Так прошла минута, вторая, третья. Щенок успокаивался медленно и словно неохотно, принюхивался и в конце концов подошел. Уткнулся мокрым, холодным носом ей в ладонь и дернул головой, напрашиваясь на ласку.

– Хороший, мальчик.

Тера улыбнулась так широко, что заболели щеки и потрескались губы, но в этот момент она была по-настоящему счастлива. Мягкий, теплый, дрожащий, он тянулся в поисках защиты, которую она с радостью дарила, прижимая к стремительно намокающему корсету. Скорее всего платье придется долго стирать или вовсе перешивать, но она не жалела.

– Госпожа, пора возвращаться.

Этого женщина боялась сильнее всего. Встав с щенком на руках, Тера последний раз посмотрела на пыльный мешок, отвратительного болотного цвета, развернулась, и пошла обратно в особняк. Ей предстоял долгий разговор с супругом, которого придется упорно уговаривать. В особняке у порога уже стояли слуги и Марта, которая незамедлительно сняла с себя шаль и накрыла ей плечи дрожащей и растрепанной хозяйки. К ней тут же подбежал неизвестный мальчика, который помог снять грязную обувь, обтер ее ноги мокрым полотенцем и поставил перед ней мягкие тапочки. Он сделал это так быстро, что Тера не успела ничего сказать, лишь посмотрела в ответ на придирчивый взгляд Марты и услышала тяжелый вздох.

– Господин вернулся.

Во рту появился металлический привкус от кровоточащих ранок на губах. Вернулся. Как она хотела его не видеть, не ощущать, не знать. Но Освальд был рядом, в этом особняке, его клеймо висело неподъемным грузом на безымянном пальце. Без его одобрения щенка придется отдать, а Тера впервые этого не хотела. Очень не хотела. Поэтому прижав маленькое тельце к себе плотнее, тряхнула головой и приосанившись, пошла к супругу.

Освальд обнаружился в своем кабинете, не закрытом. Тера пораженно посмотрела на массивный дубовый стол с черным телефоном в самом углу, большой книжный стеллаж с потрепанными, старыми корешками, смотрящими на пустую белую стену с небольшой картиной в самом углу. Освальд стоял у окна и расстегивал запонки на стерильно белоснежной рубашке.

– Освальд, – неуверенно позвала его Тера и тут же передернула плечами. Супруг выглядел уставшим и раздраженным, а когда увидел щенка, который крутил головой по сторонам и принюхивался, то и вовсе сильно разозлился. Желваки носа трепетали, словно Освальд принюхивался и запах ему явно не нравился, как и вид самой Теры. – Прошу, давай оставим щенка?

– Он грязный. Отвратительный разносчик заразы, – угрожающе сказал он и скривился. Освальд ненавидел собак и остальных мелких живностей, которые годились лишь на эксперименты. Поэтому требовал уничтожать всех животных, а этого удавить не успела. Жаль.

Массивный, большой и опасный Освальд, у которого очень тяжелая рука. И кожа пахла формалином, книжной пылью, мылом, лекарствами и всегда была гладкой и сухой. Он смотрел на нее угрожающе, не скрываясь и не врал больше, потому что не было больше смысла. Под этим взглядом, Тера чувствовала себя маленькой и жалкой, оголенной. Она хотела сбежать, как делала это всегда, спрятаться от супруга и не показываться ему на глаза, однако на руках сидел щенок, который настороженно смотрел на Освальда.

Неожиданно щенок зарычал, оскалил мелкие клыки. Это удивило не только саму Теру, но и Освальда. Вот только если она радовалась, то супруг злился, скрещивал руки на груди. Очень злился. Чтобы не нагнетать обстановку, она погладила щенка между ушей.

Прошу, не провоцируй его, маленький.

– Освальд, это единственное, о чем я прошу. Давай его оставим, – дрожащим голосом повторила она и невольно шмыгнула носом. Одежда мокрая и тяжелая, щенок тоже тяжелый, а руки и тело дрожали от страха и холода.

Освальд посмотрел на нее, потом на щенка и тяжело вздохнул.

– Иди помойся. От тебя псиной воняет.

Впервые Тера была благодарна супругу, поэтому улыбнулась слабо, кивнула и быстро вышла из кабинета. В его царстве ей не было места. Дойдя до спальни, Тера заметила парнишку, который склонил голову в поклоне и потянул руки к щенку.

– Я помою его и отнесу на кухню. Там тепло, и еда есть.

