Говорят, ты не ценишь то, что имеешь, пока не потеряешь, и каждый вибрирующий нерв в моём теле говорит мне, что я не готова потерять мужа. Не сейчас. Не тогда, когда я наконец призналась себе, что люблю его. И мысль о том, что я обречена прожить жизнь без него… Я этого не перенесу.

— Пожалуйста, — говорю я, когда отец молча наблюдает за мной. — Пожалуйста, помоги мне.

— Всё сделаем, — резко кивает Федоров.

Он поворачивается к мужчине рядом с ним, на которого я даже не потрудилась взглянуть, и рявкает что-то по-русски. Платиновый блондин отвечает и исчезает за дверью. В коридоре я слышу эхо его разговора с кем-то по телефону.

— Мы сейчас же уходим, — говорит Фёдоров. — Этот район для тебя недостаточно безопасен. У меня есть другое место, куда мы можем пойти. Оно намного удобнее.

Я смотрю на Голиафа и изучаю жесткую линию его челюсти. Он смотрит на моего отца, а не на меня. Я толкаю его локтем, чтобы привлечь внимание.

— Ты согласен? — спрашиваю я.

Тёмный взгляд Голиафа переходит с моего отца на меня.

— Фордж хотел бы, чтобы вы были в максимальной безопасности.

— И в этом мы всегда будем достигать согласия, — говорит мой отец.

Белевич произносит из коридора, где он слушал весь разговор:

— Я согласен. Надо уходить. Для Марины будет безопаснее, если мы уйдём.

— Хорошо, — произношу я, соглашаясь в основном потому, что не хочу втягивать в это невинного человека, особенно после того, как она сделала всё возможное и невозможное, помогая нам. — Тогда пойдёмте.

Индия

Более спокойное место, куда приводит нас Григорий Фёдоров, запирается как хранилище. На самом деле, оно находится над хранилищем.

— Я владелец этого банка и здания, — говорит он, используя отпечаток большого пальца, чтобы разблокировать лифт, который доставит нас на верхний этаж исторического здания.

Как и Голиаф, я проверяю все возможные выходы, потому что Джерико хотел бы, чтобы я сделала именно это. Оставайся любой ценой в безопасности.

Белевич отказался поехать с нами, и часть меня запаниковала, когда он запрыгнул в стоящий у обочины перед ветклиникой Гелендваген.

— Я тебе больше не нужен, — сказал он. — Ещё увидимся, Инди. Хотелось бы надеяться, при более благоприятных обстоятельствах.

Если он меня подставил, меня ничто не остановит выследить его и отомстить. Я молюсь, чтобы до этого не дошло.

Как только мы выходим из лифта в роскошный мраморный вестибюль, ведущий к резным деревянным дверям, которые превышают ширину размаха моих рук, Фёдоров вводит длинный код и снова сканирует большой палец, чтобы открыть дверь.

— У тебя проблемы с безопасностью? — спрашиваю я, гадая, нормальны ли для него биометрические устройства или есть неизвестная угроза, о которой мне нужно беспокоиться. По сути, я сомневаюсь во всём.

— У меня хорошая охрана, так что нет причин для беспокойства, — отвечает он, взмахом приглашая пройти внутрь.

Резонно.

Каблуки стучат по мраморным полам, и у меня чуть не отвисает челюсть, когда я осматриваю квартиру, в которую мы вошли. Она богато украшена, как на картинке в журнале. Всё позолоченное и белое, а мебель и сантехника выглядят так, как будто они стоят кучу денег. Изысканный декор выглядит совсем не так, как я ожидала от русского быка — своего отца.

Нас никто не приветствует. В квартире тихо, пока он ведёт нас в гостиную, настолько большую, что в ней есть три разных зоны рассадки гостей. Он идёт к самой дальней от окна.

— Садись, — приказывает он.

— Моё платье, — говорю я, показывая на пятна крови. Я не хочу садиться на один из бело-золотых дамасских диванов и испортить его.

Фёдоров качает головой.

— Я мог бы сто раз его заменить и даже не заметить, что денег стало меньше. Какое значение имеет мебель, когда моей дочери нужно место, чтобы присесть?

