Их комната оказалась маленькой и необустроенной. Две узкие кровати с желтыми пятнами на матрасах, постельное белье, которое выглядело совсем не чистым и комод. Кровати расправлены, а значит они спали или спала только пятая, что вероятнее всего. Вопрос о том, что делала девятая в таверне в такое время оставался открытым, но это уже были не его проблемы. Поэтому он еще раз осмотрелся и сел на край кровати, где лежало скомканное одеяло. Сестры сели напротив. Пятая тихо упрекала девятую в легкомыслии, дергала за ткань плаща, намекая на то, что его лучше снять. Та быстро подчинилась, наверное, боялась злости, положила плащ на комод и вернулась на место, смотря на них исподлобья.

− Так… вы знакомы? – неуверенно спросила она.

Первый вновь фыркнул, закатывая глаза. Но за него ответила пятая.

− Перед тобой сидит первый брат восточного храма. Наши храмы долгое время сотрудничали, да и мы несколько раз встречались. Девятая, это первый брат, он ушел несколько лет назад из своего храма.

− Я возвращаюсь, − неожиданно ответил первый, спокойно вынося разговоры о себе. Он не заметил, как пятая вскинулась, посмотрела на него непонимающе, с толикой какой-то надежды. Девятая с подозрением посмотрела на сестру, потом на брата и не успела задать вопрос, потому что тот продолжил. – Меня здесь больше ничего не держит. Поэтому я возвращаюсь обратно. Но, что наиболее важно: что вы делаете вне храма?

Последний вопрос он задал недовольно, скрестил руки на груди и посмотрел так хмуро, что девятая невольно сжалась. Прижалась боком к сестре, ища у нее защиты, пусть это и выглядело немного глупо. Пятая тоже выглядела смущенно, взгляд отводила и, наверное, все же пыталась как-то объяснить, рассказать, но молчала.

− Мы пошли в долину плачущих деревьев, − тихо и неуверенно ответила девятая. Зашипела недовольно, когда почувствовала боль от тычка в ребра. Брат тоже выглядел недовольным и сурово смотрел на стушевавшуюся пятую.

− Вы сошли с ума.

Пятая улыбнулась неуверенно, немного смущенно. Она и сама понимала, что их задумка, точнее задумка девятой, сумасшедшая и почти невыполнимая. Но оставлять сестру одну не хотелось. Пятая и так уже знала, что до долины дойдет лишь одна из них. Слушая недовольное бормотание первого, который навевал воспоминания и порождал тепло в груди, она глушила в себе радость. Поэтому по-прежнему улыбалась смущенно, вжимая голову в плечи.

− Сейчас и так неспокойно в мире. Все готовятся к пришествию. Да и… − неуверенно начал брат, стуча пальцами по колену. Посмотрел быстро на сестер, вновь задумался, останавливая взгляд на свече. Вздохнул тяжело, как-то недовольно. – Появилось странное, новое пророчество.

− Неужели торговцы вновь воруют видящих? – ужаснулась пятая и невольно прижала к себе сестру. Прижала так сильно и неожиданно, что та пискнула от удивления.

− Нет, − первый покачал головой. – В пророчестве говориться о рождении нового героя, вылепленного из боли, стали и благородства. Только он победит нового монстра рядом с горами.

Девятая слушала его, о пророчестве и вспоминала свое недавнее видение. Белоснежные волосы, железная кольчуга и окровавленный меч. Монстр. Пятая тоже закатила глаза, когда услышала про монстра, о котором говорили почти все. И обе сестры в опасность нового существа, почти человека, не верили. Да и эпоха рыцарей уже давно прошла, поэтому герои просто странно звучали в контексте их жизни.

Говорили они долго. Девятая лежала у холодной стены, смотрела на них сквозь полуприкрытые веки, прислушивалась к их монотонному, успокаивающему голосу. Постепенно она уснула, не дослушала и не обратила внимание на то, как они сели на одну крова и говорили, пока не потухла свеча.

Проснулась девятая на рассвете и поначалу не поняла, что происходило. Сонно посмотрела по сторонам, на пятую, которая трясла ее за плечи и кивала в сторону двери. Уже через некоторое время они вышли из дома, скрывая лица в тени от капюшонов, оставляя в комнате досыпать брата, который так и не ушел.

Илзе проснулся рано.

