— Нет. Холл и трое парней, которые были с ним, говорили, что он был вполне спокоен на вид. Спросил их, куда они направляются. Они со смехом ответили, что им предстоит какая-то вшивая землекопная работенка, но они не знают, какая именно. В тот момент они и в самом деле этого еще не знали. Стив тоже рассмеялся и сказал, что, по слухам, война вот-вот закончится.

— Значит, он не знал, что должно было с ним случиться. Я правильно понял? — неожиданно, ко всеобщему удивлению, заинтересовался капрал.

— То ли не знал, то ли был исключительно храбрым человеком, — ответил Джим.

Позднее, снова рассуждая об этом, мы пришли к выводу, что Стив ничего не знал, но что он действительно был исключительно храбрым.

— Что еще рассказывали эти четверо? — спросил лейтенант.

— Да в общем-то ничего, только сказали, что его застрелили в спину и что у него на лице отпечаталось ужасное выражение, когда после расстрела охранники велели им оттащить тело к тому месту, где они уже вырыли яму. Похоронили его без гроба и вообще без ничего. На месте захоронения поставили табличку. На ней было написано его имя и причина расстрела. Один из четверых парней прочел молитву за упокой его души. Капеллана там не было.

— Еще что-нибудь?

— Ну, не думаю, что для вас это имеет большое значение, но, вероятно, заниматься этим делом будете не только вы, но и русские, потому что эти четверо вырыли не одну, а две могилы. Вторая предназначалась для какого-то русского, которого расстреляли раньше Стива. Говорили, что он стибрил коробок спичек из какого-то разбомбленного здания. Не знаю, правда это или нет.

— Каким судом судили Маллори?

— Трудно сказать, потому что никому из нас не довелось с ним поговорить. Но в то время мы жили с южноафриканцами, а их главный присутствовал на какой-то части суда и рассказывал, что все велось по-немецки и что Стив, у которого не было никакого адвоката, давая показания, несколько раз перекрестился, а в конце подписал бумагу, в которой говорилось, что он виновен в мародерстве. Стив ничего не понимал по-немецки, поэтому трудно сказать, соображал он, что делает, или нет.

— Значит, его законно судили и приговорили? — спросил полковник.

— Черт, думаю, да, — ответил Джим, начиная сердиться. — Но это не было честным судом, да к тому же, сэр, — ради бога! — все, что он сделал, это стащил банку фасоли, потому что был голоден.

Полковник, прицокивая языком, покачал головой.

— Вам было известно, что мародерство карается расстрелом?

Капрал кивнул, восхищенный подобной юридической мудростью.

Лейтенанта явно покоробило, но он смолчал.

— Да, — признали все мы, — но он был жутко голодным. Нам нужно было что-то есть… сэр.

— Возможно, — сказал полковник, подойдя к столу, и, ударив по нему кулаком, пояснил свою позицию: — Но вы знали, и Маллоти знал, что, если вас поймают на воровстве из подвалов, вас могут за это расстрелять. Маллоти, как я понимаю, взяли с поличным, судили, приговорили и расстреляли. Боюсь, это нельзя квалифицировать как военное преступление. — И он улыбнулся улыбкой мистера Чипса[18].

Джонс, Доннини и я одновременно встали.

— Это все, сэр? — спросил лейтенанта Джонс.

Лейтенант выглядел сконфуженным.

— Наверное, да.

— Вы можете нам еще понадобиться позднее для выяснения дополнительных фактов, необходимых для протокола, — добавил полковник. — Мы вас оповестим.

Выходя на яркий солнечный свет, мы еще слышали, как полковник объяснял лейтенанту и капралу:

— Видите ли, они все сделали точно в соответствии с законом, у них не было никаких сомнений, что парень виновен.

— А знаете что? — сказал Джонс.

— Нет, что? — ответил Джим.

— Хорошо, черт побери, что они в тот же день расстреляли русского.

— Да, — согласился Джим. — Потому что русские за своего вздернут всех фрицев в радиусе пятидесяти миль от этого стрельбища.

