Из тумбочки, стоявшей рядом с креслом, она извлекла очки и водрузила на нос. Очки в большой черной оправе изменили ее облик, Катя стала похожа на учительницу из гимназии.
…Дождь, дождь, идет дождь…
Небо ощетинилось острыми струями дождя, как копьями.
Они рассекают хрупкие листья бананов,
Они дырявят ветхую крышу бедняка,
Они на мелкие кусочки разбивают солнце, которое живет в лагуне,
Они вселяют в твое сердце мокрую тоску.
И кажется, что солнце уже больше не вспыхнет в голубых глазах лагуны.
Но не отчаивайся! Знай, каждая упавшая с неба капля
Прорастет в теплой земле юным смелым ростком.
И ростки эти будут всюду.
И в твоем сердце тоже.
Поэтому не кляни дождь —
Он пройдет, и тебе его будет не хватать.
Мы часто горюем о том, что вовремя не оценили.
Катя положила на тумбочку тетрадку и поверх очков взглянула на Антонова:
— А ведь здесь есть что-то. Правда?
— Есть, конечно! — согласился Антонов. — Это очень верно: «Мы часто горюем о том, что вовремя не оценили».
В середине ужина пришел Литовцев. Сразу же присоединился к столу, налил себе джину почти половину фужера. «Штрафной!» — объяснил и выпил залпом, с откровенным нетерпением.
— Я рад, что вы, господа, заглянули на наш огонек! — По его вдруг послабевшему, ставшему жидким голосу можно было понять, что он мгновенно захмелел. — Поверьте, господа, очень рад! Хотя есть одно обстоятельство…
Вдруг осекся и потянулся за сардинкой.
— Обстоятельство? — насторожился Антонов, внимательно взглянув на Литовцева.
— Все ерунда! — бросил тот. — Главное, что мы есть люди, хорошие люди, к тому же русские люди. И уже это великое наше богатство. Не думайте, что, коль мы существуем где-то вдали от России, она нам безразлична! Вовсе нет! Мы с ней в родстве. Мы за нее переживаем. И может быть, в чем-то поглубже вас, живущих в ней. Издалека нам лучше видны все ваши достижения, так сказать, видны в исторической перспективе, и все просчеты — в той же перспективе. Ведь просчетов у вас тоже было немало? Верно, а?
Антонов заметил, какой быстрый и тревожный взгляд бросила в этот момент на Литовцева Катя. Чтобы увести разговор от нежелательной темы, предложила гостям:
— Как вы относитесь к спагетти? — пододвинула тарелку ближе к Камову. — Не хотите ли? А креветки?
— И креветки тоже! — чистосердечно признался Камов, который, должно быть, впервые за последнюю неделю насыщался вволю. — Все хочу! У вас все так вкусно, дорогая Екатерина Иннокентьевна!
Все засмеялись простодушной похвале, и разговор снова принял непринужденный характер. Поговорили о достоинствах креветок, от креветок Антонов перешел к грибам. Вспомнил, что в Монго во французском магазине видел в продаже белые грибы — в железной банке законсервирован один белый гриб, законсервирован превосходно, как свежий, будто только что из-под куста. А стоит такая баночка пятнадцать долларов! Настоящий грабеж! То ли дело на родине, на севере, в Костромской области! В урожайный год белые грибы из леса можно вывозить грузовиками.
Затеял разговор о русских грибах Антонов намеренно, хотел расположить Литовцева на соответствующий, «российский» лад. Кто он такой, этот Литовцев, каковы его настроения, почему оказался в Африке, — все интересно!
— Грибы! Это прекрасно! Мои предки тоже из самых грибных мест, — воскликнул Литовцев и весело взглянул на Антонова. — Знаете откуда? Из Галича. Недалеко от ваших краев.
Разговор сам собой перешел на прошлое семьи Литовцева. Антонов легко подбрасывал вопросы, а Литовцев становился все более разговорчивым.
Предки из чиновников. Правда, прадед — вон он на портрете, с бородой, — дослужился до чина высокого, был брандмейстером Риги, в генеральском чине. Дед по отцу — адвокат, а отец Николая Николаевича — военный. Военным был и брат отца, дядя Литовцева и дед Кати.
