Через день он все-таки позвонил Шандалову. В ответ услышал, что если Пересветов будет давать статьи или заметки, то газета их напечатает.
Костя свободно вздохнул. Все было ясно, как, впрочем, было ясно ему и раньше. Но теперь совесть чиста перед ЦК.
Давать статьи («газета напечатает») — это было право каждого члена партии. Об участии в дежурствах не заикнулись.
Звонить ли Сталину, чтобы сообщить о результатах? Стоит ли отнимать у него время? Если вспомнит, сам осведомится в редакции.
Осадок все же оставался на душе смутный, нехороший.
Дня три спустя он встретил на улице Михаила Кольцова. Остановившись, тот крепко пожал Костину руку и сказал:
— Слышал, досадую и ни о чем не расспрашиваю. Не забудьте про звукозапись: как только получу аппарат, звоню вам и жду вас ко мне домой. Запишем «Мой стон души не слышишь ты!».
— Зачем же, — улыбнулся Костя, — лучше «Бывали дни веселые».
— И то кстати!..
Костя знал, что хорошие личные отношения в редакции с «шандаловцами» не мешают Кольцову держаться в стороне от их групповых интересов.
3
Напоследок «Правда» помогла Пересветову разыскать еще одного старого друга: на редакцию пришло ему письмо от Геннадия Ступишина, из Ленинграда. После красного фронта Геннадий окончил биологический факультет. «Еще бы! — с гордостью за него думал Костя, читая письмо. — Он его еще в пензенской гимназии окончил». Геня с восьми лет увлекался естественными науками и уже на школьной скамье успел обогнать в знаниях своих преподавателей. Теперь Ступишин сообщал, что в коллективе одного из научных институтов работает над изучением проблем наследственности у растений и живых организмов.
Узнал из его письма Константин и приятную новость о старшем брате Геннадия, Юрии Ступишине, в восемнадцатом году сбежавшем из Пензы к Колчаку. Уже третий год, как Юрий вернулся на родину из пятилетних скитаний за ее восточными рубежами. Отбыл положенную проверку в местах заключения и остался в Сибири, на советской работе. Собирается съездить в Пензу, навестить родителей. А про Костю пишет брату:
«Приеду с ним повидаться не раньше, чем расплачусь с родиной полновесно, за каждый день моей белой эмиграции — днем честной работы на пользу социализма».
Писать ли Мечиславу, что отыскался Юрий?.. Подумав, Костя решил — пока не надо.
…Обида на Сандрика не давала Косте покою. Написать ему и без обиняков спросить, отчего молчит? Но Сандрик не маленький, знает, что делает!
Миновала еще неделя. Небольшое происшествие осветило вдруг поведение Флёнушкина с совершенно неожиданной стороны. В двенадцатом часу ночи Костя и Элькан Уманский, продолжавший квартировать в институте, шли вместе по коридору мимо двери Хлынова. На их глазах в эту дверь поспешно скользнула женская фигура.
— Кто это к нему так поздно? — буркнул Костя.
Ему показалось, что это Катя, жена Флёнушкина.
— Что, ты не знаешь? — неохотно проворчал Элькан. — Катерина! Толька давно уже с ней путается.
— Что?!
В ту же ночь Костя писал Сандрику, ни о чем его не спрашивая, кроме как о здоровье, самочувствии, работе и житье-бытье. Рассказывал про свои дела за последний месяц.
Через несколько дней пришел ответ, очень теплый. Флёнушкин обшучивал новых знакомых и обстановку в редакции, свой холостяцкий быт. О причинах переезда в Ленинград ни словом не обмолвился, подразумевая, что они поняты.
4
Решив поговорить с Покровским о своих дальнейших занятиях, Пересветов явился к нему на прием в Наркомпрос и сказал, что ушел из газеты. Михаил Николаевич воскликнул:
— Так это же великолепно! Я уже на вас с Шандаловым совсем было крест поставил. Хотите, возьмем вас в Наркомпрос?.. А в Государственный ученый совет?.. Не хотите? Тогда садитесь писать, что-нибудь фундаментальное. Ведь вы, кажется, через несколько месяцев кончаете институт?
— Да, я поступил в двадцать втором.
