Но в Пашином голосе вместо необходимой сейчас до зарезу Косте жесткости прозвучало сочувствие. «Крест надо мной ставит? — подумал он и оскорбился. — Ну нет… Я им докажу!»

В приступе ярости он начал энергичней переступать ногами. «Я им покажу!» — грозился он кому-то мысленно и вдруг заметил, что в самом деле набирает ходу. Сначала с робкой надеждой, потом с восторгом он ощутил, что его ноги восстанавливают свое обычное послушание.

Однако уже близился выход на последнюю прямую! «Неужели опоздал?!» — ужаснулся Костя, делая отчаянные усилия. Двоих он обошел на повороте; на стометровке, в конце которой белела натянутая ленточка финиша, перед Костей бежало еще пятеро.

Нарастал рев голосов — справа стеной стоял народ. Костя не бежал, а летел по воздуху, не чувствуя под собой ног. Через все крики он услышал Пашин вопль:

— Костька, дава-ай!!..

Молниеносно обошел он одного, другого, третьего бегуна, и вот уже только двое перед ним — желтый и синий!..

Рев толпы становился неописуемым. Вот они с синим плечо в плечо…

Но уже рвется в метре перед ними белая лента! Костя вылетает вперед, он впереди всех — увы, уже за чертой финиша…

— Не садись! Не садись! — кричит, подбегая, Додоша и хватает под руку шатающегося Костю. — Ходи, ходи! Разминайся!.. Пойдем в тень… Как ты наддал на финише! — не может он сдержать своего восхищения. — Ходи, ходи, разминайся!..

Публика все еще не перестает кричать, а у Кости в ушах шум, он ничего не видит и не понимает. Невероятно жжет в груди, нельзя дохнуть, в глазах огненные круги…

— Не могу… — еле выговаривает он и опускается на траву. — Задыхаюсь…

— Тогда ложись лицом вниз! — приказывает Паша. — Я помассирую тебе ноги.

— Ой! — кричит Костя, несмотря на всю свою слабость. — Больно!..

— Ничего, ничего, терпи! Лучше будет… А то на целую неделю ног лишишься. Я думал, ты уже зарезался, а ты как дашь на финише!.. Второе место поделил! Молодчага!.. Еще бы два-три метра дорожки — вышел бы на первое… — бормотал Паша, безжалостно колотя приятеля ребрами ладоней по икрам ног.

— Ох! — беспомощно стонал Костя. — Знал бы, ни за что не бежал… Ну вас к черту, с этими полутора тысячами метров… Как я теперь в футбол играть буду?

Ведь он ехал в Еланск с мечтой сыграть в футбол!

— Часов семь еще до матча, отдохнешь!

— Кой черт, отдохнешь… В груди все оборвалось… Жжет…

— Отдышишься! Это бывает! — весело восклицал Павлуша. — Ну, вставай, теперь давай походим взад-вперед потихоньку. Вот так…

Оля между тем заметила, что на третьем круге с Костей творилось что-то неладное, и кричала мужу, чтобы он перестал бежать. Он не услышал, а когда потом начал снова обгонять других, она подумала, что, вероятно, у них с Пашей был такой уговор, и успокоилась.

Теперь она ждала с Тамарой и детьми у памятника, что Костя подойдет к ним. Он не показывался; тогда они поднялись со ступенек и пошли к собравшейся у финиша толпе.

Увидев, что Паша в тени деревьев водит бледного Костю под руку, Ольга испугалась.

— Что с ним?..

— Ничего, ничего! — бодро отвечал Паша.

— Ничего!.. — сказал и Костя, хотя его вид говорил о другом. — Сейчас уже ничего. В груди еще немножко того… А когда прибежал, думал — скапустился!

— Так можно сердце надорвать! — воскликнула Ольга. — Оно разорваться может!

— Ну что ты, разорваться…

— Мы еще с ним сегодня в футбол сыграем, — пообещал Паша.

— Нет уж, в футбол я ему сегодня играть не дам!

— Олечка, часок-другой отдохну и, вот увидишь, приду в порядок, — возражал, слабо улыбаясь, Костя.

— Он сил не рассчитал, — объяснял Додоша. — Я говорил — не бери сразу темпа. Ничего, это бывает.

— Удержу вы оба не знаете! — укоряла Тамара. Ее хорошенькое кукольное личико розовело, затененное от солнца полями соломенной шляпки. — С этим дурацким шестом ты когда-нибудь шею себе свернешь, меня вдовой оставишь.

— А ты подыскивай заранее себе женишка, — рассудительно советовал ей муж.

