Возможно, так он мстит мне. За невнимание, за то, что я плохая жена. За то, что я не люблю его, и он это чувствует. За то, что он не любит меня, и я это знаю.

Пока, наконец, не охает, останавливая свое тупое примитивное движение, обмякая на мне, подо мной, и не сползает на стул с ухмылочкой. Тут же протягивает руку к столешнице, достает из салфетницы салфетку, а я думаю только о том, чтобы поскорее принять таблетку от последствий незащищенного полового акта, и что хорошо бы прямо сейчас застирать халат. Одеваемся мы молча, не глядя друг другу в глаза.

В течение полета я несколько раз делала попытки выхода в интернет - безуспешно. Кажется, мистер Томпсон замечает мою нервозность.

- Вы все ещё плохо себя чувствуете, Евгения? - равнодушно задает он вопрос, наклоняясь ко мне в проход. Почему-то это очень раздражает, но я сдержанно улыбаюсь ему.

- О, все в порядке. Спасибо, что беспокоитесь, - отвечаю, конечно же, на английском. Он немного говорит по-русски, но совсем немного. А в последнее время не трудится говорить на русском даже с Катей, - меня волнует сестра, это самое главное сейчас.

- Ну, вы должны быть рады, - замечает он, - дать вам газету? Отвлекитесь же, наконец.

Чем дальше мы от нашей страны, тем меньше он напоминает нам доброго дядюшку, как вначале нашего общения. Я замечаю это. Как и цепкость взгляда его водянисто-голубых глаз, которые иногда словно следят за нами. Улыбка его все больше напоминает мне улыбку манекена в магазине, хотя, возможно, я чудовищно себя накручиваю?!

- Я рада, - стараюсь не ерзать на месте, замечая слабый сигнал интернета на планшете. Мой телефон соображает куда быстрее! Незаметным движением кладу его в карман своей широкой кофты. Катя дремлет рядышком, - мистер Томпсон..

- Да? - он смотрит на меня.

- Спасибо вам.

Возвращаю ему улыбку манекена и направляюсь в санузел.

- Вы куда? - резковато интересуется он. Это удивляет меня.

- В дамскую комнату, - делаю лицо просителя, - будьте добры, присмотрите за Кэтрин.

- Кэтрин, окей, - кивает он.

Я ухожу. Трясущимися руками набираю на почту хорошей знакомой по кафедре, моей ровеснице и коллеге, текст, который продумала заранее: «Привет, Наташа, это очень важно! Пожалуйста, зайди в офис Фонда, как только будет возможность, и спроси, делают ли они операции в Штатах тяжелобольным людям как благотворители. Скажи, что узнаешь для тяжелобольного. Отпишись на эту почту, спасибо, очень жду».

Ниже я также указала полное название и адрес фонда. Отправляю. Интернет очень слабенький, но тянет. Для письма должно хватить.

Смотрю на часы. Я всегда знала Наташу Орлову как ответственного и доброго человека. Рабочий день в разгаре, а на кафедре во второй половине дня как раз дел поменьше, да и внимания руководства, многие просто уходят домой, она вполне может успеть съездить сегодня. Дай-то Бог!

Возвращаюсь на свое место, сердце колотится. Заставляю себя выпить воды, прикрыть глаза, будто собираюсь вздремнуть, а сама думаю, думаю, думаю… Катя спит так сладко. Примерно через полчаса к нам подходит стюардесса и предлагает чай с печеньем или вафлями на выбор. Это входит в стоимость билета. Я беру два чая и две отдельно упакованные спаренные вафельки, бужу Катю.

Она в восторге! Для нее все сейчас приключение, сестренка радуется как ребёнок чаепитию в небе, рядом со мной. Я понимаю ее как никто. Если бы не моя ни чем не оправданная глупость и ненормальная доверчивость, я летела бы на встречу с лучшим городом мира, в моем личном рейтинге, совсем с другими чувствами!

- Мистер Томпсон, приятного аппетита, - говорю я ему, наблюдая, как он заказывает кофе, прихватив также бесплатные печенье и чай. Он благодарит.

- В этой суматохе перед отъездом совсем забыла спросить у вас, - продолжаю я, - у меня есть подруга, мы познакомились в больнице, когда лечили Кэтрин на протяжении очень долгого времени. Вернее, пытались лечить, чтобы хоть как-то помочь ей.. Так вот, моя подруга тоже нуждается в операции, у нее совсем нет средств, можно ли ей обратиться в ваш фонд за помощью?