— Позвольте, вы, я помню, на полгода опоздали. Справедливо ли выпускать вас после двух с половиной лет? Притом весь прошлый год вы фактически не занимались, и не по своей вине. Наконец, мы собираемся ввести четырехлетний курс! Нет, вы вправе остаться в институте еще на год, во всяком случае. Я бы на вашем месте от этого не отказывался. Вы думали уже над выпускной темой? Книжка пошла бы и в печать.
Пересветов отвечал, что хотел бы доработать начатую им политическую характеристику «третьеиюньской» реакции.
— Отлично! У нас есть работы о столыпинской аграрной реформе, о финансовом капитале в России, вы напишете политическую сторону, и существенный пробел в характеристике межреволюционного периода будет заполнен.
По просьбе Покровского Пересветов согласился взять два семинара на подготовительном отделении института.
— А окончите — привлечем к преподаванию на основном курсе исторического отделения, введем в правление института. Я возлагаю на вас большие надежды. Только, чур, не сбежать никуда больше! — погрозил он пальцем. — А Шандалов меня подвел! Дезертировал с исторического фронта.
— По доброй воле не сбегу, — обещал Пересветов.
Он знал, что Покровский остро переживает «измену» Виктора, которого когда-то объявлял своим лучшим учеником. К тому же недавно Шандалов выступил в печати против некоторых взглядов своего бывшего учителя…
5
В первых числах февраля Флёнушкин на день приезжал в Москву и заночевал у Пересветовых. Он привез кучу новостей с ленинградской губпартконференции, заседания которой посещал с гостевым билетом, и делился ими с Костей и Олей.
В Москве такого решительного, непримиримого отпора троцкизму Сандрик, по его словам, не встречал. Ораторы даже упрекали ЦК в «соглашательстве с Троцким».
— Вот что значит Питер! Пролетарская твердыня. Один делегат сказал: мы рабочего от станка за небольшие проступки вышибаем из партии, а с Троцким чего валандаемся? Ему и «троцкинятам» не место в партии! Другой говорит: миндальничаем с Троцким, по головке его гладим! «Слиберальничал» ЦК, оставив его в Политбюро. Третий прямо требует Троцкого «гнать»: пускай уезжает к капиталистам и там проводит свою политику! И все это, брат, не вузовцы какие-нибудь, а делегаты с крупнейших заводов!
— Твердыня-то твердыня, да не фальшивят ли эти делегаты? — заметил Костя. — Что-то уж очень в одну дудку дудят о «соглашательстве» ЦК. А что на это Зиновьев и другие ленинградские цекисты? Они как?
— Им остается слушать и помалкивать.
— То есть как помалкивать? Решение ЦК они защищали?
— Евдокимов, секретарь губкома, сообщил конференции, что на пленуме ЦК ленинградцы требовали выведения Троцкого из Политбюро, но в интересах единогласия проголосовали вместе со всеми.
— Он объяснил, почему сейчас ЦК ограничился снятием Троцкого с поста наркомвоена?
— В мотивы он не вдавался.
— Хм!.. Ты знаешь, ведь это что-то вроде разделения труда с ораторами получается. Те критикуют решение ЦК, а ленинградские цекисты не критикуют, но и не защищают. Помалкивают. Смахивает на фракционность!
— Ну уж, на фракционность! Ведь все это против Троцкого. Евдокимов сказал, что вопрос о Троцком будет стоять на Четырнадцатом съезде партии. Кто запретит ленинградцам отстаивать там свою, более решительную позицию?
— Никто, но до съезда и нужно отложить спор. Скажи пожалуйста! На пленуме, в интересах единогласия, против не голосовали, а приехав домой, единогласие срывают? Уж лучше бы голосовали на ЦК против, зато потом отстаивали решение большинства. Это было бы партийнее.
— Семь делегатов, между прочим, воздержались от одобрения резолюции ЦК.
— Вот видишь! Что-то уже вроде оппозиции.
— Надо, дескать, было в резолюции ЦК оговорить, что принятая против Троцкого мера минимальна. А у вас в Москве какие настроения? Ты на губконференции бывал?
— Я нет. Вот Оля бывала.
Ольга, молча слушавшая их разговор, ответила:
