— Ма, — язвительно сказал Фуллер, — а знаешь, что я сделал, когда номера в моей телефонной книжке кончились? Пошел в аптеку и сел возле стойки с газировкой — думал встретить там хоть каких-нибудь знакомых. Ма, — исступленно продолжал он, — никого я не встретил, кроме старика Бирса Хинкли! Ей-богу, не шучу. — Он встал и смял салфетку. — Ма, можно, я пойду?

— Конечно, иди. А куда ты? — Она просияла. — Навестить какую-нибудь симпатичную девушку?

Фуллер отшвырнул салфетку.

— Схожу в лавку за сигарой! Никаких девушек я больше не знаю, они все замуж повыскакивали.

Мать побледнела.

— П-понятно, — выговорила она. — Я и н-не знала, что ты куришь.

— Ма, — зло сказал Фуллер, — когда ты уже поймешь? Прошло полтора года, ма! Полтора года!

— И впрямь, столько времени… — Мать немного оробела от его пыла. — Что ж, ступай купи себе сигару. — Она тронула сына за руку. — Прошу тебя, не грусти. Подожди немного, и в твоей жизни станет столько людей, что и времени не будет хватать на всех. А потом ты встретишь хорошенькую девушку и женишься.

— Я пока не собираюсь жениться, ма, — натянуто проговорил Фуллер. — Сначала окончу семинарию.

— Семинарию! — воскликнула мама. — И когда же ты это решил?

— Сегодня днем, — ответил Фуллер.

— Но как? Что случилось?

— На меня снизошло что-то вроде откровения, ма. Как будто кто-то другой заговорил моими устами.

— О чем? — потрясенно спросила мать.

В гудящей голове Фуллера закрутился вихрь из Сюзанн. Он вновь увидел профессиональных соблазнительниц, мучивших его в Корее: они звали его с белых простыней импровизированных киноэкранов, с рваных плакатов, пришпиленных к мокрым стенкам палаток, с потрепанных журнальчиков в окопах. Эти Сюзанны сколачивали целые состояния, окручивая несчастных капралов Фуллеров со всего света — маня их ослепительной красотой, маня в никуда.

Дух предка-пуританина — в черном платье с жестким воротничком — вселился в Фуллера и завладел его голосом. Голос этот шел из глубины веков, голос охотника на ведьм, голос, исполненный праведного гнева, голос, сулящий погибель.

— Против чего я высказался? Против со-блаз-на.

Огонек его сигары в ночи был точно маяк, предупреждающий об опасности беззаботных прохожих. Так курить мог лишь обозленный человек. Даже мотылькам хватало ума не подлетать слишком близко. Подобно недремлющему красному оку, огонек бродил туда-сюда по деревенским улицам, покуда не уснул влажным погасшим окурком рядом с пожарной частью.

Бирс Хинкли, старый аптекарь, сидел за рулем пожарной машины — в глазах его блестела тоска по прошлому, по тем дням, когда он мог водить. А еще на его лице была ясно написана страшная картина того дня, когда с деревней случится очередная катастрофа: все молодые уедут, и некому будет повести машину к славной победе. Бирс частенько сиживал за ее рулем — вот уже много лет.

— Прикурить, что ли? — спросил он Фуллера, увидев между его губами погасшую сигару.

— Нет, спасибо, мистер Хинкли, — ответил тот. — Все равно уже невкусно будет.

— А так, можно подумать, вкусно! Ну и гадость эти сигары…

— О вкусах не спорят, — возразил Фуллер. — Кому что нравится.

— Ну да, на вкус и цвет товарища нет, — кивнул Хинкли. — Я всегда говорю: живи и не мешай жить другим. — Он поднял глаза к потолку. За ним было ароматное гнездышко Сюзанны и ее кота. — У меня в жизни только и осталось радостей, что видеть радость других.

Фуллер тоже посмотрел на потолок и храбро поднял тему, о которой они не решались заговорить.

— Будь вы молоды, поняли бы, почему я так с ней обошелся. От этих красивых зазнаек одна морока.

— Да и так понимаю, память-то не отшибло. Мороки с ними будь здоров.

— Если у меня когда-нибудь будет дочка, я бы не хотел, чтобы она выросла красавицей, — продолжал Фуллер. — В школе они так зазнаются, что света невзвидишь.

— Согласен, это ты верно подметил, — кивнул Хинкли.

