Неуверенной рукой поставил чашку на стол, снова с усилием поднялся, хрустнув костями, прихрамывая, подошел к книжной полке и извлек оттуда альбом в кожаном переплете, с медной старинной застежкой.

— Пожалуйста, господа, взгляните! — вяло произнес он, усаживаясь уже не за стол, а в кресло под торшером. — Не думаю, чтобы вам было это так уж интересно. Старье! Здесь снимки моего отца. Он был военным летчиком…

Когда Антонов закрыл последнюю страницу альбома, он понял, что в его руках серьезный документ истории. Фотографии плохонькие, любительские, некоторые недопроявленные. Но что было на этих фотографиях! Первые русские самолеты — этажерки — взлеты, посадки, первые снимки с борта. На одном внизу шпиль Адмиралтейства, на другом — самолет со сломанным крылом, уткнувшийся в землю носом, — то ли потерпел аварию, то ли сбит противником. Первый взлет первого русского гидросамолета. Уникальнейшая фотография воздушного боя двух самолетиков — русского и немецкого. И подпись: 1914 год.

Под групповыми фотографиями молодых, лихо усатых, затянутых в кожаные комбинезоны людей в шлемах и без шлемов, рядом с самолетами и без самолетов, стояли имена: Нагурский, Берг, Корнеев, Литовцев…

Вот, оказывается, кем был отец Литовцева! Одним из первых русских военных летчиков! А имена-то какие: Нагурский, Берг…

— Вам кажется это интересным? — удивился хозяин дома. — Вот уж не ожидал! Думал, что просто пыль прошлого. Вожу с собой как память об отце.

— Мы не специалисты, — проявил осторожность Антонов, — но полагаю, альбом имеет определенную ценность.

Литовцев вскинул брови, и в его глазах вспыхнули острые искорки.

— Ценность?!

— Да! Определенную. Для специалистов! В фотографиях начало истории нашей отечественной авиации. Это любопытно…

— Даже если и есть у нас в архивах что-то похожее, все равно фотографии уникальные, им цены нет, — подтвердил Камов. — Редчайшие снимки!

Антонов про себя выругался: ну что Камов встревает в это дело со своими превосходными степенями, портит ему бизнес?

Он положил альбом на стол:

— Повторяю, мы не специалисты, Николай Николаевич. Можем и ошибаться…

— А есть ли в вашем посольстве специалисты, которые могли бы что-то сказать? — спросила притихшая было Катя.

Кто бы мог в посольстве «что-то сказать»? Ну, сам посол. Он по образованию историк. Потом военный атташе, такое ему положено знать по рангу, в академии учился. Журналистам можно показать…

— Специалистов нет, но грамотные люди найдутся, — улыбнулся Антонов.

Литовцев хлопнул в ладоши:

— Прекрасно! Возьмите, господа, этот альбом с собой и покажите «грамотным». А что, если в самом деле окажется ценностью для России? Для музея, например. — Выкинув руку, он сделал широкий купеческий жест. — Могу продать!

Катя вдруг густо покраснела и еле слышно выдохнула:

— Дядя!

Он внимательно посмотрел на племянницу, наморщил лоб, что-то мучительно соображал.

— Ну и что? Россия богатая страна. Может и заплатить. И неплохо.

Взял альбом со стола и протянул Антонову:

— Пока берите. А потом посмотрим. Я кое с кем посоветуюсь.

— Ладно.

— Только не с Мозе! — поспешно заметила Катя.

Литовцев шутливо покачал годовой:

— Ай, ай! Нельзя, дорогая, быть такой злюкой. Не возьму в толк, почему ты невзлюбила этого превосходного, веселого человека. Почему?

— Потому! — упрямо сказала Катя.

Когда они уезжали, хозяева вышли их провожать. Литовцев простился на веранде, Катя проводила до машины.

— Извините дядю! — тихо сказала она Антонову, протягивая на прощание руку. — На самом деле он не такой. Все делает спиртное. Один! Многие годы один! Ни семьи, ни родины!

И, оглянувшись на веранду, добавила еще тише:

— По этому делу с Мозе советоваться нельзя. Я постараюсь отговорить дядю.

— Почему с Мозе нельзя? — удивился Антонов.

— Нельзя! — повторила она.

Ольга лежала на диване в оранжевом купальнике с раскрытым «Новым миром» в руках, рядом на кофейном столике пестрели обложки двух французских журналов — должно быть, новых, полученных сегодня.

