Первый удар стал неожиданностью. Он выбил воздух из легких и осел в теле пульсирующей болью. Второй удар ногой по животу был предсказуемым, третий по груди и рукам закономерным. Освальд отдавался этому процессу так же, как отдавался своей науке, полностью и от души. Еще, еще и еще. Болело все тело, она дышала через раз и тихо стонала, безуспешно защищала голову и живот, которые болели сильнее всего. Тера не кричала, не откатывалась, лишь смотрела перед собой и ловила каждый удар, растворялась в боли.

Теряла себя.

Каким-то шестым чувством она понимала, что эта ночь могла стать для нее последней. Были ли у нее сожаления? Скорее нет, чем да. Ее уже не существовало. Сначала погибла одна крошечная часть, во время свадьбы она навсегда распрощалась с детством и своими мечтами, потом другая, когда Освальд поднял на нее руку. Она умерла, когда узнала о свадьбе человека, которого любила больше жизни. Кто у нее остался? Что у нее было кроме вспышек счастья?

Ничего.

Казалось, она оглохла, потому что больше не слышала злых слов Освальда. По виску потекло что-то теплое и мир погрузился в долгожданную тьму.

Стало спокойно.

***

Миссис Пикфорд стояла в столовой и смотрела на псину, которая лежала под кустом алых роз. Этот пес ее раздражал одним своим наличием в особняке, однако сейчас тот постоянно выл, отчего болела голова, и не отходил от куста, лишь рычал, когда кто-то подходил ближе. Странное поведение для этой шавки, обычно он был более спокойным.

– Дорогой, – миссис Пикфорд обернулась и посмотрела на сына, который спокойно разрезал омлет на равные, маленькие части. – Почему эта собака лежит под кустом уже вторые сутки?

– Не знаю.

– Где пропадает эта девчонка? – уже раздраженно поинтересовалась она и отошла к столу, на котором стояла одинокая белая роза в тонкой вазе. Когда эта несносная девчонка вернется, она покажет ей, что значит уезжать из дома никого не предупредив. Она села за стол и тут же принялась за еду, которую перед ней выставила старая гувернантка. – Марта, проследи, чтобы эта шавка не разрыла всю землю. Уж очень рьяно он роется вокруг этого куста по ночам.

Кайя складывал свои конспекты и перья в небольшую тканевую сумку с земляными пятнами. Осмотревшись по сторонам, он аккуратно положил минерал размером с кулак туда же и только тогда свободно выдохнул. Теперь сумку следовало спрятать от любопытной сестры и родителей, которые с минуты на минуту вернуться с полей. Точнее с поля вернется мачеха, неся в руках большую корзину с овощами, а отец придет из шахт.

– Ты чего тут делаешь?

От неожиданности он слишком поспешно спрятал сумку под подушку, на которую тут же сел. Сердце все еще трепетало в груди и руки дрожали от страха, ведь его не должны были заметить. Этого Кайя боялся больше, чем предстоящей ночи.

В небольшую комнату, их общую комнату, заглянула сестра. Такая же долговязая с неприлично длинными руками, как он сам, но Герда девочка, а у девочек это выглядело симпатичнее. Однако Кайя не терял надежды и верил, что к пятнадцати они вытянуться и станут такими же красивыми, как родители.

– Думаю, – неловко ответил он и тут же замолчал, краснея от смущения. Его голос ломался и иногда срывался на пронзительный визг. Чаще это происходило, когда Кайя сильно волновался, как сейчас.

Кажется, сестра ему не поверила, потому что придирчиво осмотрела маленькую комнату с двумя старыми, скрипучими кроватями, покосившимся столом у окна и сундуком для вещей. Посмотрела на него, сидящего на подушке и медленно подошла ближе.

– Нет, ты что-то скрываешь. Что? – поинтересовалась сестра и склонила голову на бок, отчего черные волосы мазнули ей по щекам. Раскрасневшиеся щеки, чуть влажные ресницы, частое дыхание и напряженные ладони, которые комкали тонкое одеяло – все указывало на то, что брат нервничал. Сильно.

Кайя отвел взгляд и немного нахмурился. Сестре о его планах знать нельзя, иначе она будет долго ругаться, а потом и вовсе запрет его в комнате или расскажет родителям. Следовало придумать какую-то правдоподобную отговорку. Подумав некоторое время, Кайя вновь покраснел от стыда и тихо произнес.

