Если на минуту забыть имя заказчика прогноза, то мы увидим спор двух мусульманских ученых. Новизна ситуации в том, что спорят они в ставке монгольского предводителя, почитателя Вечного Неба.
В битву за Багдад самым неожиданным образом вмешался один из чингизидских царевичей, Берке. Если верить арабскому историку Ибн Фадлаллах ал-'Умари, современнику хана Узбека, а консультировал ал-'Умари шейх Шамс-ад-дин ал-Исфахани, Берке решил спасти халифа как собрата по вере. Заодно Берке удалось убедить Бату в коварстве великого хана Менгу, и Бату смог остановить на полпути объединенное монгольское войско. Замечу, что военные операции имперского масштаба планировались заранее, и решение, принятое на курултае, имело силу закона. Кочевая аристократия, запуская механизм войны, обладала надежным инструментом контроля (у каана была служба, приводившая в исполнение смертные приговоры царевичам). Допускать мысль о том, что кто-то из чингизидов из любви к миру воспротивился общему решению, означает не понимать суть вещей: «было не в обычае, чтобы кто-либо переиначивал решение и указ каана, а тот, кто бы это совершил, являлся бы преступником» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 13). Был ли Берке преступником, поправшим решение курултая? Кажется очевидным, что мусульманские историки приписывают Берке преступное, с монгольской точки зрения, поведение. В глазах мусульман он был героем. Наша задача в том, чтобы указать на глубину и характер противоречий в источниках. Взаимоисключающие сообщения указывают на серьезный конфликт, которого на деле быть не могло. Скорее всего, вымышленным был вариант шейха Шамс-ад-дина ал-Исфахани.
Официальная монгольская версия событий выглядит так: «Окончив размышление [Менгу-каан] назначил своего брата Кубилай-каана в области восточных владений Хитай, Мачин, Карачанак, Тангут, Тибет, Джурджэ, Солонга, Гаоли и в часть Хиндустана, смежную с Хитаем и Мачином, а Хулагу-хана определил в западные области Иранской земли, Сирию, Миср, Рум и Армению, чтобы оба они с ратями, которые у них имелись, были бы его правым и левым крылом. После большого курултая он послал Кубилай-каана в пределы Хитая и в упомянутые края и назначил для него войска, а Хулагу-хана, с согласия всех родичей, нарядил в Иранскую землю и во владения, что были поименованы выше, и постановил, чтобы войско, которое с Байджу и Чурмагуном раньше посылали для [несения службы] тама, стояло бы в Иранской земле, а войско, которое также посылали для [несения службы] тама в Кашмир и Индию с Даир-бахадуром, все принадлежало бы Хулагу-хану. <…> Сверх этих войск, определили, чтобы из всех дружин Чингис-хана, которые поделили между сыновьями, братьями и племянниками [его], на каждые десять человек выделили бы по два человека, не вошедших в счет, и передали в качестве инджу Хулагу-хану, чтобы они отправились вместе с ним и служили бы здесь. В силу этого все, назначив [людей] из своих сыновей, родичей и нукеров, отправили их вместе с войском на службу Хулагу-хану» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 23). Отправили своих людей и Бату с Берке, что надежно документировано{12}. О решении Менгу отправить своих братьев в завоевательные походы в Персию и Китай известно было и Вильгельму де Рубруку{13}. В варианте же шейха Шамс-ад-дин ал-Исфахани трехлетнее движение имперской армии было секретом для мусульманина Берке. Берке узнал о замысле войны против халифа, когда войско Хулагу подошло к Амударье. Эта абсолютно невозможная версия событий в некоторых исследованиях принимается на веру[37], хотя выяснить, как планировались имперские походы, несложно.
Из Монголии в Хорасан армия двигалась свыше трех лет с учетом сезонных перекочевок. «Вперед выслали гонцов, чтобы они на протяжении принятого в расчет перехода войск Хулагу-хана от начала Каракорума до берегов Джейхуна объявили заповедниками все луговья и пастбища и навели прочные мосты на глубоких протоках и реках. Было повелено, чтобы Байджу-нойон и дружины, которые до этого прибыли с Чурмагуном, отправились в Рум и со всех владений на каждого человека приготовили бы для довольствия войск по одному тагару муки и бурдюку вина» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 23). Заповедники создавались с целью сохранить в целости источники фуража для монгольской конницы[38]. От начала похода до осады Багдада прошло пять лет, включивших покорение Аламута[39], горной крепости исмаилитов в Кухистане, военный рейд Бачу-нойона в Румийский султанат и прибытие союзных войск из Армении и Грузии. Относительно судьбы халифа Хулагу получил от брата такие наставления: «Ежели халиф багдадский соберется служить и слушаться, не обижай его никоим образом, а ежели он возгордится и сердце и язык не приведет в согласие [с нами], то и его присовокупи к прочим [врагам]. <…> Опустошенные земли вновь приведи в цветущее состояние, завоюй вражеские владения силою великого господа, дабы преумножились наши летние и зимние становища, и во всех случаях совещайся и советуйся с Докуз-хатун» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 24).
