Но ведь не просто же так она сорвалась! Эта невеста, свалившаяся вдруг на голову, которую Лелька ненавидела всеми фибрами души, отобрала у нее Руса, заставила бросать в него обидные слова. Почему он не отказал отцу? Значит, не так уж Лелька ему и дорога — вывод был очевиден и отзывался почти физически ощущаемой болью в душе, в сердце. Лелька как будто вдохнула, а выдохнуть не смогла и этот ком — огромный, тяжелый так и застрял в горле не проглоченным. Ведь, если бы Рустем ее действительно любил, он бы не согласился исполнять эту дурацкую отцовскую прихоть.

Лелька так и шла, не разбирая дороги, пока ее не нагнала Катюня. Она пропустила все действо и поняла: что-то произошло, только увидев дружка Лелькиного возлюбленного. Дато и блондинка возвращались в клуб, что-то живо обсуждая. И Катьке показалось, что были они невероятно довольные. Виталик, встреченный ею у входа, в двух словах пояснил ситуацию.

— Лель, ты что это под дождем шастаешь? — Дернула она Лельку за руку, останавливая. — А ну, пойдем в клуб, дуреха! Заболеешь еще!

— Кааать! — Обернулась Лелька к подруге, всхлипывая.

Она хотела столько сказать, объяснить. Но слова застряли где-то в горле, зато слезы полились с новой силой.

— Ууууу! — Промычала подруга. — А ну, отставить рыдания! Пошел он куда подальше!

Лелька снова глухо зарыдала.

— Так, давай, поехали домой! А то реально простынешь еще! — Ругалась подружка, вызывая такси. — Где Виталик, хоть бы зонт раздобыл, вон, как льет!

— Здесь я. — Глухо ответил Лелькин воздыхатель откуда-то сбоку, и Катька подпрыгнула от неожиданности.

— Тьфу ты, Виталя! Выпрыгнул, как черт из табакерки! Такси бы вызвал лучше, больше пользы бы от тебя было!

Виталий что-то промямлил в свое оправдание, впрочем, Катерина его уже не слушала. Она пыталась успокоить Лельку, убеждая ее, мол, Рустем «сам еще приползет просить прощения». Но Лелька ей не верила.

***

С того злополучного вечера прошло две недели. Две недели, как они не общались, не переписывались, не виделись. Две недели беспросветной тоски. Две недели жизни в чувстве вины. Миллионы мыслей. Миллионы «если бы».

За это время Лелька сто тысяч раз прокрутила все случившееся в голове. И если сначала она была хотя бы зла на него, то с каждым днем все больше начинала его оправдывать. И действительно, ее вина тоже была — она ослушалась, поперлась в этот клуб, ругалась на себя девушка, прилюдно его обидела. И все-таки что-то не давало ей позвонить и написать первой. Если бы не ситуация с невестой, Лелька бы никогда такого себе не позволила. Неизвестная Лельке разлучница стояла между ними. Если даже Лелька напишет первой и они помирятся, она, эта Амина никуда не денется.

Каждый день, прожитый без Рустема, все больше увеличивал пропасть между ними. Было горько и обидно осознавать, что не так уж она и важна для него, раз за столько дней он не сделал первого шага, не вышел на связь. Да, формально он не виноват. Но должен же понимать, почему Лелька взорвалась. А может, он и не переживает вовсе, в отличие от нее? Эта мысль, как заноза в пальце, саднила в мозгу, заставляя ее страдать и мучиться. А если ему все равно, то какой смысл писать и пытаться помириться? Какой-то тупик. Безысходность. Сплошная, беспросветная мгла.

Лелька и не думала, что будет так сложно. Она почти не ела, безостановочно вытирая слезы. Она закрывалась в своей комнатке, не желая видеть ни мать, ни сестру, ни тем более Катьку, у которой все любовные страдания умещались во фразе «Да плюнь ты и разотри».

Лелька взяла больничный и валялась теперь все время в своей комнате. Ей и правда, было плохо. Правда, болезнь ее носила характер иного свойства и была не физическим недугом, а душевным.

Телефон предательски молчал, хотя Лелька проверяла почту и мессенджеры ежеминутно. Но Рустем не писал, не звонил, не приезжал. И это угнетало. Постепенно, медленно, шаг за шагом Лелька скатывалась в депрессию, сама еще об этом не догадываясь.