Скорее всего рано, потому что Катарина лежала под одним с ним одеялом, прижималась плотно и обнимала. Было жарко и неловко, от позы уже затекли руки с ногами и неприятно ныли колени. Еще рубашка неприятно липла к потной спине. На самом деле утро начиналось хорошо: его никто не подгонял, не смотрел надменно и непонимающе, вокруг царил уют и сытость. Да, теперь он всегда сыт, одевался хорошо и спал в собственной комнате на собственной кровати. Но это не отменяло того, что его настроение уже было скверным.

От чужого тела, которое воспринималось раскаленной, твердой печкой, настроение портилось. Сразу появлялось множество чувств, которые Илзе отгонял от себя и никогда о них серьезно не задумывался. В его жизни и так много вопросов. От них уже болела голова, появлялись новые вопросы, проблемы и становилось до тошноты плохо.

Поэтому он не думал. Плыл по течению, впрочем, как и всегда.

Катарина рядом недовольно и глухо застонала, зажмурилась, от чего он напрягся. Разговаривать сейчас с ней не хотелось. Однако она лишь выдохнула ему в шею длинно, повернулась на другой бок и вновь уснула. Хорошо. Илзе едва тихо выдохнул, наблюдая за телом перед собой, отслеживая все движения и дыхание. Спала. И это хорошо.

Ему по-прежнему неловко, хоть они и спали в одной постели уже продолжительное время. Она всегда к нему приходила, прижималась, целовала, гладила, улыбалась шало. Они засыпали вместе и просыпались. Сегодня Илзе проснулся первым и это хорошо. Вздохнув, он коротко поцеловал её в щеку, потому что Катарина любила поцелуй, особенно утром, медленно встал, следя за чужим дыханием.

Не проснулась.

Поправив рубашку, которую никогда не снимал, взял чистую одежду и медленно, ступая на носочки, направился в купальню. Только там, убедившись в том, что поблизости никого нет, он снял одежду и подошел к нагретой в бочке воде. Слуги уже проснулись. Илзе большим ковшом налил в таз горячую воду и разбавил ее холодной, взял тряпицу с травяным мылом и смыл с себя весь пот, переживания и проблемы. Вымыл волосы до скрипа, скривился невольно, когда задел тряпицей незажившие еще шрамы на спине. Они больше не кровоточили и не гноились, но все равно неприятно ныли. От этого Илзе не спал больше на спине, хоть и любил раньше эту позу. Поэтому каждое утро у него болели бок и руки, иногда еще и ноги.

Умывшись, он насухо вытер короткие волосы, оделся, ощущая почти удушающий запах трав и еще чего-то ассоциирующееся у него с наказанием. Господин, когда был сильно огорчен, отправлял его на стирку, после чего у него болели руки и краснела кожа. Потом от него еще несколько дней воняло так, что близко никто не подходил или кривился слишком явно.

Пошел по коридорам пустого особняка, хотя Илзе уверен, что слуги уже трудились и няня Катарины тоже давно встала. Комнаты и коридоры пустовали. Он замер рядом с дверью в свою комнату, но, пересилив тревогу, пошел дальше на кухню. Хотелось есть.

На кухне уже сидели слуги. Хорошо это или плохо Илзе не знал, но коротко и тихо поздоровался, получил небольшую порцию от повара и сел за дальний стол, на столешнице которого заметны глубокие рубцы от ножей. Разделочный. Значит за тем готовили какие-то соусы или напитки.

Со слугами Илзе не общался, потому что те его не принимали. Смотрели всегда косо и подозрительно, некоторые, кто видел его у Господина – ехидно. Шептались за спиной и задавались одним вопросом: что он здесь делал? Илзе и сам искал ответ на него, потому что не понимал, до сих пор ждал подвоха и вздрагивал от любых упоминаний Господина. Дверь кухни приоткрылась, отчего он напрягся и замер, но сразу же отдернул себя. Всего лишь дворецкий.

Ничего страшного.

Каша оказалась очень сытной. Немного пресной, но он радовался даже этому. Потому что это не остатки и не куски хлеба, которые им иногда кидали ради развлечения. Илзе в подобном никогда не учувствовал, считая себя выше этого, но иногда желудок подводил. Иногда становилось очень плохо. Поэтому первое время здесь ел много и быстро, что сразу выдавало в нем раба. Что всегда вызывало смех, насмешливые взгляды и сочувствующие улыбки. Это тоже раздражало.