– Я с ней и сидел, но быстро сбежал, – задорно ответил Луи и закинул руки за голову. Он посмотрел на Теру, потом немного нервно осмотрелся по сторонам и подошел, взял ее за руку, переплетая пальцы. Заметив легкий румянец на щеках Теры, ее призывный взгляд, легкую улыбку, Луи поднес их руки к лицу и коротко поцеловал пальчики, каждую выпирающую белым холмиком косточку.

– Луи, а если увидят? – взволнованно зашептала она и покраснела, осмотрелась по сторонам, заглянула в окна. Ее руки немного дрожали от нахлынувших эмоций, безграничного счастья и страха, от желания без стеснения приблизиться, утонуть в теплых объятиях, а щеки, уши и шея пылали, сливаясь цветом с гранами в ее серьгах.

И Луи был рад. Ему нравилось эта небольшая игра, поэтому раз за разом он доводил эту красивую, но строгую девушку, почти женщину до состояния, при котором она сама плыла в объятия. И это настолько прекрасно, настолько завораживающе, что он не отказывал себе в удовольствии и провоцировал, целовал в темных углах и приходил в пустынные комнаты, трогал, гладил, целовал, и боготворил тело с тонкими, редкими шрамами, фиолетовыми синяками, укусами, покрытыми тонкой корочкой запекшейся крови, теша свое самолюбие.

Брат причинял ей боль, а он даровал наслаждение.

– Не волнуйся, дорогая, нас никто не увидит. Братец с отцом на работе, а матушка вот уже больше получаса отъехала к своей давней подруге, перемывать косточки своим подружкам.

И после этих слов притянул ее к себе за талию, целуя ее в щеку, скулу и губы, затягивая в свои сети. И сейчас он видел, что Тера, которая выглядела неприступной вначале, сейчас улыбалась открыто, смотрела на него с неприкрытым обожанием и подставлялась под ласки.

С тобой я чувствуя себя живой, мой прекрасный принц.

Неожиданно к ним подбежал Мино. Он принюхался к одежде Луи, зарычал недовольно и уткнулся холодным носом в раскрытую ладонь хозяйки. Одно ее слово, любая злость или печаль с ее стороны и пес вцепиться клыками в обидчика.

Тера со смесью недоверия и страха смотрела на Освальда, который доставал из верхнего ящика комода какие-то странные инструменты. Резиновый жгут метр в длину, марля, неопрятная вата, которую в детстве мама часто клала под елку на Рождество, странные колбочки. Дальше она не смотрела, потому что боялась, потому что перед глазами стояла плотная пелена, заставляющая мир плыть и искажаться под немыслимыми углами. А еще она еле сдерживала рыдания, слезы боли и обиды, которые все же скатывались по горячей и опухшей щеке, смешивались с кровью из разбитой губы.

– Прекрати, выглядишь жалко.

Я одинока в своем горе, а ты монстр, убиваешь меня. Уничтожаешь.

В его взгляде сквозило презрение и раздражение, которое он уже не скрывал. Освальд скривился от вида разбитой Теры, которая сдержанно плакала, отчего ее опухшее лицо становилось еще больше и отвратительнее. Слабая и мерзкая, она неловко касалась опухшей щеки, жмурилась и пряталась, отворачивалась от него, не желала видеть. Взяв салфетку, Освальд открыл капсулу со странным препаратом белесого оттенка.

– Что это такое? – все же неловко поинтересовалась Тера и скривилась, когда увидела в руках супруга длинный шприц. Живот скрутило с новой силой и ей пришлось прикусить щеку изнутри. У нее всего лишь болел живот, а сейчас болело все тело и голова. Очень ныли виски.

Освальд не ответил, лишь снял крышку с иглы и подошел к мелко дрожащей Тере, которая на удивление промолчала. Хотя она всегда была немногословно, что не могло не радовать. Такая покладистость его радовала, но одновременно и раздражала. Хотелось самому прочувствовать границы дозволенного, опустить ее на уровень той самой шавки, которая сейчас выла под окном. Если бы не матушка, настоявшая на сохранении жизни этим двум ошибкам природы, чтобы его в обществе не признали тираном и вкладывали инвестиции в его исследования, то не было бы в доме этого блохастого существа. Подавив в себе злость, он сделал Тере укол в вену, прослеживая тонкие завитки вен и ровные росчерки шрамов.