— Оба в белогвардейцах оказались, — усмехнулся Литовцев. — С большевиками воевали, говорю откровенно! Уж извините! У меня есть здесь старый альбом. Могу показать… — махнул рукой. — Да бог с ним! Старье!
Когда белая гвардия была разгромлена, отец Литовцева подался в Париж, там Николай Николаевич и родился. А брат его отца оказался в Маньчжурии. Женился на русской, сына заимел, а потом и внучка появилась. Вот она — Катя.
— Или Кэтти, как я ее зову. В Мукдене родилась! — пояснил Литовцев, бросив ласковый взгляд на притихшую племянницу. — Она у меня почти китаянка. По-китайски калякает свободно.
— Как это неожиданно: вы родились в Мукдене! — сказал Антонов, взглянув на Катю и желая подключить ее к разговору. Что-то она сникла. Может быть, из-за болтовни своего дядюшки?
Но вместо Кати ответил опять же Литовцев:
— В Мукдене! В Мукдене! — закивал он. — Бывал я там у брата. Приличный городок, ничего не скажешь. А сейчас мы с Катей остались одни на целом свете. Одни из всего этого паноптикума. — Литовцев провел перед собой рукою, показывая на стены, увешанные фотографиями. — Причем я — гражданин Франции, а она — гражданка Канады, и между нами много, много границ…
— Извините… — неуверенно перебил его Камов, взглянув на Катю, — но почему Канада?
Антонов заметил, как на переносице Кати обозначилась скорбная морщинка, а глаза вдруг потеряли свежесть.
Литовцев усмехнулся.
— У Кати, я вам скажу, господа, судьба пренеобыкновенная. Детектив! Тема для Агаты Кристи или Сименона!
— Дядя! — Тавладская еще больше нахмурилась, в голосе ее звучал укор. — Вы же знаете, как я отношусь к таким разговорам!
Литовцев театрально выкинул в стороны длинные костистые руки, которые были у него в постоянном движении.
— О боже! Что такого я сказал? У нас в гостях свои, русские люди. Все поймут. Расскажи, Катюша! Расскажи, как ты очутилась в Гонконге, как ты…
Катя вдруг с досадой прихлопнула стол ладошкой, губы ее дрогнули:
— Дядя!
Литовцев округлил глаза и теперь выкинул руки уже вверх:
— Ладно! Ладно! Голубушка, сдаюсь! Сдаюсь!
На некоторое время в холле воцарилось молчание.
— Я сейчас приготовлю чай, — тихо сказала Катя, направляясь на кухню.
— Николай Николаевич, — обратился к Литовцеву Камов, показав глазами на деревянную голову. — Где вы достали такое чудо?
Литовцев, уже заметно захмелевший, с трудом встав из кресла, подошел к своему идолу, любовно погладил его шершавый лоб.
— Подарок из Алунды. Представитель одной фирмы преподнес представителю другой. — Он неестественно громко расхохотался. — За одну маленькую услугу… Бизнес!
Похлопал рукой по голове.
— А знаете, сколько в этом молодце весу? Около двухсот килограммов. Превосходное красное дерево! А знаете, сколько стоит? — подмигнул и сделал предостерегающий жест рукой, словно это была великая тайна. — Не скажу! Много!
И стал рассказывать, как идола везли из джунглей, как доставляли в Дагосу, как вносили в дом…
— Зачем вам нужен такой гигант? — спросил Антонов. — Вы коллекционируете?
Литовцев, поморщившись, покачал головой:
— Просто капитал. И чем больше времени будет проходить, тем дороже будет стоить эта глыба.
Катя убрала со стола тарелки и теперь расставляла посуду для чая.
— Прошу к столу!
Утомившись от разговоров, Литовцев задумчиво отхлебывал маленькими глотками густой, как чернила, чай.
— Николай Николаевич! — вдруг обратился к нему Антонов. — Вы обронили слово о каком-то альбоме…
Антонову показалось, что в этот момент и Катя и Камов взглянули на него неодобрительно. Но он твердо решил вернуться к нужному ему разговору.
— Альбом? Какой альбом? — Литовцев наморщил лоб, соображая. — А! Тот самый…
