Антонов покосился на Камова. Тот снял очки, чуть подавшись вперед и наморщив лоб, смотрел подслеповатыми глазами в сторону океана — то ли думал о чем, то ли просто подставлял прохладному ветру лицо. А ведь у Камова, кажется, тоже есть соперник. Борис какой-то, муж этой самой Тошки. А Камов хочет Тошку у Бориса отобрать. В этом и состоит механизм жизни: каждый борется за свое.

Солнце, пробившись сквозь плотные слои туч у горизонта, коснулось раскаленным краем плоскости океана, и сразу же резко изменились световые декорации над головой, в густо-голубой бездне неба засветилась легкая, как туман, гряда перистых облаков, между ними проступили крупные и яркие звезды. А ведь прав Камов: мгновенна участь наша в подзвездном мире!

— Что, если мы с вами, Андрей Владимирович, возьмем сейчас и махнем в гости к Екатерине Иннокентьевне? Прямо так, без приглашения? Как думаете?

— Махнем!

Какой молодец этот Камов!

Без труда нашли маленькую виллу, которую снимал Литовцев, довольно простой одноэтажный дом, сложенный из нескольких железобетонных плит с отверстиями для дверей и окон. У подъезда, как волосатые уши странных чудовищ, торчали широкие, мясистые, в длинных шипах листья садовых кактусов.

Услышав шум затормозившей у подъезда машины, на крохотную терраску вышла сама Катя.

— Боже мой! Какие гости!

В свете уличного фонаря ее фигурка показалась хрупкой, почти детской. Она легкой походкой прошла по бетонным плитам дорожки, ведущей к воротам, открыла калитку, протянула руку, приглашая:

— Извольте входить, господа!

Антонов мгновенно отметил этот изящный, приглашающий жест руки, старомодный, как и сама фраза: «Извольте входить, господа!»

— Извините нас, незваных, — вдруг смутившись, стал оправдываться Антонов. — Просто мы оказались недалеко от вашего дома…

Она горячо запротестовала. Нет! Нет! Это прекрасно, что приехали. Она давно хотела их увидеть. И дядю просила, чтоб звал в гости. У нее кое-что имеется в холодильнике, сейчас быстро приготовит ужин. Только жаль, что дядя отсутствует, но, вероятно, скоро приедет, он в конторе своей фирмы.

Усадила гостей в холле, подкатила к ним столик на колесиках, уставленный бутылками с пестрыми этикетками:

— Пожалуйста, господа! Виски, джин, коньяк, водка! Водка, между прочим, настоящая, русская. Сейчас принесу лед, — и побежала в кухню к холодильнику.

Антонов еще ни разу не видел Катю на ногах, и сейчас воспринимал ее как бы впервые, все в ней было внове. Только глаза знакомы, яркие и мягкие, да темно-каштановые волосы с металлическим отливом. Сейчас волосы были собраны в тугой пучок и заколоты шпильками на затылке. Эта старомодная прическа натягивала кожу на лбу и висках, делала лицо строже, четче, зеленые глаза на нем выделялись еще больше, как главное его украшение. Она была похожа на женщин, изображенных на старых фотографиях в деревянных рамках, что висели на стене холла.

Пока Катя возилась на кухне, Антонов прошелся вдоль стен, рассматривая желтоватые от времени, но удивительно четкие породистые русские лица, глядящие из далекого прошлого. Должно быть, предки Литовцева и Тавладской.

— Господа! У вас пустые бокалы! — воскликнула Катя, выходя из кухни с маленьким ведерком со льдом. — Почему же?

— Мы не очень большие любители… — развел руками Камов.

— Даже водки? — улыбнулась хозяйка. — Натуральной русской водки?

— Даже водки!

— Какая поразительная стойкость! — Она засмеялась.

Голос ее будоражил Антонова, он с тоской почувствовал потребность в женской ласке…

Интересно посмотреть дом, в котором обитает французский гражданин, живущий в Африке. В домах европейцев, работающих на этом континенте, стены непременно украшены традиционными африканскими символами — масками, щитами, луками, стрелами, шкурами зебр или леопардов, кожей крокодилов — в зависимости от состоятельности владельца. Кажется, что некоторые сюда приезжают только затем, чтобы за несколько лет накупить, выменять, выманить «самые-самые» редкие маски, заставить гостиные «самыми-самыми» взаправдашними тамтамами.

