Первая мысль Елены была о председателе ревкома. Вот чей отзыв был бы незаменим сейчас! Сама она подала заявление, что ее отец помогал красным партизанам, но со свидетельством дочери могли не посчитаться. Уманская тут же написала в Москву, в отдел кадров ЦК партии и в Политуправление РККА, где фамилию стрелецкого предревкома 1919 года, конечно, знают, с просьбой помочь ей отыскать его.

Читая об этих подробностях, Костя подивился: Елена пишет, что отец арестован в Стрелецке, а Федя говорит, что его брат помчался в Стрелецк вызволять из-под ареста какого-то врача, знакомого ему по деникинскому подполью. Странное совпадение! Не означает ли оно, что фамилия, которую не знала Уманская, была «Лохматов»?!..

Так это за Николая она, по ее словам, могла бы выйти замуж?.. А сейчас они свидятся, после стольких лет!..

Не ощутив при этих мыслях укола ревности, Костя лишний раз убедился, что возвращается к Ольге весь, целиком и бесповоротно.

В ясное тихое утро огромный город, прибранный за ночь дворниками, выглядел свежо и чисто. Открытое берлинское такси мягко шепталось шинами с накатанным темным асфальтом.

Костя держал Олину руку в своей. Называя площади и улицы, которыми они проезжали, он обращал ее внимание на мелькавшие то тут, то там красные флажки. Чем дальше от центра города, тем чаще эти флажки высовывались из полуподвального или чердачного окна, а на рабочей окраине ими уже закраснелись окна сплошь, по обеим сторонам улицы.

В кварталах Веддинга, населенных рабочими, все ворота, подъезды домов были празднично убраны в красное. Знамена, плакаты, огромные алые транспаранты спускались с балкончиков до самой мостовой, колыхались наверху, протянутые поперек улиц…

— Вот бы нам в праздники так убирать Красную Пресню! — воскликнула Оля. Она перевела один из лозунгов: — «СССР — отечество рабочих и крестьян всего мира»… И смотри, всюду портреты: Маркс, Энгельс, Ленин… Карл Либкнехт, Роза Люксембург…

Это был день всегерманского слета красных фронтовиков. Больше ста тысяч человек прибыло на поездах и грузовиках в Берлин со всей Германии. Деньги на дорогу рабочие собирали долгие месяцы, по пфеннигу. Безработные шли пешком сотни километров — из Гамбурга, Саксонии, Рура. Берлинские рабочие семьи наперебой брали прибывших к себе на жилье, а кто не успел расселиться, те провели ночь на площадях и в скверах, в нарушение полицейских правил, разводя костры.

Пролетарии разом стали хозяевами улиц и площадей столицы. Ни одна политическая организация в Германии не проводила еще такого грандиозного слета участников.

— Здесь же месяц тому назад маршировали фашисты «Штальгельма», — рассказывал Оле Костя. — Социал-демократический прусский министр внутренних дел отрядил семнадцать тысяч полицейских, чтобы охранять фашистов от народа. Вон там, смотри влево, на этой самой площади я видел, как позади шеренги полицейских рабочие развернули красное знамя и кричали, поднимая кулаки, на идущих через площадь штальгельмовцев: «Долой фашистов, убийц рабочих!»

Празднично одетые толпы сегодня переполняли тротуары и мостовые Веддинга. Всюду мелькали полувоенные спортивки Ротфронта. Красные фронтовики — герои дня, на них красные галстуки, значки на шапках — красный кулак. Со многими под руку женщины.

Масса народу толпилась возле локалов — пивнушек, отданных сегодня в распоряжение союза Ротфронт. У одного из таких локалов Костя остановил такси и попросил шофера обождать. Они с Олей протолкались в дверь. У буфетной стойки, в тесноте, шла веселая раздача бесплатных завтраков всем, кто протягивал руку. Оля жадно слушала шумные разговоры. Немецкому языку, так же как и французскому, ее еще в детстве обучила мать.

Из бурлящего революционной страстью Веддинга они возвращались в болото буржуазной сытости и благопристойной тишины — в центр Берлина.

Сходя с такси, Костя заметил у шофера в кабине торчащий из настенной кожаной сумочки выпуск их «Истории русской революции в документах и иллюстрациях».

