На губах стармеха медленно угасла улыбка, он поднялся из кресла, бросил растерянный взгляд на Ольгу, на Антонова… Антонов повернулся и вышел за дверь.

Он двигался по каким-то коридорам, открывал какие-то задвижки, спустился по какой-то лестнице, толкнул еще одну дверь, и еще одну, и в лицо его ударил тугой струей влажный ветер. Антонов стоял у борта и тупо смотрел на воду. В изгибах волн дрожали собранные вместе отблески звезд и огни недалекого города. Почувствовал, что рядом с ним кто-то остановился. Это был стармех.

— …Здесь, у экватора, звезды необыкновенные, — сказал стармех. — Крупные, как орехи.

Из кабинета посла вышел корреспондент ТАСС в Асибии Рыбаков, высокий, несколько полноватый для своего возраста, с небольшой аккуратной бородкой клинышком. Антонов как-то в шутку заметил Рыбакову, что он похож на депутата Государственной думы от партии кадетов, и Рыбаков ему спокойно ответил: «Ты не первый говоришь мне подобное». Ко всему на свете Рыбаков относился с поразительной невозмутимостью. Но сейчас вышел из кабинета посла явно взбешенный.

— Буйвол упрямый! — буркнул он и метнул гневный взгляд на закрывшуюся за ним обитую клеенкой дверь кабинета высокого начальства.

— Тсс! — зашипела неизменно бдительная Клава и предостерегающе вскинула руку. — Ты с ума сошел!

— А что он уперся в свою Асибию! — проворчал Рыбаков. — Будто, кроме его разлюбезной Асибии, других стран на свете не существует.

Подобное заявление было в высшей степени крамольным, Клава даже съежилась на стуле.

Антонов знал, что именно взбесило Рыбакова. Тассовское начальство ему разрешило недельную командировку в Габон, но габонское посольство затягивает выдачу визы. Кузовкин «толкать» не хочет. Считает, что в Габон Рыбакову ездить необязательно, там никаких особенных событий не происходит. А вот в Асибии каждый день может случиться серьезное, и покидать Асибию даже на неделю корреспонденту непозволительно. Перечить руководству ТАСС посол не хочет, но и содействовать отъезду, который, по его мнению, развлекательный, не намерен. Должно быть, и в этот раз Рыбаков не нашел у посла понимания.

Теперь очередь Антонова. Всем было известно, что после обеда посол добреет и мягчает — его застарелую желудочную болезнь утишает только насыщение. Но, как сообщила Клава, сегодня снова «сбой». В последние месяцы сбой становился частым — здоровье посла шло к худшему. Видимо, в последний приезд в Москву по-настоящему поправить Кузовкина не сумели. Антонов знал, что врачи не советовали Василию Гавриловичу возвращаться в Африку, что самое разумное для него подать в отставку, но он с негодованием пренебрег этими советами — как же это он, Кузовкин, оставит Асибию в тот момент, когда в нашем посольстве должен быть именно он, отдавший этой стране всего себя.

Клава, выразительно округлив глаза, предупредила Антонова, что ничего хорошего в кабинете посла его не ждет, что посольский повар Мочкин своим искусством не сумел улучшить настроение «чрезвычайного и полномочного».

Утро у посла началось с разносов. Первым получил взбучку Панкратов, представитель Совэкспортфильма, приехавший в Дагосу три месяца назад. Этот едва оперившийся молодой коммерсант за три минувших месяца не сумел продать ни в Асибии, ни в других странах его региона ни одного фильма, но зато поторопился снять в Дагосе отличную виллу, купить добротную красного дерева мебель с баром, шезлонги и солнцезащитные зонты для сада, японский транзистор-комбайн с магнитофоном и проигрывателем, будто бы крайне необходимый для его коммерческой деятельности. И вот явился к послу просить завизировать на выписку якобы для нужд посольства, а на самом деле для представительства Совэкспортфильма дипломатический сертификат на беспошлинную покупку автомашины японского производства «хонда». С пошлиной слишком дорого, бюджет представительства не потянет, придется покупать какую-нибудь дешевку, а ему бы хотелось именно «хонду» — быстроходна, современна, желательно спортивного образца.

