Она смотрелась, погладила волосы на затылке и невольно улыбалась шире, потому что так давно не чувствовала холодок на шее, свободу и легкость. Через зеркало девятая видела, как старшая сестра грустно смотрела на нее, поднимала отрезанные волосы с каменного пола, кладя их на бумагу. Потом пятая точно скомкает лист и сожжет волосы в яме неподалеку от куста с дикой малиной.

Сев на кровать, девятая посмотрела на сестру и невольно вспомнила свое видение. Темные локоны. Странный длинный меч. Выжженые леса и тревога. Всепоглощающий страх, который она ощущала наравне с болью, пока бежала обратно. Главное правило сестер: не думать о видении. Второе главное правило: никогда не влиять и не думать о способах влияния на будущее.

Девятая следовала этим правилам и почти всегда сразу забывала о своих видениях. Потом, когда что-то происходило, она лишь ощущала ощущение дежавю. Что-то уже случилось, что-то так и ждало своего часа. Девятая всегда следовала правилам, но сейчас просто не могла выбросить видение из головы. Потому что в мире что-то происходило. Мир стоял на грани чего-то большого, но неизвестного. Сколько оставалось? Около пятнадцати лет, может, чуть больше до нового пришествия. Ее первого пришествия. К сожалению, оно пришлось на ее жизнь, на ее время и это пугало.

Наверное, у нее все было на лице написано, потому что пятая сестра нахмурилась. Она тоже села на кровати, уперлась локтями в колени и посмотрела пристально. Не давила, но выжидала и наблюдала за каждым проявлением эмоций сестры.

− Что тебя тревожит? – спустя долгое время поинтересовалась пятая и сощурила голубые, почти прозрачные глаза. Такие же, как у девятой, как у первой сестры, как у братьев. Их плата за дар.

Девятая тряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Посмотрела украдкой на сестру, вновь пожевала щеку изнутри и тихо-тихо, чтобы проходящие мимо сестры не услышали. Потому что они бы разозлились. Точно разозлились ее словам и мыслям.

− Скоро что-то будет. Неизвестное. Приведет это к разрушению или свободе – не знаю, − прошептала она и вновь пожевала щеку. Посмотрела на пятую, которая нахмурилась. Ее плечи напряглись, а руки с короткими ногтями сжались в плотные кулаки. Хрупкая, но опасная. Пятая всегда была такой, противоречивой и пугающей. Поэтому девятая поежилась, но под тяжелым взглядом все же закончила свою мысль. – Я видела кого-то из сестер. Оружие, которого не существует. Видела нового монстра, женщину с белыми волосами. А еще чувствовала страх и опустошение. Словно ничего не было. Понимаешь?

− Ты же…

− Знаю! – недовольно перебила ее девятая и тут же вжала голову в плечи. На сестер, особенно на пятую, она никогда не кричала, потому что уважала, потому что немного боялась и знала, что о таком не говорили. Даже друг другу по большому секрету. Сейчас девятая нарушала множество правил, но она не могла держать это в себе. – Не держи меня за дурочку, сестра. Я знаю правила и последствия. А еще я знаю, что это нас заденет. Всех заденет и не известно, какая роль отведена сестрам и братьям храма. Какая роль отведена монстру у гор.

Пятая вздохнула тяжело и как-то обреченно. Провела с силой ладонью по лицу, хмурясь от неприятных мыслей. В сказанное девятой сестра верила, потому что сама несколько месяцев назад видела что-то смутное, тревожное и светлое. Однако они никогда не вмешивались в происходящее. Никогда не меняли будущее, потому что время и магия не любили вмешательств. Потому что менять что-то мог лишь автор, но он уже давно выжил из ума и никого к себе не пускал. Пятая проверяла сама. Ее не подпустили даже на метр.

Это все очень плохо кончиться. Точно плохо.

− Что ты хочешь? – устало спросила пятая и затянула волосы в тугую косу, которая без ленты незамедлительно ослабла.

Девятая стыдливо опустила взгляд, посмотрела с опаской на арочный проход и едва слышно ответила:

− Плачущий лес.

Сестра в ответ побледнела, распахнула глаза и немного приоткрыла рот от удивления. Осмотрела девятую сестру, словно впервые увидела, и глухо застонала, пряча лицо в руках.

