалы. Только когда старый чабан объяснил им, что к чему, они вложили кинжалы в ножны и пожали протянутые им руки.

Таркинцы были только рады помочь святому делу, но опасались гнева шамхала. Посовещавшись, они решили сказать, что на них напали неизвестные, говорившие на персидском языке. И это выглядело вполне правдоподобно, потому что часто проходившие в этих местах отряды каджаров ни с кем не церемонились и отнимали все, что хотели. Крестьяне терпели от них большие притеснения, а шамхал все увеличивал подати, чтобы возместить убытки, причиняемые ему самому. Надир-шаха кумыки ненавидели не меньше, чем остальные горцы, помня о зверствах, которые шах учинял на кумыкских землях, и зная о том, что он творил в других местах Дагестана.

Когда Чупалав и его люди собрались уходить с отарой, таркинцы подсказали им, как лучше уйти от погони, где можно продать овец и какие теперь цены на базарах.

Тем временем у Мусы-Гаджи созрел новый план.

– Говорите, будет погоня? – спросил он.

– Конечно, – отвечали чабаны. – Хасбулат вас просто так не отпустит.

– А где его конюшни? – полюбопытствовал Муса-Гаджи. – И где поят его коней?

– Кони бы нам пригодились, – понимающе произнес Чупалав. – Железо – вещь тяжелая.

Чабаны начали наперебой рассказывать, где содержатся кони шамхала и какие хорошие у него скакуны. Особенно один, которого ему подарил сам Надир-шах.

Муса-Гаджи посовещался с Чупалавом, и они решили разделиться. Чупалав с половиной отряда погонит овец, а Муса-Гаджи попытается увести коней шамхала. Это было бы богатой добычей и избавило бы горцев от погони.

Так и сделали. Когда отара скрылась из виду, Муса-Гаджи со своими молодцами начал осторожно спускаться к Таркам. Самый молодой из чабанов, Мавлет, вызвался им помочь. У него была кобылица, из-за которой жеребцы не раз ломали изгородь загона. Ее-то Мавлет и привел к роднику, куда пригоняли на водопой скакунов Хасбулата и его нукеров.

Табун приближался к роднику в облаке пыли. Но и сквозь эту пелену жеребцы быстро учуяли кобылицу. Первые, отталкивая друг друга, бросились вперед, следом ринулись и остальные. Заслышав ржание приближающихся жеребцов, кобылица призывно заржала в ответ. Удержать жеребцов уже не было никакой возможности, и напрасно коноводы пытались остановить их, нещадно работая длинными бичами. Кобылица и сама пыталась пойти им навстречу, но Мавлет крепко держал ее за уздечку, а затем вскочил на нее и погнал прочь от родника.

Кобылица не переставала ржать, производя в табуне все большее волнение, и около сотни коней понеслось сокрушительной массой. Коноводы мчались следом, стараясь остановить табун, но в воздухе засвистели арканы, и они были сброшены со своих коней. Чтобы коноводы не успели сообщить о случившемся, их связали и оставили у родника. А джигиты Мусы-Гаджи поскакали в горы, уводя за собой табун.

На прощание таркинцы пообещали быть их кунаками и просили дать им знать, когда дело дойдет до сражения с проклятым Надир-шахом, с которым у них были кровавые счеты.

В то, что овец и коней увели шахские воины, шамхал Хасбулат не верил. Они могли взять что угодно, но прекрасного коня, подарок самого Надир-шаха, тронуть бы не посмели. Он велел высечь пастухов и коноводов и послал за похитителями отряд своих ближайших нукеров. Те были злы не меньше шамхала, потому что пропали их лошади, которыми они дорожили, пропали и овцы, которыми Хасбулат кормил своих верных нукеров. Но пока искали других лошадей, на горы опустилась непроглядная тьма и скрыла следы похитителей.

Продавая по пути овец, а бедным семьям отдавая их даром, отряд Чупалава двигался к старинному кумыкскому аулу Эндирей, стоявшему на пересечении важных путей на берегу реки Акташ. Здесь уже слышали о нападении на владения шамхала Хасбулата, но предпочитали делать вид, что не знают, откуда на их большом базаре взялось столько овец и отличных коней. Тарковские шамхалы, от которых Эндирей обособился отдельным бекством, несколько раз пытались вернуть его под свою власть, а потому отношение к шамхалу тут было отнюдь не дружественное.

У нескольких человек из отряда Чупалава в Эндирее нашлись кунаки. Они-то и помогли скрытно продать овец и часть коней и так же скрытно купить железо и порох. Многие догадывались, что к чему, и отдавали нужное горцам бесплатно, прося лишь употребить все это на дело освобождения их общей родины. Немало металла и пороху было отправлено в горы на конях, угнанных у шамхала Хасбулата. Но так как земли эти считались зависимыми от Персии, то местные люди посоветовали Чупалаву и его людям долго здесь не задерживаться. Визит горцев в Тарки посчитали для себя оскорблением не только Хасбулат, но и шахские власти. И сюда в любую минуту могли явиться каратели.

Пока шла тайная торговля, Муса-Гаджи бродил по Эндирею, пытаясь найти следы Фирузы. В Эндирее издавна существовал рынок рабов, здесь продавали пленных, девушек и детей. Купцы из Персии, Турции и даже Китая выискивали красавиц, чтобы перепродать их на своих рынках, где горянки ценились особенно высоко. Горе и слезы не трогали свирепых шахских вояк – главных продавцов живого товара. Местные муллы не раз пытались напомнить, что работорговля – тяжкий грех, но алчные торговцы не обращали на них внимания, а особенно настойчивых праведников не раз колотили палками.

Среди рабынь, которых усердно нахваливали посредники, Фирузы не было. Эндиреевские кунаки скоро выяснили, что девушку, похожую на Фирузу, на этом рынке и раньше не продавали. Но Мусе-Гаджи все эти несчастные девушки и совсем маленькие девочки казались родными сестрами Фирузы, разделившими ее горькую судьбу. Он уже начал придумывать средства, чтобы спасти их из постыдного рабства, но в самом Эндирее это оказалось невозможно. Здесь было слишком много шахских сарбазов, а рабынь содержали под неусыпной охраной. Оставалось лишь напасть на купцов, когда они повезут свою добычу из Эндирея.

Это удалось только однажды, когда персидские купцы увозили дюжину девочек на крытой повозке. Купцов горцы не пощадили, но на деньги их не позарились, а спасенных девочек отправили в горы.

Успех окрылил молодых джигитов, но Чупалав приказал идти дальше, пока не будет исполнено то, что возложило на них общество. Муса-Гаджи решился возразить другу, полагая, что освободить несчастных – их долг. Но тут стало известно, что к Эндирею приближается огромный отряд кызылбашей с пушками и даже слонами.

– Пора уходить, – решил Чупалав.

– Разве мы не нападем на каджаров? – недоумевали молодые джигиты.

– Они разгуливают, тут как у себя дома.

– И продают наших девушек!

– Сразимся с врагами, Чупалав!

– Сразимся, – пообещал Чупалав, и сам горевший желанием броситься на ненавистных кызылбашей. – Сразимся, когда придет время. А сейчас мы пойдем в Кизляр.