Алимов холодно сверкнул глазами.

— Следишь?

Лелька не знала, что ответить. Она попала в западню. Да, она следила! Каждую минуту проверяя долбанные соцсети, пытаясь выяснить, где он и с кем. Ненавидела его за то, что выбрал не ее; Амину — за то, что такая красивая, за то, что он достанется ей; злилась на весь мир и на свою горькую судьбу.

Рус сделал еще шаг, сокращая возникшее между ними расстояние.

Лелька испугалась. Только что она готова была простить ему все за одно только прикосновение, за то, чтобы чувствовать его дыхание на своем виске. Надо уходить. Этот разговор ни к чему не приведет. Ничего не изменить.

Лелька развернулась и, открыв дверь, юркнула в подъезд. Конечно же, он оказался рядом быстрее, чем тяжелая дверь захлопнулась, и успел войти за ней следом. Лелька нажала кнопку «Вверх» лифта, моля, чтобы тот приехал быстрее.

Алимов настиг ее, прежде, чем открылась кабина подъемника и Лелька успела в нее войти. В лифт они шагнули вместе. Рус словно заполнил собой все тесное пространство старенького пассажирского лифта. Нечем стало дышать. Лелька вжалась в зеркальную стену, не понимая, на какой этаж они все-таки поедут. Если поедут. Лифт дернулся, двери захлопнулись, заработал мотор. Подъемник пополз вверх.

Рустем наклонился к ней, втягивая воздух у самой ее шеи. Мурашки побежали по коже. Он заметил это и улыбнулся мимолетно.

— Маленькая моя. — Целовал ее шею, вдыхал аромат ее волос, обнимал.

Лелька плавилась под его руками. Она почти парила, отдаваясь его губам. Лифт, уносящий их вверх, только добавлял ощущений полета. Когда Алимов наконец коснулся ее губ, жадно и требовательно, по телу Лельки пробежала волна дрожи. Он приучил ее к себе. Она зависима от него. Он — ее наркотик.

Лифт дернулся и остановился. Двери открылись и Рус потянул ее в коридор. Где-то за простой, деревянной дверью был выход на пожарный балкон и лестничную площадку. Там никто не ходил без особой надобности — попробуй, поднимись пешком на 16 этаж. Тусклая лампочка освещала запасную лестницу, погружая пространство в полумрак.

Лелька и сама не помнила, как оказалась сидящей на подоконнике лестничного пролета. Рус стоял напротив нее, держал в своих объятиях. Он потянулся к её волосам, распуская косу. Волной они рассыпались по плечам. Она и не заметила, когда он успел сбросить с плеч бретели сарафана, стянуть футболку. Русый шёлк падал на хрупкие плечи, прикрывая тонкую кожу, острые ключицы.

Рус вдруг понял, как сильно она похудела. Как тростника. Лелька тяжело, прерывисто дышала, прикрыв глаза. Вцепилась в его плечи, как в спасательный круг. И у него окончательно снесло крышу.

— Малыш. — Шептал он.

А сам целовал, касался, ласкал. Под его горячими пальцами она сходила с ума, рассыпаясь на тысячу осколков. А потом вдруг возрождалась, словно птица Феникс.

Что-то невероятное происходило: безумное, нереальное. Какая-то магия. И было неважно, что они не на белых простынях в его квартире, а на запыленном подоконнике запасной лестницы на последнем этаже многоэтажки. Им было все равно. Только двое людей и одна страсть на двоих…

…Лелька опомнилась, только когда ей стало зябко. Рус сидел на подоконнике и курил. Она обнаружила себя лежащей головой на его коленях. Как же спокойно было, как же хорошо. Он гладил её по волосам, и она чувствовала запах его кожи, смешанный с пряным, горьковатым ароматом табака. Она поднялась, садясь рядом с ним, привалилась к его плечу.

— Замерзла? — Спросил он задумчиво, выпуская очередной клубок дыма. Сколько он уже скурил сигарет за сегодня?

— Немного. — Лелька поискала глазами футболку.

Она нашлась в дальнем углу подоконника. Лелька подобрала ее, натянула через голову, пропуская через горловину свою русую гриву. Рус поймал прядь волос, в очередной раз удивляясь, какие они мягкие и густые. Пропустил между пальцами и отпустил. Лелька нырнула в бретельки, расправляя собранный на талии цветастый сарафан. Поправила волосы, собирая их в подобие хвоста.

