А еще кто-то взял и шкуру медведя.

Горцы уже знали, где расположены табуны шахского войска. Лошади выели всю траву поблизости от лагеря, и их приходилось отгонять все дальше. Но все же табуны оставались на виду у войска, и об их охране особенно не заботились, ограничившись парой ночных дозоров.

Горцы подбирались к кромке плато, к тому месту, откуда было ближе всего до пасущихся лошадей. Поднявшись на плато, горцы затаились, вслушиваясь в ночь и высматривая охрану.

– Там, – указал Ширали, узнавший знакомое с детства фырканье ахалтекинцев.

Осторожно, стараясь ничем себя не выдать, горцы начали приближаться к табунам. Вскоре они различили в темноте слабый огонек. Подобравшись поближе, горцы увидели костер. Ночи уже были холодные, и каджары грелись у огня.

Горцы вынули кинжалы и, подкравшись с двух сторон, мгновенно прикончили сарбазов, которые не успели даже вскрикнуть.

Убедившись, что кругом все тихо, горцы двинулись дальше. Когда до табуна осталось совсем немного, Ширали вдруг предостерегающе поднял руку:

– Подождите.

Ему послышалось негромкое, до боли знакомое ржание. Неужели и его любимый конь, которого ему подарили еще жеребенком, его сильный и резвый Юлдуз – он назвал его так из-за белой звездочки на лбу, – тоже был здесь? Ширали лишился его после истории с леопардом, убитым Мусой-Гаджи. С тех пор Ширали тосковал о нем почти так же, как о своей потерянной семье.

Ржание повторилось чуть громче, будто Юлдуз почуял своего хозяина.

– Куда гнать? – тихо спросил Ширали.

– К обрыву, – показал вправо Муса-Гаджи. – Там высоко, все кости переломают.

– Здесь мой конь, – улыбался Ширали.

Он тихо свистнул, как обычно звал своего Юлдуза, и из темноты появился красивый конь. Он подошел к Ширали и ткнулся мордой в его лицо. Ширали чуть не плакал от счастья, гладя своего старого друга.

– Пора! – торопил Муса-Гаджи.

– Пора, – кивнул Ширали и вскочил на своего Юлдуза.

Горцы достали из мешков шкуры и набросили их на себя. Юлдуз испуганно шарахнулся в сторону, но Ширали его успокоил и сказал остальным:

– Я уведу табуны к обрыву.

– А мы заставим их бежать побыстрее, – отвечали горцы из-под звериных шкур.

Ширали пригнулся к шее коня, будто что-то ему нашептывая, и Юлдуз скрылся в туманном мраке. А остальные двинулись широкой цепью, взмахивая шкурами, чтобы их запах скорее долетел до лошадей.

Сначала они слышали только призывное ржание Юлдуза, на которое отвечали другие лошади, но вскоре под тысячью лошадиных копыт затряслась земля.

Ширали дело знал. Сначала он увлек за собой табун ахалтекинцев, затем, напуганные звериным духом, к ним присоединились другие. Теперь за Ширали уже мчался огромный табун. Второй дозор, тоже сидевший у костра, был смят, разлетающиеся искры костра еще больше напугали лошадей.

Муса-Гаджи и его товарищи, тоже вскочившие на лошадей, подгоняли табун свистом и криками. Муса-Гаджи старался пробиться вперед – предупредить Ширали, что опасный обрыв уже близко, рискуя быть затоптанным обезумевшими от страха лошадьми.

А Ширали несся вперед изо всех сил. Он увидел обрыв, потому что впереди, глубоко внизу блеснула река, отражая свет луны, на мгновение выглянувшей сквозь облака. Но Ширали не остановился, не свернул в сторону. Он не хотел оставлять своего любимого коня погибать одного.

Еще мгновение – и Ширали полетел на своем коне в пропасть. Падая, он успел послать прощальную улыбку своей милой родине и еще порадоваться тому, что достойно отомстил Надир-шаху. Вслед за Юлдузом в пропасть обрушилась живая лавина из тысяч прекрасных коней.

Добравшись до края обрыва, Муса-Гаджи закружил на месте, стараясь понять, что случилось с Ширали. Но его нигде не было видно. Из темноты неслись предсмертные хрипы и жалобное ржание погибающих коней.

