В то время, когда османский сардар по имени Окуз-Ахмат-паша напал на Ереванскую крепость, шах, чтобы поддержать крепость, приехал в Ереван и остановился в Гарнийских горах. Когда сардар вернулся из Еревана в Эрзерум, шах все еще пребывал в нагорных областях, а католикос Давид, опасаясь, как бы хан тайно не замыслил убить его, в отчаянии от страха, еще раз без ведома хана отправился к шаху и предстал перед ним. И когда шах спросил Давида, как он себя чувствует, Давид сказал на иноплеменном наречии: «Патшахум, Занки-чайинтан мана пир ичум су верматилар»[174] (Занки-чай — большая река в Ереване, протекающая ниже крепости). И из этого обвинения шах понял, что это Амиргуна-хан не дает покоя Давиду и не признает его; понял также и то, что хан не признает Давида из-за Мелкисета, поэтому он не рассердился на хана, даже оказал ему некоторое предпочтение, а воспылал сильным гневом на католикоса Мелкисета, ибо узнал также, что Мелкисет, пребывая на свободе в Исфахане, правит [народом] как католикос без разрешения шаха. Поэтому он приказал снарядить воинов и отправить их в Исфахан, чтобы они, схватив Мелкисета, привели его закованным к шаху. И сейчас же послали одного из государевых слуг, по имени Чарказ Ибрагим, который, прибыв в город Исфахан, не нашел там католикоса Мелкисета, /217/ так как тот отправился в Гандиманский гавар. Чарказ Ибрагим тоже отправился в Гандиман и нашел католикоса в селении Катак. Схватив и заковав, он привез его в Исфахан и оттуда — к шаху, который в это время прибыл в Вайоцдзор, то есть Ехегадзор, куда в царский стан и привез Чарказ Ибрагим католикоса Мелкисета и представил шаху. Но шах не стал судить Мелкисета, а, оставив его в оковах, двинулся из Вайоцдзора и направился в Нахичеван.
До сей поры, до прибытия католикоса Мелкисета, католикос Давид находился в шахском стане, а когда католикос Давид увидел, что шах пренебрег Мелкисетом и оставил его в оковах, решил в душе, что это пренебрежительное [отношение] может продлиться много дней, поэтому задумал отказаться от католикосского сана и отправиться в Исфахан. Явился он к шаху и попросил позволить ему уехать в Исфахан. Шах позволил ему, и католикос Давид отправился в Исфахан и жил там в уединении, ибо шах пожаловал ему для поддержания его жизни селение Фрынгикан в области Джлахор, дабы он питался доходами с этого селения и молился о [продлении] жизни царя; и он отправился в Исфахан и так и жил. А католикос Мелкисет, закованный в цепи, остался в царском стане.
Выступив из Нахичевана, шах отправился в городок Агулис, и вот тогда он предал мученической смерти священника тэр Андреаса, задержал вардапета Мовсеса /218/ и вардапета Погоса, связал обоих, потребовал с них штраф и получил триста туманов; и они, уплатив штраф, были освобождены.
Итак, подобно тому как, задержав вардапетов Мовсеса и Погоса, шах взял триста туманов, так, задержав католикоса Мелкисета, он потребовал у него триста туманов штрафа за три преступления. Во-первых, за мощи святой девы Рипсимэ, которые франки увезли с разрешения Мелкисета (а многие говорили, что Мелкисет дал разрешение за взятку, полученную от них). Во-вторых, за возвращение с великого сургуна; за то, что без дозволения шаха он вернулся и, приехав в Эчмиадзин, управлял католикосатом — и это тоже опять-таки без разрешения шаха. В-третьих, когда шах лишил Мелкисета католикосского сана и отправил в Исфахан, шах полагал, что тот находится в заключении, но Мелкисет пребывал на воле и управлял католикосатом — это тоже без разрешения шаха. За все эти преступления шах схватил Мелкисета и хотел убить его, но благодаря заступничеству Амиргуна-хана помиловал его и не убил, но потребовал триста туманов штрафа и поэтому держал закованным в железные кандалы, чтобы он уплатил их и, удалившись куда-нибудь, угомонился, отстраненный от католикосской власти.
