§ 6.2. Запрет касаться плетью стрел. Происхождение и смысл запрета неясны. В кочевом обществе, где каждый мужчина был воином, особенное значение приобретала разнообразная символика оружия[171]. С сульдэ — 'жизненной силой', 'душой' — было связано вооружение, в том числе и стрелы. Выходя замуж, девушка привозила с собой в дом жениха лук в налучнике, стрелы в колчане. Стрелы символизировали сульдэ будущего потомства. Прибыв в дом жениха, сопровождающие невесту говорили: «Привезли колчан, полный стрел, привезли меру, полную сульдэ»[172]. По содержанию термин сульдэ однозначен с заяа 'душа-судьба' и хэшэг хутаг 'счастье', 'благо', 'святость'[173]. Стрелы применялись для гадания[174].
§ 6.3. Запрет бить коня уздою. Происхождение и смысл запрета неясны. Скорее всего, речь шла о дурных предзнаменованиях, либо поведенческой инверсии. Так, например, в обряде жертвоприношения предкам в культе Чингис-хана, одно из «перевернутых» действий заключалось в том, что всадники дергали уздечку указательным пальцем[175].
§ 6.4. Запрет убивать птенцов. Аналогичный запрет содержится в китайском сочинении III в. до н. э. «Хроника Люя» и напрямую связан в законами Неба. В первую неделю весны «запрещается и прекращается порубка деревьев. Нельзя разорять гнезда, бить молодняк, самок с телятами, неоперившихся птенцов; уничтожать малых, собирать яйца. Не следует собирать большие толпы, возводить городские стены и валы. Следует закопать скелеты и зарыть трупы. В этой луне нельзя поднимать войско. Поднять войско значит навлечь кару небес. Если чужое войско не поднимает оружия, мы не можем начинать первыми. Нельзя идти против законов Неба, нарушать правила земли, преступать людские порядки. <…> Причину счастья или горя люди заурядные видят в судьбе, но откуда им знать, где их действительный исток. Если разорять гнезда и уничтожать яйца, фениксы не явятся. Если выбивать зверя и питаться молодняком, цилинь не придет. Если спускать водоемы и брать рыбу, не останется ни драконов, ни черепах»[176]. Возможно также, что монгольский запрет убивать птенцов связан с особым отношением к онгонам. Для различения отдельных племен, пишет Рашид-ад-дин в «Огуз-наме», были установлены онгоны-покровители: «Обычай таков, что на сделанного онгоном какого-нибудь племени, так как его назначают ради предзнаменования в благополучии, уже не нападают, не причиняют ему стеснений и мяса его не едят. Этот смысл действует и доныне. Каждое из тех племен знает своего онгона»[177]. Потомки Огуза получили онгоны, прежде всего, в виде хищных птиц: это сокол, кречет, орел, сова, коршун, копчик, беркут и т. д.[178]
§ 6.5. Запрет проливать молоко или другой напиток на землю внутри жилища. Как мы уже выяснили, этот запрет известен и Рашид-ад-дину. Благодаря его описанию, устанавливается виртуальная связь между пролитием напитка и грозовым явлением. Такая же связь существует между остальными запретами и «гневом небес», что ставит окончательный барьер на пути выяснения происхождения всех упоминаемых в этом исследовании запретов. К XIX в. отношение к пролившему кумыс претерпело существенные изменения. Г. Н. Потанин сообщает о следующем запрете у монголов-дюрбютов: «Чиген (кумыс) и вообще цаган иден ("белую еду"), то есть молочное, пролить на землю грех. Пролив, мочат в луже пальцы и вытирают их о правое плечо и правое колено. Если перед кочевкой прольют, собирают смоченную землю, везут с собой и выбрасывают на новой стоянке»[179].
§ 6.6. Запрет мочиться в юрте. Происхождение и смысл запрета неясны. Какие либо соображения этического характера, в данном случае, неуместны. В сочинении египетского историка ал-Макризи (XV в.) сведения об этом запрете сохранились в более ясном виде: «Тот, кто мочится в воду или на пепел (огонь) также предается смерти»[180].
§ 6.7. Запрет ломать кости. У тюрков с костью связывались представления о жизненной силе, передаваемой из поколения в поколение[181]. По поверьям, кости имели силу воскрешать из мертвых, но только в том случае, если кости человека или животного не были разрушены; в противном случае сила пропадает. Это верование широко распространено среди монгольских пастухов, которые, убивая животных, всегда оставляют их кости целыми. Помимо этого среди монгольских пастухов наблюдается практика сжигать кости съеденных животных. Особое отношение к костям отражается и в многочисленных запретах ломать кости при добыче диких зверей, особенно разбивать череп животного. Этот запрет неизменно сохраняется в ритуальной жизни: ни в коем случае не допускалось нарушение целостности костяка жертвенных животных. Все это наводит на мысль, что сакральность костяка была обусловлена представлением о воплощении в них сульдэ — жизненной силы[182]. Францисканцы также отметили, что в обряде почитания идола Чингис-хана кости жертвенных животных сжигались в огне, а не ломались (LT, III. 3; НТ, § 39).