– Я ничего не скрываю, просто… Сегодня ведь тот самый день, понимаешь?

Тяжело вздохнув, Герда отошла от брата и села на свою кровать, которая тут же заскрипела. Конечно, она знала, какой сегодня день и отчасти понимала Кайю. Тот всегда был очень привязан к матери, которая покинула их два года назад. Конечно, сейчас они были рады, потому что у них остался отец и появилась мачеха, которая пусть и не была такой же замечательной, как мама, но тоже являлась не плохим человеком. Точнее Герда так думала и не обращала внимание на брата, который все еще скучал и горевал.

– Кайя, маму не вернуть. К тому же она была бы не рада узнать, что ты до сих пор живешь прошлым.

Брат на ее слова обиженно поджал губы и скрестил руки на груди. Какой же он еще ребенок, хотя и пытался казаться взрослым. Даже школа не повлияла на него, что само по себе было странным. Ходили слухи, что в академии Баладис преподавали строго, особенно когда ребенок достигал тринадцати лет и начинал познавать азы магии. Кайя тоже жаловался, писал им длинные письма во время обучения, сетуя на строгость преподавателя мертвой материи.

Она понимала его. Знала, что болезнь забрала ее очень быстро. И месяца не прошло. Это был сильный удар по их семье, отец впервые взялся за бутылку, а Кайя плакал несколько дней без остановки. Когда в дом пришла мачеха – стало легче. Отец больше не пил, в доме всегда была еда и к Герде больше не приставали.

Герда набрала в легкие воздух, чтобы ответить обиженному брату, но не успеха. Входная дверь открылась, ударившись о стену, послышались шаркающие шаги и тихий хлопок, с которым на пол поставили что-то тяжелое.

– Дети, вы дома?

– Да! – хором ответили они на вопрос мачехи и тут же услышали хриплый смех.

– Идите сюда, поможете.

Герда вновь посмотрела на брата и, решив отложить серьезный разговор, пошла на кухню, где стояла мачеха. Когда сестра вышла, Кайя прислушался к удаляющимся шагам, посмотрел на дверь и быстро перепрятал сумку в сундук, под гору вещей. Там она точно искать не будет.

Пока они разбирали принесенные с огорода овощи, мачеха повесила котелок над огнем в камине. Она вытерла мокрые руки о юбку и придирчиво осмотрела две небольшие корзину. Одну Герда отнесла в подпол, вторую же забрал Кайя и понес к колодцу. Когда небо окрасилось разными оттенками синего и ужин был готов, пришел отец. Он потрепал по волосам детей, поцеловал жену и ушел на задний двор, чтобы смыть пыль и пот.

Все это время Герда издалека наблюдала за братом и размышляла. Кайя вел себя как обычно, добродушно всем улыбался, помогал мачехе по хозяйству, носил отцовские инструменты в специально отведенный для этого угол и с интересом слушал новые байки из шахты. Все тот же глуповатый, маленький братец, который постоянно ерошил свои короткие черные волосы, мял подол плотной рубахи из грубой ткани и смотрел на родителей лукаво, однако иногда, когда никто не видел, он бросал короткие взгляды на дверь в их комнату, кусал губы и отвечал невпопад. Герда бы подумала, что он что-то замыслил, однако даже если так, братец слишком молод и слаб для реализации своих безумных идей. Ее глупый Кайя еще не знал всех тонкостей управления потоками и не смирился со своей предрасположенностью к мертвой материи.

Некромантию он презирал и боялся всегда, а остальные направления давались тяжело.

Спать они легли на удивление поздно. Герда сняла платье, рубашку и переоделась в тонкую ночную рубашку в пол, ложась под одеяла. Ночью всегда с каменной гряды дул сильный ветер, который выл под окнами и пробирался сквозь одеяла и кожу, поглаживая ледяными щупальцами кости. Иногда они с братом спали вместе, тесно прижимаясь друг у другу, а зимой и вовсе перебирались на кухню ближе к камину. Однако сегодня Кайя воспротивился, недовольно поворчал и, переодевшись в такую же длинную рубаху, лег на свою кровать, отворачиваясь лицом к стене.