И слушаю, что он ответит, затаив дыхание, как-будто от этого зависит моя жизнь. Возможно, так оно и есть. Томпсон морщится, впрочем, едва уловимо. Но у меня создаётся стойкое впечатление, что ему неприятен мой вопрос. Спрашивает о диагнозе подруги, выдумываю что-то на ходу.

- Да, она может обратиться.

Я не знаю, хорошо это или плохо. Но чуть выдыхаю, откидываясь на сиденье, сжимая подлокотники, и вновь погружаясь в раздумья.

Мне удаётся ненадолго отключиться от реальности, провалившись в тяжёлый, обрывочный сон. Периодически просыпаюсь, продираясь сквозь дрему как сквозь паутину, проверяя, где и чем занимается Катя. Проверяя интернет! Сейчас я уже все-равно ничего не смогу сделать.

В какой-то момент, когда почти весь наш эконом-класс погружается в сон, включая Томпсона, я, наоборот, окончательно просыпаюсь и понимаю, что немного отдохнула. Я почти ничего не ела днём, и это уже дает о себе знать - слегка подташнивает, в теле слабость. Снова много думаю, заставляя себя перекусить тем, что имеется в моей дорожной сумке. Затем аккуратно вынимаю из рук уснувшей сестры книгу, закрывая, читая ее название. «Сумерки», Стефани Майер. Улыбаюсь. Неужели я ещё способна улыбаться? Накрываю ее ноги кофтой, и долго смотрю на спящего Томпсона. Что таится в этой лысеющей черепной коробке, какие планы относительно нас?!

Пока что мы с Катей на нейтральной территории. Со своими документами на руках и небольшим количеством денег. Но это пока, что будет дальше? Контора Томпсона настояла на туристических визах для нас, уверяя, что на месте будет проще утрясти формальности и оформить помощь документально, когда Катюшке подберут и оплатят подходящего донора из базы центрального американского офиса доноров. В Америке другое законодательство, а у нас это невозможно. Я не знаю точно, не юрист, но сотрудники фонда рассказывали мне все очень доходчиво.

Нет, мне намекали конечно здесь, в наших больницах, на вероятность продвинуться в так называемой очереди за деньги, но у нас их просто нет. Я с трудом нашла деньги на билеты в Штаты и обратно, какие-то мелкие текущие расходы, а фонд обещал помочь с недорогим жильём.

Не понимаю. Что с нас взять? Ну не в бордель же нас везут? Невольно смотрю на изможденную, бледную сестру. Работники-рабы в каком-нибудь закрытом цехе из нас тоже сомнительные, и ведь не в Китай же мы едем, в конце концов.

Но тогда откуда столько мелких нестыковок, которые почему-то только сейчас лезут мне в глаза. История Катиной болезни изучалась ими достаточно скрупулёзно. Мы предоставили абсолютно все больничные записи, анализы, выводы, до последней бумажечки, и не только ее, но и мои, плюс заключение по папе. Они хотели убедиться, что у Кати совершенно исключена возможность появления родственного донора. Меня тогда это очень успокоило, ведь их заинтересованность означала, что нам действительно могут помочь.

Где-то совсем рядом заплакал ребёнок, вырывая меня из потока мыслей. Его мама не спешила реагировать, и я подошла к ним, просто чтобы немного размяться. Двухлетний или трёхлетний на вид карапуз рыдал так надрывно, что мне пришлось разбудить его мамашу, которая, охая, засуетилась рядом с ним, жалуясь на свою усталость. Я вернулась на свое место, искренне любопытствуя про себя, к кому или куда они едут вдвоем.

У всех, кто когда-либо бывал в Нью-йорке, сложились разные ассоциации с ним. Чаще всего это небоскрёбы и мосты, или толпа людей с кофе и телефонами, Таймс сквер, Уолл стрит, сплошные огни в темное время суток, нескончаемый поток желтых такси, вкусный уличный фастфуд, запах метро и канализации, своеобразно соединенный с ароматом индийских специй, шоколадные маффины в Старбакс, дух свободы… и этот список может быть бесконечным.

Для меня же этот город ассоциируется с человеком. Всего одним, конкретным человеком, и я бы не хотела это менять, даже зная, что он бесследно, навсегда исчез из моей жизни.