Антонову не нравится, когда жена пребывает дома в купальнике, тем более в таком, как этот, — две узенькие полоски на груди и на бедрах. На пляже — другое дело, для пляжа свои условности, а дома, считает Антонов, даже перед мужем неплохо бы соблюдать ту стыдливость, которая не умаляет достоинства женщины, а, наоборот, возвышает их. Ольга этого не понимает. «Мы же не дети! Никаких тайн для нас уже нет!» Вот именно, никаких тайн, к сожалению, уже нет!

Но сейчас, когда Антонов вошел, Ольга быстро поднялась в спальню и вернулась в кофточке и джинсах. Это свидетельствовало о том, что теперь у них иные отношения и быть перед мужем в интиме она не считает возможным.

— Тебе звонил Битов, — сказала Ольга. — Просил срочно с ним связаться. И еще днем Ермек звонил, искал тебя. Тоже срочно!

Антонов набрал номер проходной посольства. Дежурный комендант Битов не знал, куда делся Ермек, а вот Демушкин Антонова спрашивал. И не раз.

— Он здесь сейчас?

— Вроде бы тут! — Антонов услышал в трубке, как шумно усмехнулся дежурный. — Вон, вижу в окно: Мамочка и Доченька на скамейке в саду маячат, Папочку дожидаются! Значит, Папочка на месте.

Антонов не мог не улыбнуться. Битов острослов и насмешник. Над выставленными на всеобщее обозрение сентиментальными отношениями в семье Демушкина иронизировали многие, а Битов усердствовал больше других. От первого брака детей у Демушкина не было. А вот Алевтина Романовна, вторая жена, подарила уже не столь молодому мужу дочку. И хотя Марочке уже семь лет, Демушкин до сих пор не может привыкнуть к восторгу позднего отцовства. И часу не в силах прожить друг без друга. Если Папочка задерживается на работе, жена с дочкой готовы часами торчать в посольском саду, мужественно выдерживая атаки комаров.

Антонов ломал голову: зачем это он срочно понадобился поверенному в столь поздний час, когда рабочий день кончился? Но Демушкина предсказать трудно. Хочешь не хочешь — ехать нужно.

Ольга пошла на кухню, чтобы выбросить окурки из пепельницы. Воспользовавшись этим, Антонов вытащил из кармана пиджака письмо, пришедшее из Ленинграда, и положил на кофейный стол рядом с французскими журналами. Не дожидаясь возвращения в холл жены, вышел на улицу.

Пришлось Асибе снова растворять ворота, чтобы выпустить машину хозяина. В свете дежурного фонаря Антонов с удивлением вдруг увидел в саду незнакомую ему молодую крупнотелую африканку, которая помогала Асибе открывать створки ворот, да с такой уверенностью, будто делает это здесь постоянно. «Это еще что за явление, — удивился Антонов, — любовница Асибе? Пожалуй, для него слишком молода! Может, родственница?»

Демушкина Антонов встретил в саду посольства. В сопровождении жены и дочки медленно, расслабленной перевалочкой уставшего в делах человека шел он к воротам, у которых стояла его машина. О чем-то негромко говорил с дочкой, свет фонарей падал на его размягченное, умиротворенное лицо — ни дать ни взять московский пенсионер на воскресной прогулке на бульваре.

Вдруг Демушкин заметил приближающегося к нему Антонова, и облик поверенного тотчас изменился. Как актер, вступающий из-за кулис на сцену, он снова входил в роль: вяло оттопыренные губы сжались, образовав узкую и жесткую щелку рта, покатые усталые плечи сделались прямыми и угловатыми.

— Вы меня спрашивали, Илья Игнатьевич?

— Спрашивал! — голос Демушкина звучал с хрипотцой. — Но спрашивал достаточно давно. Где вы были?

— Занимался делами.

— Где именно?

Антонов покосился на стоявших рядом жену и дочку Демушкина.

— Вы хотите, чтобы о служебных делах я вам докладывал здесь, прямо в саду?

Дошло! Демушкин кашлянул.

— Хорошо, доложите завтра! А искал я вас по срочному делу. Пришла телеграмма из Лагоса. Пятого ноября у нас будут проездом в Москву наши артисты. Двадцать человек. Асибийское посольство в Нигерии почему-то задерживает выдачу им транзитных виз.