Тера погладила собаку между ушей, посмотрела в его глаза-бусинки и пересилив себя, аккуратно вложила его в тонкие руки слуги. Смотрела, как его уносили, вслушивалась в тихий шум особняка и понимала, что вновь одна. Она знала свое место в этом доме, понимала, зачем намыливала кожу до покраснения, высушивала волосы полотенцем и не надевала ничего, кроме тонкой сорочки.

Глаза обожгли слезы, когда Тера дотронулась до железной, холодной ручки. Там, в спальне, уже ждал супруг и новое унижение, усиленное в несколько раз ее просьбой, неповиновением и работой, которая не шла. Растерев слезы по лицу в тщетной попытке стереть, Тера вдохнула, судорожно выдохнула и с силой открыла дверь, запрещая думать о плохом. И хорошем тоже.

Освальд стоял у кровати и придирчиво осматривал белье, словно выискивал там грязь или другие пятна. Наверное, так и было, потому что он педантичен и фанатичен во всем, особенно если дело касалось чистоты и лаборатории. Хотя по отношению к работе Освальд не только педантичен, но и мнителен, поэтому кабинет всегда закрыт, а все бумаги хранились в сейфе.

– Ты долго. Иди сюда.

Это была не просьба. Освальд даже не посмотрел в ее сторону, лишь расстегнул ремень брюк. В этот момент Тера пожалела, что надела сорочку и вышла из ванной. Жалела, но послушно закрыла за собой дверь и подумала о Лондоне. Да, Лондон был прекрасен.

Глубокий, приятный голос певца отражался от пустых каменных стен и приобретал совершенно новые, необычные нотки. Тера с наслаждением вслушивалась в немного механический призвук саксофона и скачущий голос. Новенький граммофон с большой, позолоченной трубой стоял на тумбе с литыми ручками, спица бегала по виниловой пластине, подпрыгивала и вновь опускалась. Такой же, но чуть поменьше стоял в библиотеке, только на нем ставили в основном классические произведения. Их Тера тоже любила, но больший трепет вызывал джаз. От звуков саксофона она готова была танцевать и на душе сразу становилось легко.

Даже сейчас, в окружении незнакомых людей, она чувствовала, как тело лишь на миллиметр двигалось то вправо, то влево. Улыбка, не натянутая, а вполне умиротворенная не сходила с лица. Она здоровалась с вновь прибывшими друзьями супруга и его семьи, перекидывалась парой слов с женщинами, с которыми стоило бы завести хорошие отношения. Зал наполнял приглушенный смех, цокот тонких шпилек о деревянный пол и звон бокалов с золотистым шампанским. Молодые девушки и женщины крутились, показывали платья с пайетками и длинной бахромой, которая как шерсть собаки колли разлеталась из стороны в сторону. На плечах у многих лежали меховые воротники, а в руках, между пальцами тлели тонкие сигареты. Тера медленно плавала среди гостей, ловила закрытыми черными туфлями длинные перья, смотрела на свои руки, скрытые плотными рукавами, и улыбалась на очередную шутку какого-нибудь гостя.

Многие уже обсудили погоду в туманном Лондоне и перешли к более насущным проблемам. Тера перетекала из одной компании в другую и, в наглухо застегнутом платье бордовом платье, смотрелась инородно. Она не оголяла спину, покрытую длинными царапинами от трости, не показывала бока с большими синяками от острого носка ботинка. Приучила себя делать низкие прически, чтобы россыпь засосов, выглядывающих из-под высокого ворота, была всегда закрыта. Ей не жарко, корсет не стягивал талию, хоть и давил на подживающие нижние ребра.

– Прекрасный вечер, миссис Пикфорд.

– Благодарю вас, миссис Блэкберри. Мне есть на кого ровняться, – так же улыбаясь говорила она и сама не верила своим словам. Все эти обмены любезностями ей не нравились, как и оценивающий взгляд матери мужа.

Лотти, тебе бы тут определенно понравилось.

Вскоре щеки неприятно ныли, а улыбка выглядела не такой широкой и радушной. Благо на нее никто уже не обращал внимание, занятые обсуждением последних новостей моды или искусства, дамы стояли возле колонн и редких картин. Джентльмены же стремились к уединению и сидели рядом с приоткрытыми окнами в глубоких креслах. Все они стремились угодить Освальду, который занимал не последнее место в научных кругах. Тера несколько раз находила на полу плотные листы, исписанные химическими формулами, собирала их, уже не силясь понять латинские названия. Порой это сходило ей с рук, а когда муж был в плохом настроении, он или грубо брал ее прямо на узком диванчике, или бил сильно, целясь в живот. Последние несколько дней он всегда закрывал свой кабинет на ключ, который носил в нагрудном кармане.