Всего этого в доме Литовцева не было. Кроме фотографий родственников, на стенах висело несколько картин, судя по всему, оригиналов — натюрморты, пейзажи, бесспорно европейские. Среди них выполненный в темных тонах портрет старика с седеющей бородой лопатой и генеральскими эполетами, бронзово поблескивающими на уходящих в тень плечах.

Африка присутствовала в доме Литовцева лишь в виде головы африканца из довольно редкого розового дерева. Это было чудо, а не голова. Сделана грубовато, чуть ли не топором, и главное ее достоинство заключалось в размерах. Голова напоминала валун величиной со стол и была высечена из целого бруса, взятого, должно быть, из основания лесного патриарха, поваленного где-нибудь в самом глухом углу джунглей. И как только эту махину доставили сюда и втащили в дом — здесь кран нужен!

Антонов с уважением потрогал голову, а восхищенный Камов признался:

— Никогда еще не видел столько красного дерева сразу!

На кухне звенела посуда. Антонов отважился заглянуть туда. Катя, присев, вытаскивала из шкафа тарелки.

— Помочь вам?

Она откинула голову, глядя на него снизу, и широко улыбнулась. «Улыбка-то у нее американская, во весь рот», — подумал Антонов.

— Извольте! — Антонова весело приглашали участвовать в обряде сервировки стола.

Он отнес в холл тарелки, она ножи и вилки.

— Вы ходите как балерина, — сказал ей Антонов.

— Я училась балету. Занималась два года, потом бросила.

— Где учились? — поинтересовался Камов.

— В Гонконге.

— Где?!

— В Гонконге! — Катя засмеялась. — Почему вы удивляетесь? Большой город. Есть и балетная студия. Правда, крохотная…

За какие-то минуты отсутствия в холле Катя успела переодеться. Сейчас была в легкой кружевной кофточке и черной юбке, которую спереди прикрывал свежий, хорошо отглаженный фартук с вышитыми на нем ромашками. От всего ее существа — волос, длинной худенькой шеи, чуть робкой улыбки, звенящего, с картавинкой голоса, обнаженных рук, от ее одежды — исходило ощущение чистоты и опрятности, душевной и физической. Ее теперешний облик был настолько несовместим с недугом, что поначалу они даже не догадались спросить, как она себя чувствует.

Ужин, сделанный, как сказала Катя, «на скорую руку», оказался превосходным — салат из свежих овощей под майонезом, бифштекс с кровью, спагетти с креветками. И все это было приготовлено за считанные минуты. Камов искренне, как ребенок, радовался предложенным блюдам.

За столом сразу же установилась атмосфера непринужденности, ее отлично поддерживала хозяйка, осторожно и тактично подбрасывая в общий разговор то вопрос, то реплику, то легкую шутку — как веточки в костер. Говорили о погоде — надвигается календарная зима, а с ней жара и сухие жесткие ветры из Сахары, а потом вдруг навалятся тучи, и начнется благодатный для этой земли сезон тропических дождей.

— Мой дядя говорит, что во время этого сезона ужасно тоскливо, — заметила Катя.

— Это верно! — подтвердил Антонов. — Грустный сезон. Дождь то потопом обрушивается на землю, то сыплет как из мелкого сита — нудно, утомительно. Влажность такая, что кажется, сожми в руке пригоршню воздуха — и из руки польется вода, будто в пальцах у тебя губка. Костюмы в шкафу покрываются плесенью и из черных становятся серыми. А изо всех щелей и нор начинают выползать гады…

— Но зимой этот сезон не такой уж долгий! — заметила Катя. — Зато потом какой расцвет наступает! Чудо!

Она встала, подошла к книжной полке, извлекла из нее небольшую тетрадку, открыла на нужной ей странице.

— Вот дядя на досуге перевел с языка даго на французский. Он у меня к языкам способный. За время жизни в Асибии изучил даже даго.

Катя снова опустилась в кресло:

— Он перевел на французский, а я сделала подстрочный перевод на русский. Это стихи некоего Уамбо, учителя из северной провинции. Как раз о сезоне тропических дождей. Хотите послушать?