19 мая 1959 г. в письме однокашнику по колледжу Миллеру Харрису, который к тому времени уже успел опубликовать пару рассказов в «Харперз», Воннегут жаловался, что ему «никак не удается ввести в рассказ женщин». В интервью, данном в 1974 г. Джо Дэвиду Беллами и Джону Кейзи, Курт сказал: «Мне никогда не удавалось вывести в моих рассказах женщин; меня это не слишком расстраивает, но все же это немного странно. Возможно, все дело в том, что для меня написание книги сродни игре на сцене. Когда я пишу, я произношу реплики за разных персонажей. Мне неплохо удаются средние американцы и чопорные англичане, и вообще лучше всего в моих книгах получаются те персонажи, чьи роли мне легко играть. Будь мои книги поставлены в театре, я смог бы сыграть своих лучших героев, но женщина из меня неважнецкая».

Три года спустя в интервью для «Плейбоя» он, похоже, перестал строить догадки о причинах своей неспособности «вывести на сцену женщин» и просто принял ее как данность. Интервьюеру он объяснил это так: «Я стараюсь не пускать в мои рассказы большую любовь, потому что стоит всплыть этой теме, как говорить о чем-либо другом становится практически невозможно. Читатели уже не способны думать. Они теряют голову от любви. Если в рассказе влюбленный завоевывает возлюбленную, то — все, конец истории, пусть даже начнется Вторая мировая или небо почернеет от летающих тарелок».

Воннегута больше интересует развитие сюжета, а не эволюция персонажей — будь то мужчин или женщин, на которых этот сюжет строится. Сюжет в рассказах Воннегута — самая сильная его сторона. Заодно Воннегут рисует точный портрет жизни среднего класса, для которого он и писал в 1950-е годы, со всем его бытом, чаяниями и мечтами, при этом сам Воннегут нередко соскальзывает в критику культуры того времени.

Самокритичные высказывания относительно неумения создавать убедительные женские образы вовсе не означают, что Воннегут был женоненавистником. В гораздо большей степени, чем многие писатели-мужчины, писавшие в то время для популярных журналов, он выставляет в неприглядном свете мужчин и проливает свет на неспособность мужчин понять, чем они так раздражают своих жен и подруг. Если не считать многократно разведенную кинозвезду Глорию Хилтон в «Возвращайся к своим драгоценным жене и сыну», в его неромантичных рассказах женщины вызывают сочувствие и симпатию — благодаря их поступкам, а не красивой внешности. А вот мужчины по большей части выведены сущими идиотами: глупыми, бесчувственными и хамоватыми. Главное исключение из этого всеобщего свинства — одноглазый карлик, который пишет романтичные письма одиноким женщинам в надежде, что они не попросят прислать фотографию. В конечном итоге он не разрушает их фантазии, позволяя считать, что возлюбленный по переписке бросил их лишь по причине безвременной кончины («Дотлел огарок»).

Самый большой идиот во всех этих рассказах, которые мы собрали в категорию «Женщины», Эрл Салливан, любитель моделей железных дорог из рассказа «Рука на рычаге». К тридцати пяти годам он нажил небольшое состояние на строительстве дорог, но все его свободное время съедает возня со сложной моделью игрушечной железной дороги, которую он разложил у себя в подвале. Собственная мать Эрла, заключившая союз с невесткой, говорит о его одержимости: «Чувствую себя матерью наркомана…». «Наркотик» Эрлу поставляет коммивояжер, который торгует аксессуарами для игрушечных железных дорог и который приносит ему дорогостоящую новую модель локомотива, мерцающего «как драгоценная тиара». Эрл столько времени проводит в подвале, нацепив фуражку кондуктора и гоняя свои поезда по туннелям и под мостами, что вот уже четыре месяца не водил в ресторан свою хорошенькую молодую жену. Жена и мать не могут даже в субботний день уговорить его оторваться от игры и присоединиться к ним за ланчем.

Своему «поставщику наркотиков» Эрл жалуется: «Женщины обожают причитать, что мужчинам следует получше разобраться в их психологии, сами же десяти секунд в год не потратят на попытки увидеть ситуацию с мужской точки зрения».