На языке монголов служба халифа великому хану заключалась в помощи и поддержке войском, оружием и припасами. Империя расширяла свои границы, поглощая ресурсы еще не завоеванных территорий. В послании багдадскому халифу ал-Муста'симу разъяснялось: «Признак покорности и единодушия в том, чтобы ты во время похода на врага оказал помощь войском, ты же его не прислал и привел отговорку. <…> Ежели ты разрушишь крепостные стены, засыплешь рвы и явишься повидать нас, препоручив царство сыну, а не хочешь явиться сам, то пришлешь везира, Сулейман-шаха и даватдара, всех трех, чтобы они не прибавляя и не убавляя, передали тебе наше слово, словом — ежели ты будешь повиноваться нашему указу, то нам не придется враждовать, и владение, войско и подданные останутся тебе. <…> Ежели ты желаешь пощадить свой древний род, то внемли разумно моему совету, а ежели не послушаешься, тогда я погляжу, какова воля божия» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 34–35). Последнюю фразу следует понимать так: на все воля Неба. С позиции «людей войны» все провинции мира делятся на две категории: покорные и восстающие, третьего не дано. Такая концепция власти отчетливо не признавала границ. Монголы полагали, что все земли, куда дошли письма от имени Сына Неба, должны им покориться.
Вернемся к версии шейха Шамс-ад-дин ал-Исфахани. Мусульманские шейхи в мистическом поиске некой опоры не ведали что творили. Задним числом они конструировали историю монгольских походов, чтобы обрести надежду на будущее. Спасительная сила мифа компенсировала ужас истории. В новом варианте главной целью похода объявлена война монголов с исмаилитами, а соперничество с халифом предстает личной инициативой Хулагу. В картине мира шейхов нет места монгольскому концепту Вечного Неба, покровительствующему замыслам хана. Немыслимая, с монгольской точки зрения, акция Берке в защиту халифа является производной от агиографической истории обращения Берке в ислам. Вот как это выглядит в полном, а не усеченном варианте цитирования:
«Проходя мимо Бухары, он (Берке) сошелся с шейхом Шамс ад-дином ал-Бахарзи, [одним] из последователей "главы аскетизма" Наджм ад-дина Кубра. Прекрасно повлияла на него речь ал-Бахарзи, и он (Берке) принял ислам из рук его. Укрепилась дружба между ним да ал-Бахарзи, и посоветовал ему ал-Бахарзи вступить в переписку с халифом ал-Муста'симом, присягнуть ему и послать ему подарки. Он (Берке) написал халифу и отправил ему подарок. Стали они [с тех пор] посылать друг к другу послов, письма, дары и приношения. <…> Пришли к нему (Мангу-кану) послы от жителей Казвина и земель Джибальских, жалуясь на зло, которое им причиняют соседи их мулхиды (т. е. исмаилиты), и вред, который они наносят им. Тогда он (Мангу-кан) отправил брата своего Хулаку с громадным войском для поражения мулхидов, завоевания их крепостей и прекращения дальнейшего их господства. Хулаку стал представлять в заманчивом виде брату своему Мангу-кану захват владений халифа и выступил с этой целью. Дошло это до Берке, сына Джучи, и не понравилось ему, потому что между ним и халифом утвердилась дружба. Он сказал брату своему Бату: "Мы возвели Мангу-кана, и чем он воздает нам за это? Тем, что отплачивает злом против наших друзей, нарушает наши договоры, презирает нашего клиента и домогается владений халифа, т. е. моего союзника, между которым и мной происходит переписка и существуют узы дружбы. В этом есть нечто гнусное". Он представил поступок Хулаку брату своему Бату в таком гадком виде, что Бату послал к Хулаку [сказать], чтобы он не двигался со своего места. Прибыло к нему послание Бату, когда тот [Хулаку] находился за рекой Джайхун. Он не переправился через нее и с бывшими при нем простоял на своем месте целых два года, до тех пор, пока умер Бату и воцарился после него брат его Берке{14}. Тогда усилились пожелания Хулаку. Он [снова] послал к брату своему Мангу-кану просить дозволения исполнить то, что он некогда приказал [ему] относительно нападения на владения халифа и отнятия их у него. Он ему так хорошо расписал это, что тот согласился. Хулаку вступил в [те] земли и напал на мулхидов. Он заподозрил 700 человек из знатнейших лиц Хамадана — это область принадлежала [сперва] Бату, потом Берке — в преданности Берке и тайных действиях против Хулаку и Мангу-кана. Он умертвил их [всех] до последнего. Затем он стал продолжать свой путь по странам, добрался до Дешт-Кипчака и вступил в него. Три дня он простоял, не находя противника; на четвертый день его настигла конница. Берке напал на них со своими ратями и полчищами. Судьба не благоприятствовала Хулаку» (Сборник материалов. Т. I. С. 182–184)..