Муса-Гаджи все еще надеялся, что Ширали уцелел, но друзья его знали: благородный туркмен погиб. Подняв перед собой ладони, они уже творили над бездной поминальную молитву. Муса-Гаджи сошел с коня и присоединился к остальным.

Закончив молитву, горцы молча двинулись вниз по едва заметной тропинке.

Пора было уходить. Из лагеря, крича и стреляя из ружей, уже неслась погоня.

От шахских лошадей уцелел лишь табун его личной гвардии, который пасся в другой стороне. С этого дня он был взят под усиленную охрану.

Еще не придя в себя от визита Дервиша-Али и озлобленный гибелью большей части своих лошадей, Надир-шах едва дождался рассвета, чтобы отдать приказ о наступлении. Такого с ним еще не было, чтобы он, еще не начав битву, уже нес потери. Первым делом шах приказал уничтожить села, расположенные поблизости – Мегеб и Обох.

Чтобы облегчить дело, он хотел пустить в ход артиллерию, но густой туман, окутавший все вокруг, не позволял это сделать. Ждать, пока туман рассеется, Надир-шах не желал и решил бросить вперед испытанные отряды Кани-хана.

– Мой повелитель, – склонился перед ним Кани-хан, – не лучше ли подождать, пока вокруг немного прояснится?

– Вперед! – взревел Надир-шах. – Воины отыщут противника!

– Тут кругом пропасти, – подал голос визирь. – Ущелья и снова горы…

– Для моих храбрецов это не преграда, – ответил шах. – А если горы будут мешать им – пусть снесут горы.

– Повинуюсь, – поклонился Надиру Кани-хан и направился к своим отрядам.

– Тысячу золотых монет за головы конокрадов! – пообещал Надир-шах. – А за головы главных бунтарей я наполню ваши шлемы алмазами!

Это прибавило прыти и без того алчным воякам, и они ринулись к аулам напрямик. Из-за тумана дороги были едва видны, но путь к Мегебу и Обоху был недалек, и они бы нашли его даже с закрытыми глазами.

Кани-хан рассчитывал на внезапность нападения и надеялся захватить аулы без особого труда. Но уже на подступах к ним захватчиков встретили высокие завалы, шквал пуль и град стрел. Противник еще не был виден, но его оружие уже косило наступавших.

Ошеломленный авангард остановился, отвечая выстрелами наугад, но напиравшие сзади части заставляли его двигаться вперед. Превращаясь в беспорядочную толпу, каджары натыкались на все новые завалы, а когда пытались их обойти, многие срывались с высоких уступов и разбивались насмерть. Тем временем защитники аулов продолжали посылать во врага пули и стрелы, они легко находили свои жертвы даже в тумане – слишком многочисленным был враг. Но эта многочисленность брала свое. Несмотря на сотни убитых, отряды Кани-хана добрались до аулов, горя желанием растерзать сопротивляющихся горцев и уничтожить их укрепления. Но горцы ждали врага не только в аулах. Заняв соседние горные уступы, они нападали со всех сторон, однако остановить лавину закованных в доспехи сарбазов не удавалось. Ожесточенные битвы и разрозненные стычки происходили перед аулами и вокруг них. Общей картины не видели ни горцы, ни Кани-хан. Лишь огни от выстрелов и искры от сабель пронизывали туманную мглу, да слышны были звон металла и крики дерущихся.

Когда враги проникли в сами аулы, битва стала еще яростнее – горцы самоотверженно защищали каждый дом, каждую улочку.

Подозревая, что и тут все будет труднее, чем кажется, Надир-шах двинул на помощь Кани-хану новые отряды.

Через несколько часов горцы были вытеснены из полуразрушенных, горевших аулов и начали отходить. Отряды Кани-хана ринулись следом, надеясь довершить разгром отступающих горцев. Раненых они безжалостно добивали, если на каком-нибудь хуторе удавалось захватить жителей, их сжигали вместе с домами, приговаривая:

– Это вам за наших коней.

Когда Кани-хану показалось, что отряд горцев если не полностью разгромлен, то во всяком случае окончательно рассеян, случилось то, чего он никак не ожидал.