— Интересно читается? — спросил он.

— О, зер интерессант! — отвечал шофер. — Я их все аккуратно покупаю.

Оля привезла важную для Пересветовых семейную новость: в одном из только что отстроенных новых домов они получают осенью квартиру. Это позволит им перевезти к себе в Москву детей и Марию Николаевну.

Оля передала Константину привет от обоих братьев Ступишиных, Геннадия и Юрия. Юрий приезжал в Москву и приходил к Ольге вместе с Соней.

— С Соней?.. Бедный Мечислав! — вырвалось у Кости.

Обедать пошли в ресторан вместе с Флёнушкиным. Оля и ему сообщила новость: Катя с Хлыновым поженились. Флёнушкин промолчал, лишь на секунду изменившись в лице.

— Она его приберет к рукам, — заметила Оля.

Костя полюбопытствовал:

— А как же Виктор на это смотрит? Он с Катей на ножах был.

— Шандаловы получили квартиру и переехали из института, Виктор там редко теперь бывает. А ведь Анатолий против собственной теории поступил: помнишь, Сандрик, как он проповедовал, что жениться нужно только на молоденьких студентках?

— Зато меня он убедил, — сказал Флёнушкин и улыбнулся.

Василия Ивановича, Дядю Неворуя, избрали в члены райкома партии, а Феня Лопатина работает теперь в рай-женотделе.

— Я говорила им, что тебе предлагали пойти на агитпропработу. Они в один голос сказали: «Пусть лучше книжки пишет, мы будем по ним учиться». А знаешь, Костя, кто в Москве умер? Рейнеке-Лис.

Так еланские реалисты прозывали когда-то своего директора, который в 1915 году исключил Пересветова и его друзей из выпускного класса и донес на них в охранку.

— И знаешь, где он до последнего времени работал? Консультантом в Издательстве наглядных пособий. Паша Додонов уверяет, что это Рейнеке-Лис там забраковал твои таблицы.

— Вот как! — удивился Костя. — То-то подпись под отзывом была неразборчива!..

Вскрылась, по сведениям Лесниковой, новая противопартийная затея оппозиционеров: они собирают подписи под какой-то нелегальной «платформой 83-х». И это в момент, когда английские империалисты готовят нападение на СССР!

— Представьте себе, Степан Кувшинников в этом деле замешан. Боюсь, что он вылетит из партии.

Уже с прошлого года — когда Зиновьев и Каменев идейно капитулировали перед троцкизмом по всем главным вопросам, признав «правильной» даже критику «внутрипартийного режима» оппозицией в 1923 году, — в «оппозиционном блоке» формировались элементы «второй партии». Ленинскую Коммунистическую партию участники блока объявили «сталинской фракцией». Кроме троцкистов и зиновьевцев к блоку примкнули осколки других антиленинских групп: «децистов» (сапроновцев), «рабочей оппозиции» (Шляпников, Медведев). За рубежом оппозиционный блок опирался на ренегатские группки Корша, Маслова, Суварина. Белоэмигрантская и иностранная социал-фашистская и буржуазная печать безудержно хвалила «русскую оппозицию»…

Пообедав, опять взяли такси и поехали к площади, где был назначен митинг.

В условленном месте Пересветова, Лесникову и Флёнушкина встретил Отто и провел на длинную дощатую трибуну президиума. Отсюда было прекрасно видно, как подходили к зеленеющему свежей травой огромному плацу густые колонны рабочих и их знаменосцы. Шествие знамен под четкую барабанную дробь медленно развертывающейся живой лентой приближалось к трибуне.

— Троцкисты обвиняют нас в национальной ограниченности, — говорил спутникам Костя, — а сосчитали бы они лучше, сколько здесь знамен провозглашают Советский Союз интернациональным отечеством пролетариата!

Таких массовых шествий Германия не знала со времен Карла Либкнехта. С песнями, под звуки труб и флейт, исполнявших в унисон мотивы революционных маршей, тысячи и тысячи демонстрантов заполняли площадь. Порядок царил образцовый, истинно немецкий.

Когда последняя колонна влилась на площадь и на ней не осталось больше свободных мест, сто с лишним тысяч человек на мгновение замерли в полной тишине. И тут, единым вздохом, под открытым синим небом грянул «Интернационал»!..