— Ничего страшного, — сказала Хейзел о ведущем. — Он хотя бы попробовал, а это уже много значит — пытаться превозмочь свои силы. Я считаю, его должны повысить.

— Леди и джентльмены! — прочитала балерина. Видимо, она была необычайно красива, потому что ее лицо скрывала отвратительная маска. А по большим уравнивающим мешкам — такие надевали только на двухсотфунтовых здоровяков — было ясно, что она сильнее и грациознее остальных танцовщиц.

Ей тут же пришлось извиниться за голос — ему могли позавидовать многие женщины. Не голос, а теплая нежная мелодия.

— Простите… — выдавила она и продолжила читать каркающим хрипом: — Несколько часов назад из тюрьмы сбежал четырнадцатилетний преступник, Гаррисон Бержерон, который строил заговор по свержению существующего правительства. Он не носит уравнивающих приспособлений, чрезвычайно умен, силен и крайне опасен.

На экране появилась фотография Гаррисона из полицейского участка — сначала ее показали вверх ногами, потом перевернули набок, потом наконец выровняли. На фотографии Гаррисон был запечатлен в полный рост рядом с масштабной линейкой. Ростом он был ровно семь футов.

Вся остальная внешность Гаррисона была сплошной свинец и маскарад. Никто еще не носил столько уравнивающих мешков и масок, сколько Гаррисон, никто не вырастал из них быстрее, чем сотрудники из Генерального уравнивающего бюро успевали придумать новые. Вместо крошечного ушного радио он носил огромные наушники, а на глазах у него были очки с толстыми волнистыми линзами: они предназначались не только для того, чтобы испортить Гаррисону зрение, но и чтобы вызвать неутихающие головные боли.

Все его тело обвесили железом и свинцом. Обычно уравнивающие приспособления выглядели симметрично, по-военному строго и аккуратно, но Гаррисон смахивал на ходячую свалку. В гонке жизни он вынужден был носить на себе триста фунтов лишнего веса.

Чтобы никто не догадался, как он привлекателен, уравнители надели ему на нос красный клоунский шарик, сбрили брови, а на ровные белые зубы в случайном порядке нацепили черные колпачки.

— Если вы встретите этого юношу, — сказала балерина, — не пытайтесь — повторяю, не пытайтесь — его вразумить!

Раздался скрип и лязг сорванной с петель двери.

В телевизоре испуганно закричали. Фотография Гаррисона Бержерона на экране запрыгала, словно танцуя под музыку землетрясения.

Джордж Бержерон правильно установил причину этого катаклизма: его собственный дом не раз сотрясала та же сокрушительная мелодия.

— О боже… — выдавил он, — да ведь это, верно, Гаррисон!

Радостную мысль немедленно выдуло из головы оглушительным грохотом автомобильной катастрофы.

Наконец Джордж открыл глаза: фотография Гаррисона исчезла с экрана. Зато в нем появился живой, самый настоящий Гаррисон.

Огромный, лязгающий, в клоунском наряде, его родной сын стоял посреди студии, все еще сжимая ручку сорванной с петель двери. Балерины, технические специалисты и ведущие съежились у его ног, готовясь к смерти.

— Я император! — взревел Гаррисон. — Слышали? Я император! Вы все должны мне подчиняться! — Он топнул ногой, и стены студии содрогнулись. — Даже сейчас, пока я стою здесь покалеченный, хромой и жалкий, я — самый могущественный властелин из когда-либо живших на Земле! А теперь следите за моим преображением!

Легко, точно мокрую туалетную бумагу, Гаррисон сорвал с себя уравнивающую сбрую, способную выдержать груз в пять тысяч фунтов.

Железные грузила рухнули на пол.

Гаррисон запустил пальцы под дужку амбарного замка, которым крепились к шее головные уравнивающие приспособления, и дужка треснула, точно стебелек сельдерея. Он сорвал с себя наушники с очками и разбил их о стену, затем отшвырнул в сторону красный клоунский нос.

Посреди студии стоял юноша, красоте которого мог бы преклоняться сам Тор, бог грома и бури.