Ольга возмущалась:

— Как это врачи разрешают в такую жару состязания? Право, Костик, я готова согласиться с Виктором: пора тебе перестать быть мальчишкой!

Костя лишь улыбался. Ему становилось все легче.

К вечеру он окончательно «отдышался» и играл-таки в футбол. Его поставили в центр нападения, где не нужно было делать столько резких рывков, как по краю. К концу первого хавтайма ему удалось забить гол, а во втором они добавили своим соперникам еще три, получив лишь один в ответ. Сборная Еланска завоевала титул чемпиона губернии.

— Костя, милый! — усовещивала его Оля, когда они спускались домой по Лисовской горе. — Ты подумай, из-за каких пустяков ты сегодня рисковал собой! На что тебе нужен был этот дурацкий бег?

— Как на что? Спортивная честь Еланска! Товарищи просили.

— Товарищи тебе нового сердца не вставят. «Честь Еланска»… У тебя грудь прострелена! Ты забыл? Вдруг откроется рана?

— Ну что ты!.. Уж было б видно, если б открылась.

— Ты не шути! Это не сразу сказывается. Дай мне слово больше таких вещей не повторять! Ты как маленький! И так во всем: как зарядишь писать — сидишь напролет ночи, одну за другой. Стань ты хоть немного благоразумней!

— Хорошо, хорошо, Олечка! Буду благоразумней. Скажу тебе по совести, я сам испугался, когда у меня внутри будто костер какой запылал, после финиша.

— Вот видишь! Как я за тебя всегда боюсь, Костенька!..

Володя помнил папино обещание свозить его с Наташей в Москву. Но родители решили сначала обжить большую комнату и отложили приезд детей до следующего лета. Мальчик утешался игрой, доставлявшей новые заботы бабушке: колотил ногами по красно-синему резиновому мячу, поддавая его куда попало, в окно так в окно, в лампу так в лампу. Наташу он ставил возле широкого стола в зале и заставлял защищать «ворота».

В Москву отправили багажом рояль и ящик с книгами. Костя решил не задерживаться в Еланске и, пожертвовав футболом и отдыхом, вернулся в Москву вместе с Олей. Рояль поставили у окна, из которого открывался широкий вид на Москву-реку и будущую выставку. Вечерами из комнаты Пересветовых теперь часто слышались музыка и пение.

Сдав статьи, Виктор с Костей получили от редактора ежемесячника МК заказ на новые. На их книги в печати появились хорошие отзывы. Вышел к осени и сборник работ других слушателей.

«Красных профессоров» наперебой приглашали в вузы на педагогическую работу. Костя взял дополнительно семинар в Академии коммунистического воспитания имени Крупской (так после ее реорганизации называлась теперь Академия социального воспитания).

Институт дорос до комплектных трех курсов и стал заметно многолюдней. В новое бюро ячейки Шандалов с Пересветовым не вошли, из их друзей остались в нем лишь Афонин и Скудрит. Секретарем бюро был избран Длатовский. Старожилы толковали о «поражении «шандаловцев», но сам Виктор уверял, что искренне доволен, разгрузившись окончательно от институтских дел.

Прошлогодние мальчишества как-то сами собой кончились. Даже Хлынов с Флёнушкиным на третьем курсе посерьезнели. Между прочим, Сандрик сказал Косте, что первоапрельскую злую шутку с каретой скорой помощи «отмочил» Косяков.

— На днях он сознался Виктору. Столько времени молчал, прохвост, а тут пришел подшофе и сознался. Виктор вытолкал его в шею и запретил у нас появляться.

— Слава тебе господи! — Костя обеими руками перекрестился. — Давно бы так!

— Я из-за него, негодяя, чуть не пострадал, — усмехнулся Флёнушкин, намекая на выходку Вейнтрауба на собрании.

Лучше и разнообразнее стали кормить в столовой. Вошли в постоянный обиход третьи блюда, компоты, кисели. Комендант кушаний не разносил, появилось несколько официанток в чистых передниках, скатерти стелились выстиранными и выглаженными. И лампочки светили ярче. В аудиториях самодельные длинные столы на козлах сменились крашеными, вполне приличными с виду.

К Мамеду приехала Фатима, маленькая, точно птичка, узкоглазая смуглянка. В коридорах она скользила неслышной тенью, опустив лицо. У Пересветовых полюбила слушать Олину игру, незаметно сидя в уголке, а у себя дома мурлыкала какие-то восточные напевы. Сандрик прозвал ее «Канареечкой». Оля помогла Мамеду устроить жену в одну из школ ликвидации неграмотности на Красной Пресне.