§ 6.8. Запрет, связанный с порогом юрты. Дверь и особенно порог были семантически значимыми объектами жилища кочевника. Дверь отделяет юрту от окружающего пространства; в мифологическом плане дверь — граница двух миров, человеческого и природного. Пересечение этой границы как в ту, так и в другую сторону было сопряжено с соблюдением ряда правил, вошедших в монгольский этикет. Символическая значимость порога не являлась исключительной особенностью только кочевой культуры; тоже самое явление характерно и для оседлых культур Средней Азии[183]. О запрете касаться порога во дворце монгольского правителя было известно уже доминиканцу брату Юлиану, собиравшему сведения о монголах во время странствия по Поволжью в 1238 г. Содержание этих сведений отличается любопытным преувеличением. В донесении брата Юлиана говорится, что дворец хана столь велик, что тысяча всадников, въехав в одни ворота и преклонившись перед ханом, не сходя с коней, выезжает в другие. Сам же правитель восседает на громадном троне, стоящем на золотых колоннах. Врата, через которые проезжают всадники, сделаны из золота. Чужеземные послы, независимо от того, пешими ли они минуют врата или верхом, если коснутся порога, то тут же поражаются мечом, и потому всякому чужестранцу надлежит ступать с наивысшим почтением (Юлиан. Послание о жизни тартар. 2. 9–13). Скорее всего, эти необычные известия были получены братом Юлианом от упоминаемого им монгольского посла. Если искать какой-то реальный прототип сведениям о роскоши, то следует указать на дворец, возведенный ханом Угедеем в Каракоруме. Ср.: «Так как он еще раньше привез с собой из Китая разных ремесленников и мастеров всяких. ремесел и искусств, то приказал построить в [своем] юрте Каракоруме, где он по большей части в благополучии пребывал, дворец с очень высоким основанием и колоннами, как и приличествует высоким помыслам такого государя. Каждая сторона того дворца была длиною в полет стрелы. Посередине воздвигли величественный и высокий кушк и украсили то строение наилучшим образом и разрисовали живописью и изображениями» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 40). Кроме того, у великого хана имелся золотой шатер, вмещавший по мнению Сюй Тина, несколько сот человек (Хэй-да ши-люе, с. 138), а по словам Рашид-ад-дина, тысячу человек (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 41). Въезд тысячи всадников (mille equites) на конях во дворец, странная ошибка брата Юлиана. Лошадей оставляли на расстоянии двух полетов стрелы от ханского шатра и далее шли пешком. Не исключено, что информатор Юлиана на самом деле говорил о тысячнике, т. е. военачальнике, командующем тысячью всадников. Однако, удивительна строгость наказания за нарушение запрета, связанного с касанием порога, не является преувеличением. Считается, что предписание, связанное с порогом, входило в Ясу Чингис-хана[184]. Марко Поло, описывая дворцовые церемонии при дворе великого хана Хубилая, особо отмечает предписания, связанные с порогом жилища правителя. Так, на ханском пиру «приставлено несколько баронов разводить иноземцев, не знающих дворцовых обычаев, по местам, им приличествующим. Бароны ходят туда и сюда по зале, смотрят, кому что нужно, и приказывают слугам подавать вино, молоко, мясо и другое, У каждых дверей с обеих сторон или вернее всюду, где великий хан может быть, стоят два больших человека, словно гиганты, с посохами{69}; они наблюдают, чтобы никто не наступал на порог, а перешагивал через него; а того, кто наступит, они раздевают, а он должен выкупить одежду; или же, не раздевая его, дадут ему несколько ударов по назначению. К иностранцам, не знающим этого, приставляют баронов; они их вводят и предостерегают; наступать на порог — дурная примета, поэтому-то и делают это. При выходе же, так как многие подпили и не могут остерегаться, то на это не обращают внимания» (Марко Поло, с. 285)[185]. Последнее обстоятельство указывает на условный характер предписания не касаться порога, причем условный характер табу вполне осознавался современниками. Замечание Марко Поло о реальной возможности безнаказанно нарушать одно из самых строгих предписаний показывает, что дело было не в нарушении как таковом, а в том, сделано оно сознательно или непроизвольно. Пьяные участники пира могли безо всяких последствий для себя и окружающих пренебречь соблюдением этикета.