— Если у тебя нет машины и денег, чтобы спускать на всякие развлечения, они тебя и близко не подпустят! — сказал Фуллер.

— А они что же, обязаны? — весело спросил старик. — Я бы на месте красоток тоже всякую шпану не подпускал. — Он кивнул сам себе. — Ну да что теперь говорить… Ты вернулся с войны и все счета свел. Высказал все как на духу.

— Эх-х-х… — протянул Фуллер. — Да таких разве проймешь?

— Ну, не знаю. Есть такая старая традиция в театре: играть во что бы то ни стало. Даже если у тебя воспаление легких или ребенок смертельно болен, ты все равно выходишь на сцену и играешь.

— Да вы меня не успокаивайте, у меня все хорошо. Я не жалуюсь.

Старик вскинул брови.

— А кто про тебя говорит? Я про нее.

Фуллер покраснел, смущенный собственным эгоизмом.

— У нее тоже все хорошо.

— Неужели? — спросил Хинкли. — Может, оно и так. Да только в театре сегодня дают спектакль, а она почему-то дома сидит.

— Да вы что? — изумился Фуллер.

— Ну да. И носу не кажет за дверь с тех пор, как ты отправил ее восвояси.

Фуллер попытался язвительно усмехнуться.

— Может, оно и к лучшему. Ладно, спокойной ночи, мистер Хинкли.

— Спокойной ночи, солдатик. Сладких снов.

Близился полдень, и жители Мейн-стрит понемногу шалели. Даже лавочники торговали как-то вяло, словно деньги больше не имели для них значения. Все взгляды были устремлены на большие часы с кукушкой над пожарной частью. Поселян мучил вопрос: нарушил ли капрал Фуллер ритуал или в полдень дверь наверху вновь отворится и прекрасная Сюзанна выйдет на балкон?

Старик Хинкли, готовясь к ее приходу, тщательно разглаживал нью-йоркские газеты, отчего они только мялись. То была приманка для Сюзанны.

За несколько минут до полудня в аптеку явился капрал Фуллер — сам вандал собственной персоной. На лице его была странная печать вины и раздражения. Большую часть ночи он проворочался, размышляя о своей обиде на красивых женщин. «Только и думают, что о своей красоте, — твердил он мысленно до рассвета. — Ничего-то от них не добьешься, даже который час не скажут, если спросишь».

Фуллер прошел мимо пустых стульев рядом со стойкой для газировки и будто бы ненароком крутанул каждый. Наконец он нашел тот самый, скрипучий, и взгромоздился на него — воплощение добродетели. Никто с ним не заговорил.

Сирена на пожарной машине коротко взвизгнула, возвестив о наступлении полудня. И тогда к дому подъехал грузовичок из транспортной конторы, похожий на катафалк. Вышедшие из него грузчики стали подниматься по лестнице. Голодный кот Сюзанны запрыгнул на балконные перила и выгнул спину, когда они скрылись в комнате. Очень скоро грузчики появились на пороге с ее сундуком, и тогда кот яростно зашипел.

Фуллер был потрясен. Он посмотрел на Бирса Хинкли и увидел, что тревожный взгляд старика сменился взглядом человека, больного двусторонней пневмонией, — ошеломленным, отчаянным, загнанным.

— Довольны, капрал? — спросил Хинкли.

— Я не говорил ей уезжать.

— Но выбора не оставили.

— Какое ей вообще дело до моего мнения? Я не знал, что она у вас такой нежный цветочек.

Старик легко дотронулся до плеча Фуллера.

— Мы все такие, капрал, все до единого, — сказал он. — Я думал, армия может научить молодого парня кое-чему хорошему. Например, он уяснит, что он не единственный нежный цветочек на свете. А ты, видать, не уяснил.

— Я никогда и не считал себя нежным цветочком, — буркнул Фуллер. — Плохо, что так вышло, но она сама напросилась. — Он сидел опустив голову. Уши у него горели огнем.

— А здорово она тебя напугала, а? — спросил Хинкли.

На лицах тех немногих любопытных зевак, что сбрелись на разговор, расцвели улыбки. Фуллер увидел их и понял, что в его арсенале осталось одно-единственное оружие — гражданская ответственность при полном отсутствии чувства юмора.

— Кто тут напуган? — проворчал он. — Я не напуган. Рано или поздно кто-то должен был вынести этот вопрос на обсуждение.