Ну, когда ты преподносишь это так…

— Спасибо. — Я присаживаюсь на дорогую ткань и встречаюсь с отцом взглядом, когда он садиться напротив меня. — Как мы вернём Джерико? У тебя где-то есть армия? Потому что меня заботит именно это.

Русский смеётся, его голос отражается от потолка, украшенного замысловатой лепниной с золотыми хрустальными люстрами.

— Ты и в правду дочь своего отца. Но нет, мы не бьём кувалдой, в то время как скрытность была бы более эффективной. Я пустил слух, что готов заплатить за информацию и его возвращение.

Я моргаю, не уверенная, что правильно его расслышала.

— Ты собираешься выкупить его обратно? Это твой грандиозный план?

Фёдоров наклоняет голову.

— Это кажется наиболее целесообразным, не так ли?

— Что, если похитителям не нужны деньги?

Фёдоров цокает языком.

— У всего есть цена, а у меня достаточно денег, чтобы заплатить даже самую высокую цену. Если он жив, я верну его тебе.

Если он жив. Я хочу выхватить эти слова из воздуха и засунуть их обратно ему в рот.

— Он жив, чёрт подери. Не смей повторять это снова.

Страх перед возможностью потерять Джерико пронзает меня в самое сердце, и мой голос дрожит, когда я говорю это. До этого момента я не осмеливалась рассматривать возможность того, что он, может быть, не живым и не ждать спасения. Нет. Он живой, чёрт возьми.

Мой отец кивает, хотя и снисходительно.

— Всё будет хорошо. Пока мы ждём, тебя покормить? Принести попить? Что тебе предложить?

Мой желудок сводит при мысли о еде, но я определённо не откажусь от бодрящего шота с водой.

— Виски и вода. Раздельно. — Я оглядываюсь на Голиафа. Телохранитель стоит позади меня, как часовой, несмотря на кровопотерю и рану. Я предлагаю ему сесть, но он качает головой. — Ты хочешь что-нибудь?

— Воду.

Фёдоров машет рукой одному из своих головорезов, и я, наконец, оцениваю их. Один — лысый и крепкий, со складками на шее, которые я замечаю, когда он выходит из комнаты, чтобы выполнить приказ моего отца. Другой почти такой же высокий, но более поджарый, и его волосы такие светлые, что кажутся белыми. Он стоит неподвижно, и его льдистого цвета глаза смотрят на меня, как будто я экспонат в музее. Интересно, как давно они знали про меня больше, чем я.

— Сэр, вам лучше сесть, — говорит мой отец Голиафу. — От вас будет мало пользы для моей дочери и Форджа, если потеряете сознание.

Голиаф ничего не отвечает на приказ отца и продолжает стоять.

— Ваше решение. Но не самое умное. — Фёдоров снова обращает на меня внимание. — Хочешь увидеть фотографию своей матери?

Его вопрос застаёт меня врасплох и встряхивает моё до и после настолько, что у меня появился шок с тех пор как это всё обрушилось на меня. Я воссоединилась со своим давно потерянным отцом, узнала, что моя мать не была моей матерью, моя сестра не моя сестра, и мы ждём новостей о моём похищенном муже с моим почти убитым телохранителем.

Чего я действительно хочу, так это свернуться калачиком на диване и прореветься, но это ничем не поможет. Кроме того, я не позволю себе пролить слезу перед этими людьми. Я отказываюсь проявлять слабость.

Подавив все эти чувства, я отвечаю коротко:

— Конечно.

Фёдоров залезает в карман пиджака и вытаскивает потрёпанный кожаный бумажник. Он открывает его и вытаскивает фотографию с потёртыми краями, выглядящую так, будто он носил её десятилетиями.

Его приспешник возвращается с подносом и ставит две рюмки и воду на стеклянный стол между нами, а потом передаёт воду в бутылке Голиафу. Фёдоров протягивает фотографию над напитками.

Как только мой взгляд задерживается на фотографии, я хватаю шот виски и выпиваю его одним глотком.

Твою мать. Она похожа на меня.

— Боже мой, — шепчу я, моя рука дрожит, когда дотягиваюсь, чтобы взять у него фото.

— Ты её копия. Она была самой красивой женщиной, которую я когда-либо видел, и такой доброй. Слишком доброй для такого человека, как я.