— Вот держи, это последнее, что я готов сделать ради этой сомнительной и гиблой кампании! А дальше разбирайтесь сами! Я умываю руки!

— Что это? — опешила я.

— Можешь полюбоваться, на что глава компании тратит свое драгоценное время в последние недели. У него таких много, этот я без особых проблем спёр, я думаю, Сашка даже не заметил… И если до тебя сейчас ничего не дойдет, то значит уже никогда.

Ярик практически силой разжимает мои пальцы и вкладывает мне в руку бумажку. И не прощаясь, быстрыми шагами уходит прочь, оставляя меня одну в ожидании где-то явно заплутавшего таксиста.

Разворачиваю листок, на котором оказался рисунок карандашом, и замираю.

— Это же…

Не нахожу что сказать и лишь крепче сжимаю онемевшими пальцами свой портрет. Неужели это и правда я? Девушка с задумчивыми глазами и лучезарной улыбкой, которая ослепляла даже в чёрно-белой гамме рисунка. С чуть волнистыми рассыпанными по плечам волосами… Красивая девушка. Такая, которую я никогда не замечала в своём отражении.

Я не видела раньше рисунков Саши. И только могла догадываться, насколько он талантлив. Но сейчас я просто была не в силах оторвать взгляда от своего портрета. Не обращая никакого внимания на две обжигающие дорожки из слёз, что всё-таки прорвались на свободу вместе с вихрем чувств и эмоций.

Кажется, Мереминский был прав. И мы с Сашей действительно два несчастных идиота.

С Фарой я не разговариваю вот уже два дня после того злосчастного интервью. И не разговаривала бы еще столько же, но звонок с неизвестного номера неожиданно поменял мои планы.

С некоторых пор со входящими звонками отношения у меня как-то не очень. Потому что как ни возьмешь трубку — неприятности начинают сыпаться горой. То интернет грозятся отрубить, то личную жизнь с ног на голову переворачивают…

Звонили из службы доставки, интересовались на месте ли я. Вот уж интрига всех интриг. Последний раз, когда мне что-то доставляли, это был букет от Александра третьего. Подруги меня на рабочем месте сюрпризами не баловали. Лёшка, на сколько я помню, тоже. Правда этот иуда всё-таки мог опомниться и вернуть свои тридцать серебряников за кредит. Но почему-то во внезапно проснувшуюся совесть Гордеева мне верилось с трудом. А вот первая мысль оказалась самой верной. Потому что, когда мне вручили небольшой подписанный конверт, я тут же узнала почерк Саши.

Первые мгновения я просто таращилась на этот диковинный предмет, не понимая зачем вдруг Корсакову понадобилось прибегнуть к эпистолярному жанру. Да, с разговорами тет-а-тет у нас не ладится в последнее время, но в конце-то концов есть и другие, более современные способы связи!

Ничего не видя перед собой и еле волоча ноги, я всё-таки добираюсь до рабочего места. От волнения пальцы меня совсем не слушались, поэтому конверт удалось открыть далеко не с первого раза. Наконец справившись с дрожью в руках, я нетерпеливо вывалила на стол его содержимое. Из конверта выпали билеты, какой-то сертификат и небольшой листок бумаги.

«Самые искренние и заветные мечты обязательно должны исполнятся. Я помню, что у тебя был запланирован интересный маршрут по разным городам. Знай, что в этом уютном отеле на площади Тринита-деи-Монти тебя всегда будет ждать номер, потрясающе вкусная кухня и красивые закаты. Саша.»

Я ещё раз перечитала короткое послание. И ещё.

Взглянула на билеты с открытой датой и на сертификат в один из лучших отелей Рима.

Это что сейчас было? Прощание?

Откуда Корсакову известно, что все мои деньги, отложенные на Италию, были отданы для оплаты Гордеевского кредита?!

— Говори! — рявкнула я, подлетая к столу главного редактора.

— А-а-а что?! — подпрыгивает на месте Фара, который с головой ушёл в статью и пропустил моё эффектное появление в образе разъярённой фурии.

— Это ты слил инфу Корсакову, что я потратила все свои сбережения на кредит?!

— Нет! Клянусь! — Сафин округляет глаза и примирительно поднимает руки вверх. — Я изначально вообще был против куда-либо лезть. Это меня Ярик уломал.

