Антонов был рад, что появилась возможность перевести разговор на другую тему и отвлечь Камова.

— В университете сейчас два наших преподавателя русского языка, — продолжал Антонов. — Этот Марк Эдлис из Одессы и Ксения Репкина из Костромской области. Как-то пригласили меня на полугодовой экзамен. Еле сдерживался, чтобы не хохотать. В группе Марка студенты демонстрировали свой русский язык так: «Послющай, прыятель, а що ты можэщ мэне сказать? А как позивает твоё мамэ, твоё папэ?» И при этом запросто хлопали меня по плечу, считая, что у русских это непременное дополнение к словам обиходного разговора.

Глаза Камова под стеклами очков казались застывшими, и трудно было понять, то ли он внимательно слушает, то ли мысли его где-то далеко.

— У Ксении ребята держали себя степенно, губы при разговоре старательно круглили: «Я пошол за водой по дороге луговой». Представляете, забавно встретить окающего африканца!

Камов невесело усмехнулся:

— Забавно, конечно! Только, как поется в песне, «хорошо-то хорошо, да ничего хорошего». Надо учить чистому русскому языку.

Как ни старался Антонов, настроение у Камова не исправилось.

Они допили по второй кружке пива. Пора было ехать.

— Возьмите коробку, — сказал Антонов. — Смотрите, какое чудо! — Он приоткрыл крышку.

— Ну и зверюги! Никогда таких не видывал! — изумился геолог.

— Деликатес! Пальчики оближете!

Камов равнодушно покачал головой:

— Зачем мне это? Да и где готовить? Отдайте-ка лучше Ольге Андреевне. Она у вас мастер на угощения. Пускай приготовит. — Он улыбнулся одними глазами. — Да и меня пригласите! Я такую штуку не пробовал никогда. А бывать у вас люблю…

— К сожалению, Алексей Илларионович, пригласить вас к себе сейчас не могу, — сказал Антонов, не глядя на собеседника.

Камов поднял на него внимательные глаза. В них проступила грусть.

— Понятно… — протянул он и подавил вздох. Помолчал. — Дела…

Их отвлек шум мотора подъезжающей автомашины. У ворот остановился старенький обшарпанный «рено» неопределенного цвета; выходя из него, полыхнула на солнце рыжей косой Соня Медейрос, открыла заднюю дверцу и выпустила из машины свое курчавое потомство.

— Вот кому пригодятся ваши лангусты! — сказал Камов.

Соня действительно обрадовалась подарку. Здесь, в Асибии, лангусты стоят дорого, да и редки на базаре. А не захотят ли Антонов и Камов заглянуть к ним сегодня вечером в гости — на лангустов? Не могут? Жалко! А то бы славно посидели…

Соня, как всегда, тараторила без умолку, выпуская слова пулеметными очередями, при этом ее полная грудь ходила ходуном, словно Соня говорила о таком важном, что от волнения у нее спирало дыхание. А сегодня утром она была у Тавладской дома. Знают ли они, что Тавладская уже дома? Исифу ее смотрел на рентгене. Все в порядке. Такая славная дамочка! Правда? О вас спрашивала.

— О нас? — заинтересовался Антонов.

— Да, да! Об обоих! — Она решительно тряхнула головой. — Надо вам ее навестить. Вежливость требует. Этикет дипломатический!

Антонов не мог удержаться от улыбки: ишь, как поднаторела в дипломатическом этикете Соня Криворучко! Ее мальчишки с криком носились по двору.

— Эй, сорванцы! — крикнула Соня сыновьям. — Я иду в этот дом и буду там занята. А вы гуляйте здесь! Ясно? Только в траву не ходите. Могут быть змеи.

— А что вы сюда пожаловали? — спросил Камов. — В такой-то зной!

— Будем конверты клеить. Для подарков мелюзге. К празднику! — Она улыбнулась во все лицо, и Антонов, глядя на нее, подумал, что Соня не улыбается, а «взрывается» улыбкой, словно улыбка у нее постоянно прячется во рту и каждое мгновение готова к яркому и шумному действу.