— А теперь я выберу себе императрицу! — заявил Гаррисон, оглядывая съежившихся на полу людей. — Первая женщина, которая осмелится встать на ноги, да станет законной владычицей моего сердца и трона!

В следующий миг, покачиваясь, точно ива на ветру, с пола поднялась одна балерина.

Гаррисон вынул уравнивающее радио из ее уха и с поразительной нежностью убрал с плеч уравнивающие мешки. В последнюю очередь он снял с балерины маску.

Она была ослепительно красива.

— А теперь, — сказал Гаррисон, беря за руку свою избранницу, — мы покажем этим людям, что значит танцевать! Музыку! — скомандовал он.

Музыканты поспешно заняли свои места, и Гаррисон снял с них уравнивающие приспособления.

— Играйте на всю катушку, — велел он музыкантам, — и я сделаю вас баронами, князьями и графами.

Заиграла музыка. Поначалу она была самая обыкновенная: дешевая, глупая, фальшивая. Но Гаррисон схватил в руки по музыканту, замахал ими, точно дирижерскими палочками, и пропел нужную мелодию. Потом водрузил музыкантов на место.

Музыка зазвучала снова — гораздо бойчее.

Гаррисон и императрица сначала просто слушали ее — с серьезным сосредоточенным видом, точно подстраивая сердцебиение под музыкальный ритм.

Затем встали на цыпочки.

Гаррисон обхватил ручищами тонкую талию девушки, давая ей в полной мере прочувствовать свою новую легкость.

А потом грянул взрыв радости и красоты — бах! — и они взлетели в воздух, нарушая не только все законы страны, но и законы физики.

Они порхали, кружились, качались, летали, резвились, прыгали и выделывали коленца.

Они скакали точно лунные лани.

Студия была высотой тридцать футов, но каждый прыжок приближал танцоров к потолку.

Они явно вознамерились его поцеловать.

И поцеловали.

А потом, силой собственной воли и любви уничтожив гравитацию, они зависли под потолком и долго, долго целовались.

Именно в это мгновение Диана Мун Клэмперс, Генеральный уравнитель США, вбежала в студию с двуствольным дробовиком десятого калибра в руках. Она сделала два выстрела, и император с императрицей умерли еще до того, как упали на пол.

Диана Мун Клэмперс перезарядила дробовик, прицелилась в музыкантов и дала им десять секунд на то, чтобы снова надеть уравнивающие мешки.

Тут телевизор Бержеронов выключился.

Хейзел хотела сказать Джорджу, что отключили электричество, но его не оказалось рядом: он ушел на кухню за пивом.

Джордж вернулся с банкой в руке и на секунду замер от громкого сигнала в ухе. Затем наконец сел.

— Ты плакала? — спросил он Хейзел.

— Угу.

— Почему?

— Забыла… По телевизору что-то очень грустное показывали.

— А что?

— В голове все перемешалось, не вспомнить, — ответила Хейзел.

— Ну и славно, грустное надо забывать, — сказал Джордж.

— Я так и делаю.

— Умница моя! — похвалил ее Джордж и весь съежился: в голове у него прогремел ружейный выстрел.

— Ух… ну и грохот, я вам скажу! — воскликнула Хейзел.

— Можешь сказать еще раз.

— Ух… ну и грохот! — повторила Хейзел.

Однажды майским днем Пит Крокер — шериф округа Барнстейбл, то есть всего Кейп-Кода — вошел в приемную салона Федерального агентства по гуманным самоубийствам в Хайаннис-Порте и сообщил двум высоким девушкам-администраторам за конторкой, что в направлении мыса движется отъявленный сорвиголова Билли Поэт, однако паниковать не нужно, все под контролем.

Сорвиголовами называли людей, которые отказывались трижды в день принимать таблетки для гуманного контроля рождаемости. За это им грозил штраф в размере 10000 долларов и 10 лет тюрьмы.

Дело было в ту пору, когда население земного шара составляло 17 миллиардов человек. Наша маленькая планета не могла выдержать столько млекопитающих разом. Люди в буквальном смысле теснились на Земле, как костяночки.

Костяночки — это такие сочные узелки, из которых состоят ягоды малины или ежевики.