***

Две недели Рустем взращивал в себе злость. Запретил себе думать, что поступил неверно. Такое отношение никто не потерпит! И он правильно сделал, что ушёл. Первые несколько дней он твердо верил в этот аргумент, но время шло и сомнения стали одолевать его. Он не сомневался в себе, он был твердо убежден, что вина во всей этой ситуации только за Булкой. И никак иначе. Поэтому и позвонить должна она, написать, объявиться. Однако, Лелька молчала, и он озадачился вопросом, почему? С каждым днем этот вопрос все больше не давал покоя. Неужели она считает себя правой? За эти две недели он столько раз приказывал себе не думать о ней, засиживался на работе до полуночи, чтобы не думать о ней, и все равно думал.

Отец, заметив повышенную «работоспособность», похвалил. Но похвала не радовала. Странное это было чувство. Головой он считал себя правым, а сердце точил червячок сомнения. Казалось, подумаешь, девушка! Еще и способная пренебречь его авторитетом и доверием, говорившая с ним вздорно и без должного уважения к мужчине, как должна говорить женщина. Однако, почему же так тошно, словно кусок из сердца вырвали, и оно кровоточит, саднит тихой, ноющей болью?

К концу второй недели Рустему позвонила сестра и предупредила, что близится следующий этап сватовства — Большой. И теперь их ждут в гостях у Хасановых с официальным визитом. Если этот этап сватовства пройдет удачно и Амина обозначит свое согласие, можно будет планировать праздник обручения.

Руса передернуло. Не в том он был состоянии, чтобы участвовать сейчас в каких-то свадебных ритуалах. Но отец, понимая, что прямое указание вызовет гнев, подослал к Рустему сестру. Наверняка, Дато успел ввести Алимова-старшего в курс дела об их с Лелькой ссоре.

Рус чувствовал себя так, словно на шею ему набросили удавку. И вроде бы он ещё твердо стоит на ногах, свободно двигает головой, и вроде бы никто не заставляет его прямо завтра идти под венец с дочерью отцовского друга, а вот тяжко дышать, нечем. И он почти осязаемо ощущает, как тиски вокруг сжимаются.

Лелька не писала и не звонила. Это угнетало. Это бесило. Строптивая девчонка! Неужели, ей неясно, что так нельзя себя вести?

И, удивляясь самому себе, он ответил Гюнай согласием. Хотя именно на этапе малого сватовства он еще мог отказаться. Пройдя на следующую ступень, сделать это, понимал Рустем, будет гораздо сложнее. Практически невозможно.

— Хорошо, я буду.

— Вот и отлично. — Щебетала довольная сестрица. — Позвони отцу, он расскажет детали.

Лелька превратилась в следопыта. Она постоянно отиралась на странице названной невесты, Гюнай и даже Дато, тьфу на него, в поисках новых фотографий, новой информации о Рустеме. Вторая неделя подходила к концу с момента их размолвки, а Рустем так и не позвонил. И если первое время она хотела набрать сама, мучилась чувством вины, то теперь это выглядело бы слишком странным. Она подолгу вглядывалась в фото Амины, пытаясь отыскать изъяны, ненавидя ее, головой понимая, что посторонняя девушка никак не заслужила такого отношения. Головой понимала, а сердце ее разрывалась на кусочки. Почему он не отказал отцу сразу? Почему? И ответа на свой вопрос не находила.

Лелька стремительно худела даже без спорта и диет.

— На стрессе, от любви! — Глубокомысленно, со знанием дела заключила Катерина.

А Лелька только вздохнула: как же ей надоели эти обсуждения ее состояния!

— Сдохнуть так можно от этой любови! — Ругалась Галина Ивановна на дочь. — Посмотри на себя, кожа да кости!

А Лелька только морщилась, мол, отстаньте. Апатия, отсутствие аппетита и интереса к жизни — все это стало ее спутниками. Каждый день — как день сурка. Одно и то же, и нет ни выхода, ни решения. Только огромная чёрная дыра внутри, которая лишь разрасталась.

Из соцсетей Лелька выяснила, что у Хасановых намечается важное событие. На фото юная Амина была прекрасна и загадочна. А веселая сестра Руса шутила и обещала своим знакомым новости. Прочитав это, Лельку охватил страх — неужто он вот так возьмет и зачеркнёт все, что было между ними? Неужели, это только она любила и готова была всю себя отдать без остатка? А он не позвонил и не написал ни разу, словно ему безразлично. Неужели он свяжет себя узами брака с той, с которой даже не знаком по сути?