В этой связи я хотел бы обратиться к другим героям романа, на которых держится дипломатический хребет в «Сезоне тропических дождей», — Кузовкину и Демушкину. Казалось бы, их характеры так ясны, что можно элементарно предсказать, как они будут развиваться. Например, от Демушкина читатель ничего примечательного не ждет. И если бы Демушкин остался до последних страниц романа таким, каким выглядел на его первых страницах — читатель бы не удивился. Такова, казалось бы, логика образа. На самом деле все обстояло иначе. В момент налета на Дагосу белых наемников, то есть в самый кульминационный момент происходящих в романе событий, советские дипломаты, и прежде всего Демушкин, человек малосимпатичный в обыденной жизни, явили мужество, которого читатель, вероятно, в них не предполагал.

То же самое можно сказать о героях романа — асибийцах. Например, о комиссаре по экономике Яо Сураджу. В заключительной части романа он являет такие качества своего ума и характера, которые в нем трудно было ожидать.

Мне нравится эта тенденция, которая пронизывает структуру романа и которая нашей литературе свойственна далеко не всегда: незаданность.

Роман «Сезон тропических дождей» — одна из немногих художественных работ в нашей литературе о советских дипломатах. А писать о них нужно. Миссия их трудная и высокая, они достойно продолжают лучшие традиции советской дипломатии, возникшей на заре нашего государства.

Савва ДАНГУЛОВ

В аэропорту чиновники, носильщики, уборщики, солдаты охраны хорошо знали Антонова. Он приезжал сюда почти к каждому прилету или отлету московского самолета. Забот у консульского работника всегда полно: встречал, провожал, решал множество неожиданных вопросов: у кого-то неправильно оформлен паспорт, просрочена виза, кто-то забыл запастись таможенным разрешением на вывоз старинной поделки из цветного дерева…

Недоразумения возникали и у стойки Аэрофлота при сдаче багажа. Часто случался перевес, иногда значительный, а денег на доплату, естественно, не оказывалось — все потрачены до последнего гроша. Некоторые полагались на русский «авось», на «как-нибудь», на то, что, мол, сами африканцы не столь уж точны и обязательны. А раз за стойкой африканцы, значит, с ними всегда можно поладить, народ добродушный. И вместе со своими чемоданами, коробками, тюками, потные от натуги, измученные жарой, с красными от напряжения шеями приволакивали к аэродромной стойке свое прямодушие, в котором таилось заискивание: помоги, друг! И друг помогал. Рука стоящего за стойкой чиновника делала ленивое движение: «О’кэй», а дежурный носильщик стаскивал неподъемный чемоданище с весов. Местной обслуге было все равно — самолет аэрофлотовский, пусть у Аэрофлота и болит голова — ему лететь с перегрузкой!

Но стоило вблизи появиться представителю Аэрофлота в Дагосе Кротову или представителю консульства Антонову, как у чиновника, стоящего за стойкой, каменело лицо. И даже небольшой перевес не прощался, багаж решительно стаскивали с весов — плати! Антонов служебного отношения к багажным делам не имел — это забота Кротова, но существовало строжайшее распоряжение посла пресекать всякие попытки пассажиров-соотечественников склонять аэродромных служащих к нарушению своих обязанностей и от него, как от консула, требовали попутно следить и за этим. Но следил он не только по обязанности. Бесило унизительное попрошайничество людей, роняющих достоинство перед багажными весами.

В советской колонии в Дагосе знали непреклонность Антонова, некоторые имели на него зуб: «Подумаешь, какой принципиальный!»

Но обслуживающий персонал аэродрома относился к нему с симпатией. Не очень-то привыкший к каждодневной, каждоминутной дисциплине, как требует наш век, африканец, гражданин этого века, в душе к ней стремится, чувствует ее необходимость, проявляет уважение к каждому, кто является носителем порядка. В аэропорту нравилась бескомпромиссность худощавого, рослого, столь неожиданно для этих мест сероглазого русского, которого все здесь звали консулом, хотя консулом он не был, всего-навсего временно замещал заведующего консульским отделом посольства, который по причине болезни уехал в Москву несколько месяцев назад.

И вот Антонов вдруг появился в аэропорту уже в качестве пассажира вместе со своей женой. Полная неожиданность для аэродромной службы.

— Вы нас покидаете, мосье? — изумился Джон Атим, осанистый гигант полицейский с широким мясистым добродушным лицом, дежуривший обычно в пассажирском зале. Антонов называл его Полем Робсоном: полицейский обладал густым рокочущим басом и при счастливой судьбе мог бы стать знаменитостью сцены.

— В отпуск, Джон. Ненадолго. Куда мне без Африки!

Вопреки правилам, требующим неукоснительно блюсти честь мундира, Джон Атим снизошел до того, что галантно подхватил у Ольги дорожную сумку, у Антонова чемодан и картинно, с неожиданным для него изяществом, доставил до стойки багажного контроля.

— Вы, конечно, вернетесь к нам снова, мосье?

Те же вопросы задавали у билетной стойки, на пограничном контроле, в таможенном зале…

— Как тебя, оказывается, здесь почитают, — отметила Ольга.

Осечка произошла лишь у пункта личного контроля. Искали не столько оружие, сколько незаконно вывозимую валюту, и исключения не делали даже тем, кто предъявлял дипломатический паспорт.

Антонова знали и здесь:

— Проходите, консул! Проходите!

Но в этот момент появилась здоровенная девица в униформе аэродромной охраны, властно поманила пальцем Ольгу: «Ну-ка сюда, в будку, голубушка!» Старший детектив попытался ее урезонить, но она и бровью не повела. Ольга, стоически поджав губы, отправилась на экзекуцию.

Возня за шторой была долгой и упорной. Антонов забеспокоился: уж не раздевают ли жену догола?

— Подсуетилась бабенка, — весело сообщила Ольга, когда наконец обрела свободу. — Даже в лифчик залезала. Вот тебе и почтение!

Миновало всего девять утра, но зной уже набирал силу. Небо сегодня было без обычной влажной дымки, и прямые, жесткие солнечные лучи жгли макушку головы так свирепо, будто их фокусировали на тебе через увеличительное стекло. На затуманенном жарким маревом аэродромном поле тускло отсвечивал серебром единственный в порту самолет — московский. Сухой воздух невидимыми волнами выползал из раскаленных глубин континента, лениво шевелил вихры пальм в пыльных приаэродромных рощах. Обслуга, готовящая самолет к старту, двигалась словно в полусне, грузовичок, доставляющий багаж, лениво катил на самой низкой передаче, уныло подвывая мотором. Задняя стенка кузова была не закрыта. Вдруг из кузова вывалился на асфальт серый чемодан, да так и остался лежать на поле. Грузовичок тащился дальше, не заметив потери.

— Не наш ли? — обеспокоилась Ольга. — В сером все мои платья.

— Непохоже, — равнодушно отозвался Антонов и махнул рукой: — А если и наш — подберут. Никуда не денется!

Ольга вяло рассмеялась:

— Ой ли? Как будто мы не в Африке!

— Оставь Африку в покое! — поморщился Антонов. — Через несколько минут мы ее покинем.

Ольга демонстративно шумно выдохнула:

— Наконец-то!

Он покосился на жену: и чем ей так не угодила Африка? Вон какая красуля! Кожа потемнела под легким загаром, стала нежно-золотистого оттенка, волосы над висками чуть выгорели, в них проступили прядки посветлее, говорят, это сейчас модно. Крупное, крепкое, молодое тело источает аромат южного солнца, пахучих трав саванны, океанских ветров. Африка Ольгу омолодила — почти круглый год купалась в океане.