Ей хотелось сказать ему миллион слов. Но он курил, задумчиво вертел в руке сигарету. Спроси она — и все разрушится. Разорвется эта связь: такая тонкая, такая хрупкая. И она решила сказать то, что не говорила никогда. Как последний аргумент. Как доказательство. Как последнюю надежду.

— Я люблю тебя, Рус! — Ну, вот и сказала. Совсем не так, как представляла когда-то. Совсем не при тех обстоятельствах. Но какая разница теперь? — Очень сильно люблю.

Рустем молчал. Нельзя сказать, что он удивился. Чувствовал, знал, что Лелька влюблена не на шутку. Мог ли он ответить так же? Раньше да, а теперь нет. Потому что только признайся он, это сразу изменит весь сценарий. Он будет должен что-то решать с Аминой, отказываться от женитьбы, поссориться с отцом, полностью изменить свою жизнь. И он предпочёл промолчать.

Пауза затянулась. И Лелька почувствовала себя дурой. В очередной раз. Мало того, что дала прямо на лестнице, будто на помойке себя на шла, так и в любви призналась, а он не ответил вообще ничего. Обида, которая испарилась, как только он поцеловал её в лифте, вернулась с новой силой.

— Ясно. — Процедила она и спрыгнула с подоконника.

Ноги не слушались. Её била дрожь. И теперь вовсе не от холода. Просто она — наивная дура! Волна гнева затопила.

— Откажись от свадьбы! — Потребовала она, глядя прямо ему в глаза. В голосе слышались истеричные нотки. — Откажись!

Только истерики не хватало! Рустем затянулся мучительно долгой затяжкой, и наконец поднял на неё глаза, нацепив маску равнодушия. В его взгляде Лелька разглядела холод и пустоту.

— Не могу. Теперь уже не могу. Никак.

Он затушил окурок о подоконник, на котором она только что сидела рядом с ним. Дым от сигареты тонкой струйкой взвился под давлением его крупных пальцев, поднимаясь вверх, к потолку.

Лелька застыла, наблюдая за столбиком дыма, переваривая информацию. В этот момент её сердце разрывала дикая боль. В этот момент она умирала, но почему-то оставалась живой. Оболочкой, не человеком. Тенью.

Кивнув, закусила губу. Повернулась и молча пошла к лестнице. Слеза, одинокая, сорвалась с ресниц. Даже плакать не могла. Ступор, непонимание, неприятие. Как так можно? Неужели он никогда и не любил? Разве можно любить и так поступать? Разве благополучие и дурацкое обещание стоит того, чтобы разбивать чье-то сердце?

— Прости. — Только и сказал он.

Остановить? Пусть лучше уйдет. Так и правда, будет лучше. Он останется скотиной, она переболеет, забудет. Когда-нибудь точно забудет. А он? Да плевать, что будет с ним! Останови он её сейчас, все только усложнится.

Лелька ушла. Спускалась с последнего на свой шестой этаж бесконечно долго. Каждый шаг давался с трудом. Она верила, что он остановит, догонит, обнимет. Но нет. Каждая новая ступенька разделяла их и все более непреодолимой становилась пропасть между ними.

С этого дня в Лельке словно что-то сломалось. Она уже давно не плакала. Слез не было, закончились. Все чувства, эмоции словно испарились. Будто из воздушного шара выпустили почти весь воздух и жизненной энергии хватало лишь на то, чтобы существовать. От неотступных мыслей болела голова, и Лелька пила обезболивающее, но зачастую таблетки не помогали, зато странным образом притуплялись все чувства. Так она и жила, будто варилась в какой-то жиже, которая ни радости, ни счастья не приносит. На работу ходила через силу, зал забросила, ничем не интересовалась.

Катька и сестра пытались её расшевелить, но все было безуспешно. Пошел второй месяц Лелькиного существования, был конец лета, начало осени. Но её это мало интересовало. Погода влияет только на выбор, что надевать утром, когда собираешься на работу.

Галина Ивановна не на шутку перепугалась за свою младшую дочь. Такой она её никогда не видела. Но даже высказать своё недовольство боялась. Из веселой и беззаботной Лелька превратилась в озлобленную, едкую девицу.