Должно быть, совсем неумен и слишком самонадеян этот Панкратов — явиться к послу с подобным! Просить, чтобы Кузовкин самолично способствовал нечестному обходу асибийских законов! Да это все равно что дернуть за усы льва.

Ожидавшие в приемной даже сквозь обитую клеенкой дверь слышали грозный рык посла:

— …Значит, предпочитаете «хонду», не «мерседес», не «пежо», а именно «хонду»? А какого цвета? К вашим глазам пошла бы машина колера морской волны. А? А может быть, вам заодно выписать еще и прогулочную яхту? Это на Западе давно модно. Не стесняйтесь! Чего там скромничать! Ваша фирма богатая, что ей стоит отвалить хорошие деньги. А? Впрочем, отметьте себе в календаре, что завтра в пять вечера посол приедет на смотрины вашей виллы и там мы продолжим этот разговор. А?

В разговоре с подчиненными посол часто завершал свои утвердительные фразы неожиданным вопросительным «а?». Словно ждал подтверждения со стороны собеседника, согласия с высказанным. Новички, не знающие о существовании в речи начальства этой сорной прибавки, торопились согласиться с ним. Поторопился и напуганный Панкратов:

— Хорошо, Василий Гаврилович, хорошо. Завтра мы будем вас ждать ровно в пять!

— Ждите!

Выскочил Панкратов из кабинета посла взъерошенный, красный, с выпученными глазами.

Затем была вызвана Алевтина Романовна, жена советника-посланника Демушкина, которая была председателем женского совета колонии, и, как сообщала Клава, «посол выдал ей по первое число» за бездействие совета. Сразу же после назначения в эту страну Кузовкин предупредил своих сотрудников, что не потерпит в посольстве сплетен, шушуканий, делений на избранных и приближенных с одной стороны, и «всех остальных» с другой. И вскоре убедительно продемонстрировал свою решительность: отослал в Москву посольского завхоза с его болтливой и склочной женой «за злостное распространение сплетен, подрывающих моральное состояние совколонии», как говорилось в отправленной в МИД сопроводиловке. После этого случая любители, а особенно любительницы перемывать косточки попритихли, а в последнее время оживились, появились интересные «объекты для обсуждения», в том числе Ольга. Антонов знал, что независимое поведение жены, ее замкнутость, игнорирование традиционных вечерних посиделок с другими женами сотрудников в саду — все это постоянно вызывало пересуды: «Гордячка! Подумаешь, кандидат наук! Светская львица! У посла к Веснянской слабость…» Чего только не болтают!

Когда Антонов вошел в кабинет, посол, читавший какую-то бумагу, поднял на вошедшего отсутствующий взгляд, бросил:

— Садитесь!

Дочитав бумагу, быстрым движением руки сделал на ней хитроумную, похожую на червячка загогулину, обозначающую подпись, и, нажав кнопку переговорного устройства, буркнул:

— Клавдия Павловна! Пригласите Генкина.

И тут же углубился в чтение другой бумаги, не обращая никакого внимания на Антонова, будто его вовсе тут и не было, — первый признак предстоящей грозы.

Антонов терпеливо сидел перед послом и ломал голову: за что ему сейчас попадет — как будто в последнее время ничем не провинился.

Пришел Генкин, заведующий референтурой посольства, худощавый брюнет с неулыбчивым, словно навсегда застывшим в своей неприступности красивым лицом. Антонов в общении с Генкиным испытывал душевную неуютность, похожую на тревогу: даже самый простейший вопрос, заданный Генкину — ну, хотя бы о здоровье его жены — казался неуместным, словно речь шла о государственной тайне. Неподвижные, без блеска глаза Генкина отпугивали, исключали проявление всякого любопытства к его личности.

Генкин подошел вплотную к столу посла и, раскрывая на ходу красную папку, положил перед Кузовкиным.

— Только что получили… — сказал коротко и бросил недоверчивый взгляд на Антонова, словно тот некстати услышал нечто весьма конфиденциальное.

Видимо, это была депеша из МИДа. Посол быстро пробежал ее глазами, и Антонову показалось, что лицо Кузовкина еще больше помрачнело, решительно взял ручку и с явной досадой расписался. Дурные вести!