− Это твоя самая отвратительная и опасная идея. Просто ужасная.

Девятая понимала, что рисковала. Понимала, что, поступив так, навлечет на себя гнев сестер и братьев. Но чувствовала, что так нужно.

Голова болела сильно, отчего тошнило. Тошнило его еще и потому, что во рту ощущалась сухость и неприятный привкус. Под веками вспыхивали огни, голова кружилась, но он был уверен, что лежал неподвижно и мир вокруг тоже оставался неподвижным.

Он находился в полудреме, плавал на волнах чего-то удушающего. Плохо все же было и тело ощущалось странно, словно инородно. Когда он выныривал из дремы прислушивался к тишине вокруг, своему тяжелому, прерывистому дыханию, иногда кривился от отвратительного запаха, пытался, двигался, но слушались лишь пальцы на руках. Дергались резко, потом опускались безжизненно. Это раздражало. Ощущение беспомощности его бесило.

Воспоминания появились неожиданно. С ними появился и страх, плавно переходящий в панику. Его отравили. Точнее не его, а Господина. Отравили и выбросили в навозную яму. Неужели Господин вернулся? От этой мысли ему стало до удушья страшно и радостно одновременно, потому что о нем не забыли. Однако эта мысль быстро испарилась, оставляя после себя сладковатое послевкусие. Следующая мысль полностью уничтожила все светлые чувства, придавили, словно тяжелый камень. Господин никогда не возвращался за своими рабами и о Илзе скорее всего забыл.

Вновь стало страшно. Кто его забрал? Или Папа со своей церковью были правы и Рай все же существовал. Тогда почему в Раю, где не было забот, он ощущал тяжесть тела и тошноту? Непонятно.

Иногда к Илзе кто-то приходил, но он не представлял, кто это был. Слышал чужой голос, словно сквозь несколько слоев одеял, не узнавал его и прикосновения − почему-то холодные. Он не открывал глаза, потому что не получалось, потому что веки наливались свинцом и открывались лишь на немного. Сквозь тонкие щелки пробивался слишком яркий, режущий свет, отчего он кривился и сразу же жмурился, ощущая боль.

Глаза он открыл лишь через некоторое время, когда спина уже болела, а мышцы ломило. Иногда, сквозь сон, Илзе чувствовал чужие, холодные, прикосновения, которые разминали одеревеневшие мышцы, вертели его тело, гладили и вновь разминали. После этого становилось легче, а вокруг пахло чем-то сладким. Масло. Таким маслом, только с запахом цветов, пользовался Господин, когда был в хорошем настроении.

Первое, что увидел Илзе – высокий, светлый потолок. Каменный. С одной стороны простенький, без лепнин и украшений, с обычной люстрой, с другой стороны, точно дорогой, потому что трещин и потертостей не наблюдалось, как и паутины в углах. Чистый. С трудом, но Илзе повернул голову. Мебель тонкая, деревянная и очень аккуратная. Явно сделанная для женщины, потому что только они любили узоры на шкафах или лепнины. Комната большая и светлая, с окном, занавешенном полупрозрачными занавесками. Кровать тоже большая, с балдахином.

Дом принадлежал кому-то богатому, потому что одна такая кровать стоило целого состояния. Поэтому вариантов, у кого он сейчас находился, становилось меньше, но на главный вопрос не отвечало.

Илзе зажмурился крепко, отчего под веками вспыхнули огни. Пальцы слушались хорошо, но руки почти не двигалась, как и ноги. Но больше не тошнило, хотя отвратительный привкус не исчез.

Радовало в сложившейся ситуации лишь то, что он все же не умер. Вылез. Убежал от костлявой старухи, но какой ценой? К чему прибежал? Он этого не знал, и неопределенность напрягала. Потому что просто так из выгребной ямы не доставали. Быть кому-то обязанным Илзе не хотелось.

Хозяин дома появился лишь вечером, когда в комнате стало темнее, а он успел проголодаться, захотеть в туалет и немного подремал. Когда дверь открылась и по полу, чеканя шаг, застучали каблуки, Илзе невольно напрягся, но глаза не открыл. Задержал дыхание невольно, когда постель прогнулась и его руки коснулись холодные пальцы. Те самые прикосновения. Он их помнил.