— Раз уж вы затеяли пригласить наших курчавеньких, надо сделать им праздник как положено!

К Соне подбежал один из ее мальчишек:

— Мама, смотри, что я нашел!

На ладони мальчика лежал осколок синего стекла.

— Это всего-навсего стекло! — Она вдруг схватила сына за плечо. — Ну-ка, Вовка, прочитай дядям стишок, который ты выучил к празднику!

Мальчишка театрально выпятил грудь, закинул руки за спину и начал:

Мать, склонив голову, слушала сына внимательно, серьезно, без улыбки, будто то, что он произносил, было для нее важной неожиданностью, и Антонову показалось, что глаза ее стеклянно блеснули влагой.

— Это не совсем к ноябрю… Скорее к Новому году, — неуверенно заметил Камов.

Она повернула к нему отрешенное лицо:

— Какая разница! Здесь все равно ничего такого не бывает. Ни в ноябре, ни в декабре. Никогда!

На ее сурово сжатых губах скользнула слабая, болезненная улыбка:

— Никогда!

В центре города случилась пробка. На узкой улочке повстречались два больших грузовика, бычились друг перед другом, разъехаться не могли. Кто-то должен был уступить дорогу, но шоферы стояли на мостовой и самозабвенно переругивались в окружении толпы любопытных.

А с обоих концов улицы выстроились длинные хвосты грузовиков, легковушек, повозок, машины гудели, люди кричали. Кричал полицейский в черном мундире и тоже размахивал руками, безуспешно пытаясь утихомирить спорщиков. Его не слушали.

— Это надолго! — невесело заключил Антонов. — Не меньше часа будут переругиваться — выпускать пар. Потом преспокойно с улыбками разъедутся. Африка!

Шло время, выяснение отношений затягивалось, толпа росла, спертый тяжкий зной, густо насыщенный бензиновыми газами, вонью уличных мангалов и сточных канав, становился невыносимым.

От перегрева работавшего на холостом ходу мотора кондиционер в машине ослабел, стал захлебываться, и его пришлось выключить. Оба обливались потом.

— Черт возьми! — не выдержал Антонов. — Сейчас пойду и уговорю один из грузовиков подать назад. Отъехать-то надо всего на пять метров!

Камов хмыкнул:

— Это, Андрей Владимирович, будет вмешательством советского дипломата во внутренние дела суверенной державы. В результате вам снова могут набить физиономию.

В это время в разнотонный шум возбужденной улицы вдруг врезались настойчивые басовитые автомобильные сигналы. Невесть каким способом растолкав скопившийся на улице транспорт, к месту происшествия пробился тупоносый армейский зеленый грузовик, из его кузова с винтовками в руках выскочили шестеро в черных беретах и пятнистых зеленых комбинезонах парашютистов и, расталкивая прикладами винтовок зевак, бросились к спорящим шоферам.

Операция продолжалась считанные минуты. Не разбирались, кто прав, кто виноват. Один из солдат вскочил в кабину застопорившего движение грузовика, завел мотор и, не очень беспокоясь, что находится за его спиной, резко подал назад, наехал на две крошечные овощные палатки у тротуара, превратив их в щепы и вызвав истошный крик торговок. Шофер грузовика вздумал было протестовать, но тут же притих, получив удар прикладом по спине. Водителя другого грузовика заставили отогнать машину к противоположной обочине, к самой сточной канаве, при этом левые колеса по оси погрузились в зловонную жижу, и без буксира вытащить машину теперь уже невозможно.

Через четверть часа безнадежная, казалось бы, пробка была ликвидирована. Наведя порядок, армейский грузовик укатил.

— Вот что значит армия! — подытожил Антонов, когда они наконец тронулись в путь.

— Молодцы! — коротко согласился Камов.

Они миновали скопление транспорта и выбрались на шоссе.

— В условиях таких африканских стран, как эта, где рабочий класс немногочислен, крестьянство отсталое, видимо, реальной силой для социальных переустройств может быть только армия, — заметил Антонов, продолжая начатый разговор. — Это единственное поддающееся дисциплине объединение людей. И новому режиму приходится опираться прежде всего на тех, кто в погонах.