Больно, как же больно. Прекрати, дорогой супруг, не мучай меня больше.

Тера укачивала руку, тихо подвывая от боли на непривычно гладких простынях. Вслушивалась, как за спиной медленно ходил Освальд, убирая все инструменты обратно в комод. Он замер, смотря на лежащую на краю кровати жену и с сожалением понял, что сегодня она вновь будет обмякшим телом, которое уже не доставляло былого удовольствия.

– Завтра в особняк приедут гости. Ты должна соответствовать семье, а не позорить ее.

Его слова полоснули, подбросили поленья в костер обиды и ненависти, которая с каждым днем становилась все сильнее. Сказал и вышел, закрыв за собой дверь на замок. Вновь клетка, из которой не было выхода, лишь один. На тот свет. Однако Тера не настолько слаба, чтобы поддаваться этому мимолетному желанию, поэтому терпела, молчала и искала утешение в объятиях своего единственного и безмерно любимого человека.

Баюкая руку, по венам которой растекался огонь, плавно плывущий от руки, к груди, отчего дыхание перехватывало и сердце сбивалось с ритма, пуская кровь, жидкий огонь к ногам, она тихо плакала. За что ей это все? Неужели выплаченные долги стоили ее страданий и боли, которые обещали преследовать ее на протяжении всей жизни.

Я была тебе хорошей супругой, не перечила, не позорила и соглашалась во все. Поддавалась, отступала, а ты все больше злишься. Сильнее бьешь и уже не таишься. Твоя пощечина будет напоминанием и клеймом, как это чертово кольцо, которое увидят все.

Лишь спустя несколько часов Тера провалилась в тревожный сон, все в том же плотном платье, которое душило, добавляло образы в кошмары, которые не отпускали до самого утра. Тера очень не хотела просыпаться и надеялась на скорое освобождение от душащего супруга и его родителей, которые смеялись над ней.

***

Она рассматривала свой любимый сад с кустами белоснежных роз, нарциссами и лилиями, которые на обеденный стол всегда выставляла миссис Пикфорд. За садом ухаживал садовник, пахнущий спиртом или другим алкогольным напитком, в длинных резиновых сапогах. А еще в саду бегал ее милый Мино, любящий единственный куст алых роз, колкую траву и корни яблони, под которой он спал в особо солнечные дни. К сожалению, сейчас был один из тех пасмурных дней, когда кости ломило, в висках ныло и холодный ветер завывал, то ли зовя за собой, то ли отпугивая.

Тера прерывисто выдохнула и посмотрела на недописанное письмо. «… не могу и никогда не могла. Ты знала это с самого начала, но я не слушала. Слышала лишь свою гордость…» выведено аккуратно на бумаге с несколькими маленькими потертостями и кляксами. Она не представляла, как закончить одно из своих последних писем. Свое последнее письмо. Понаблюдав за веселым Мино, который в конце концов вбежал на кухню.

– Тера?

Она вздрогнула всем телом и тут же скривилась от ноющей боли, которая преследовала ее постоянно. А все из-за странного лекарства, которое Освальд вкалывал ей почти каждое воскресенье. Живот действительно прошел, но теперь ее каждый день преследовала мигрень и боль в костях, которая усиливалась к ночи.

Резко развернувшись, она с опаской посмотрела на говорящего и незамедлительно расслабилась. У Луи голос поразительно похож на Освальда, только чуть более хрипловат от долгого курения. Похож у них только голос, потому что супруг не улыбался ей так открыто, не касался трепетно и не целовал так сладко. Тера успела, спрятала недописанное письмо Лотти под груду бухгалтерских отчетов, которое никто не должен был видеть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она улыбнулась в поцелуй и немного отошла за штору, утягивая за собой возлюбленного. Их не должны видеть, не следовало никому знать об их запретной любви. И как хорошо, что в библиотеке, маленькой комнатушке со стеллажами никого больше не было. Только она и Луи. Ее любимый, теплый Луи, который защищал, дарил тепло и ощущение защищенности одним своим присутствием. С ним хорошо и спокойно, потому что сердце трепетало не от страха, а от всепоглощающего желания быть рядом.