Выступив из Агулиса, шах отправился в Данги. Начиная от Исфахана и до сего места, католикос Мелкисет был закован /219/ и так странствовал с государевой ратью. И здесь дважды и трижды католикос Мелкисет писал и вручал шаху арза, где рассказывал о муках своих: мол, нахожусь в таком несчастном положении и прошу государя прекратить мои мучения, либо убив, либо помиловав. А шах ответил через Спандиар-бека: «Не убью и не отпущу, а так продержу в оковах, пока либо [сам] умрет и избавится, либо даст, как я приказал, триста туманов и обретет свободу».
А в это время знатные мужи и советники, бывшие при дворе государя, — и из иноплеменников, какими были Спандиар-бек, Угурлу-бек и многие другие, и вельможи из христиан, какими были ходжа Назар, ходжа Султанум, Мирвели, мелик Айказ и многие другие — сказали католикосу Мелкисету: «Положение твое стало безвыходным, так что ты должен дать [деньги] и избавиться от него».
Так вот, в главе сей речь идет о ста туманах мугады; и до сих пор рассказ мой шел по одному руслу, поэтому мы писали без колебаний; отныне же рассказ делится на два направления, и обширность повествования прибавляет нам трудов. И так как не у кого было нам выяснить, [который из этих] рассказов достовернее, нам пришлось записать оба. Некоторые из рассказчиков (а их было особенно много) говорили, будто католикос Мелкисет, враждуя с католикосом Давидом, непрестанно противодействовал ему, соперничал [с ним] и пытался перехватить власть Давида[175], не давал /220/ [ему] покоя и мира, и посему Мелкисет задумал взвалить на себя тяжкий налог, дабы из-за тяжести налога католикос Давид не стал бы больше владычествовать, первенствовать, возбуждать и смущать, а отошел, и, когда тот отойдет, он Мелкисет, станет без помех управлять католикосатом. Поэтому Мелкисет написал шаху прошение: «Если государь соблаговолит сжалиться над нами и, разобравшись, пожалует нам католикосскую власть, мы из года в год будем давать в государев диван ежегодно по сто туманов на жалованье царским слугам». А царь узрел [здесь] большую выгоду для себя, поэтому, склонившись, снизошел до предложения Мелкисета, исполнил его просьбу и пожаловал ему католикосскую власть вместе с написанным и скрепленным печатью царским приказом. И Мелкисет, объезжая всю страну, правил как католикос всем населением армянского происхождения, а католикос Давид остался в стороне, отказавшись с ненавистью от соперничества, и, подобно зверю, заключенному в клетку, ждал и мечтал об удобном случае.
Итак, мы уже говорили, что повествование наше делится на две части; так вот, то что мы записали, это одна [часть] — так рассказывали нам какие-то [люди], и их было особенно много.
А иные из рассказчиков говорили, будто шах наложил на Мелкисета штраф в триста туманов, а Мелкисет не мог заплатить его; но, оказавшись в безвыходном положении, вынужден был волей или неволей согласиться выплатить, поэтому написал и послал шаху грамоту по следующему образцу: «Приказано вашим величеством, чтобы я выплатил триста туманов; я обязался дать /221/ триста туманов, но платить буду три года: буду в течение трех лет ежегодно платить по сто туманов и покончу [с этим], ибо за один год не смогу выплатить». А шах взял эту расписку католикоса Мелкисета, освободил его из заключения, дал ему приказ и католикосскую власть. Но в главном дафтаре государева дивана шах записал не так, как было в расписке католикоса, мол, дам триста туманов, и ни копейки больше, а так: «Католикос Мелкисет домогался католикосской власти в Эчмиадзине и обещал платить в год по сто туманов мугады, в царский диван, посему мы пожаловали ему католикосскую власть, дабы он управлял [католикосатом]». И никто не знал, что шах так записал: ни католикос, и никто [иной] из армян. А когда узнали, то никто ничем уже не мог помочь, ибо невозможно было уничтожить приказ такого властолюбивого царя или же вычеркнуть из царского и диванского дафтара то, что было [там] записано.
До сих пор шло [изложение] второго толкования, как поведали мне некоторые, а ты выбери, что тебе нравится или же тот из двух рассказов, который соответствует твоему умозаключению.