Недовольно фыркаю в ответ. Фара в своем репертуаре, мог бы хотя бы частично взять ответственность на себя за то интервью, а не сваливать все шишки на своего несчастного подельника. Но если не Фара, то тогда кто? Ипатова лично с Сашей не знакома, Сёмина до сих пор на него зуб точит после той статьи. Значит остаётся… Валька.

— Значит, это ты, — начинаю я без приветствий, стоило Райковой взять трубку.

— Если ты звонишь мне, то это логично.

— Валь, Корсаков прислал мне оплаченные билеты и сертификат на проживание в отеле с открытой датой. Не догадываешься откуда тут ноги растут?

— У меня спросили, как твои дела и почему ты так похудела, — не стала отпираться Валентина Сергеевна. — Я рассказала о твоей вдруг неожиданно проснувшейся любви к пробежкам и ситуацию с кредитом.

— И всё?

— За остальными подробностями твоей жизни я посоветовала обратиться за разговором к тебе. Поэтому если есть желание можешь лично поблагодарить его за вклад в твой будущий отпуск. Заодно можешь рассказать, о том, что на самом деле чувствуешь после вашего с ним разрыва.

— Валь…

— Лиз, я не Сёмина и не Мереминский, и никуда лезть не буду, если только ты лично меня не попросишь. Захочешь — разберёшься во всём сама.

— Вальк, я боюсь, что разбираться здесь больше не в чем, — тихо говорю я, вдруг севшим голосом. — И это он просто сделал мне такой красивый подарок… на прощание.

Быстрее, ещё быстрее. Обогнать садящееся за горизонт солнце, убежать от самой себе и своих мыслей.

На улице духота, периодически смахиваю с лица пот, что так и норовит попасть в глаза. Чем жарче становилось на улице, тем больше народу прибывало вечером в центральный парк. Иногда мне казалось, что количество людей увеличивалось просто в геометрической прогрессии. Целенаправленно избегаю толпы и сворачиваю к самым извилистым и трудным тропинкам. Спускаюсь к самой Волге.

Взгляд равнодушно скользит по красивому закату, шум волн ничуть не успокаивает истерзанную переживаниями душу. Разворачиваюсь и бегу обратно, уже вверх по склону, молясь всем богам, чтобы мне хватило дыхалки. Так далеко и долго я ещё никогда не бегала, но сегодня мой внутренний тренер-перфекционист решил умотать меня в край.

Совсем скоро наступит лето. А лето — это маленькая жизнь. Новая жизнь, в которой я, надеюсь, будет меньше поводов для того, чтобы страдать и грустить. Если повторять про себя почаще эту умную мысль, возможно я в нее действительно поверю.

С трудом, но всё-таки добираюсь до начала парка. А впереди ещё путь домой, который я обычно пробегаю уже в более расслабленном темпе. Мысленно собираюсь с силами для того, чтобы приготовиться к последнему рывку, как неожиданно мой взгляд в толпе цепляется за знакомую худощавую фигуру.

Прямо по курсу шла церберша Марина. Но сейчас этим ласковым эпитетом у меня язык не поворачивается назвать её даже мысленно. И вообще в первые секунды я её не признала. Оказывается, у нас с ней всё-таки есть одна общая черта — мы обе ни хрена не умели красиво плакать. Нет, мне это не привиделось — Марина действительно плакала. Красное опухшее лицо Вишняковой, по которому не переставая катились крупные слезы, явно свидетельствовало о том, что и у стерв порой бывают не самые удачные дни.

Ноги невольно притормозили, пока мозг отчаянно пытался переварить увиденное и придумать план действий. Подойти и спросить, что случилось? Или равнодушно пробежать мимо? Вишнякова — пожалуй, последний человек в этом мире, кому бы я хотела протягивать руку помощи. Но вдруг у человека какое-то серьёзное горе? Даже у таких, как она, есть родные и близкие, которые я уверена, занимают огромное место в её сердце. Да и сердце же у неё должно быть…

Пока я препиралась сама с собой, решая, что делать, расстояние между мной и Мариной стремительно сокращалось. Почему-то мне вспомнились слова Ланы, что если внимательно смотреть и слушать, то можно многое понять.