— Погоди, Эдди, — заинтересовался Зуммер, — придержи-ка свою прыть. А что вы нам за это дадите? — обратился он к немцам.

— Давайте войдем во двор. Здесь мы не можем вам это показать, — ответил блондин.

— Ходят слухи, что в окрýге еще ошиваются нацисты, — отмел его предложение Зуммер, — так что показывайте здесь.

— Ну, и кто из нас после этого чертов дурак? — сказал Эдди.

— Я просто хочу, чтобы было что рассказать внукам, — отозвался Зуммер.

Блондин засунул руку в карман и извлек толстую пачку свернутых трубочкой немецких марок.

— А! Конфедератские доллары![8] Тьфу, — усмехнулся Зуммер. — Другого чего у вас не найдется?

Вот тогда-то старик и показал им свои часы: четыре бриллианта, рубин и золото. И там, прямо посреди толпы, в которой смешались беженцы самого разного рода, каких только можно себе представить, блондин сказал Эдди и Зуммеру, что они получат эти часы, если зайдут вместе с ними во двор фермы и обменяют свои рваные американские мундиры на их цивильную одежду. Видимо, они полагали, что все американцы — простаки.

Эдди и Зуммеру все это показалось безумно смешной забавой, потому что Эдди и Зуммер были пьяны в стельку. Будет о чем дома рассказать, подумали они. Часы им были не нужны. Они хотели живыми вернуться домой. Там же, посреди разношерстной беженской толпы, блондин показал им маленький пистолет — мол, и его они получат вместе с часами.

Но теперь, кто бы что ни говорил, никто никого услышать уже не мог. Земля содрогнулась, и воздух вспороли тысячи осколков: это бронированные машины победоносного Советского Союза, громыхая и плюясь огнем, вступили на дорогу. Все, кто мог, бросились врассыпную, спасаясь от этой неумолимой мощи. Кому-то не повезло, их покалечило или вовсе расплющило гусеницами.

Эдди с Зуммером и двумя немцами вмиг очутились за каменным забором, там, где блондин предлагал американцам обменять свои мундиры на часы и гражданскую одежду. В оглушительном реве танков, когда каждый мог делать что угодно, и никто не обратил бы на него никакого внимания, блондин выстрелил Зуммеру в голову и, направив пистолет на Эдди, снова нажал курок, но промахнулся.

Они явно с самого начала задумали убить Эдди и Зуммера. Только вот был ли шанс у старика, не знавшего ни слова по-английски, пройти через позиции победителей, выдавая себя за американца? Такое могло удаться одному блондину. Вместе они были обречены. Так что старику оставалось только покончить с собой.

Не ожидая повторного выстрела, Эдди перемахнул через каменный забор. Но блондину он был уже неинтересен. То, что ему требовалось, было на теле Зуммера. Когда Эдди осторожно выглянул поверх забора, чтобы проверить, не жив ли все-таки Зуммер, блондин сдирал одежду с трупа. Старик теперь держал в руке пистолет. Потом он засунул дуло в рот и вышиб себе мозги.

Блондин благополучно удалился в одежде Зуммера и с его жетоном. Мертвый Зуммер остался лежать в солдатском белье, без чего-либо, способного удостоверить его личность. На земле, между Зуммером и стариком, Эдди нашел часы. Они шли и показывали правильное время. Эдди поднял их и сунул в карман.

Ливень за окном лавки Джо Бейна прошел.

— Вернувшись домой, — заканчивал свой рассказ Эдди, — я написал родным Зуммера. Сообщил им, что он погиб в рукопашной схватке с немцем, хотя война уже и закончилась. То же самое я сказал армейскому начальству. Я не знал названия населенного пункта, возле которого это случилось, так что поиски его тела и достойные похороны организовать было невозможно. Я был вынужден бросить его там. Если люди, которые предали его тело земле, не знали, как выглядит белье солдата американской армии, они могли принять его за немца. Или за кого угодно. — Эдди выхватил часы из-под носа у скупщика. — Спасибо, что напомнили мне их настоящую цену, — сказал он. — Лучше уж я оставлю их себе на память. Как военный сувенир.

— Пятьсот! — поспешно выкрикнул Бейн, но Эдди уже шагал к выходу.

Минуть десять спустя мальчик-чистильщик вернулся с переводом надписи, выгравированной на крышке часов. Она гласила: «Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику Генерального штаба сухопутных войск, который не успокоится, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего рейха. Адольф Гитлер».

Во время Великой депрессии Нейтан Дюран, оказавшись бездомным, обрел в конце концов родной дом в армии Соединенных Штатов. Он прослужил в ней семнадцать лет, на протяжении которых земля была для него территорией, холмы и долины — высотками и открытыми местностями, горизонт — линией, на фоне которой нельзя вырисовываться, дома, леса и рощи — естественными укрытиями. Это была хорошая жизнь, а если он уставал думать о войне, он раздобывал себе девушку и бутылку, и на следующее утро снова был готов думать о войне.

Когда ему сравнялось тридцать шесть, вражеский снаряд угодил в командный пункт, находившийся под естественным укрытием густых деревьев на территории Кореи, и взрывная волна вынесла майора Дюрана прямо сквозь стенку палатки вместе с его картами и его военной карьерой.

Он всегда считал, что ему на роду написано умереть молодым и красиво. Но он не умер. Смерть была еще очень далеко, и Дюран оказался перед лицом неведомых и пугающих батальонов мирных лет.

В госпитале человек, лежавший на соседней койке, без конца говорил о судне, которым обзаведется, когда его снова соберут по кусочкам. В стремлении обрести собственные мирные мечты, иметь дом, семью и гражданских друзей Дюран позаимствовал мечту своего соседа по палате.

С глубоким шрамом через всю щеку, с оторванной мочкой правого уха и негнущейся ногой он доковылял до верфи Нью-Лондона, ближайшего к госпиталю порта, и купил подержанный круизный катер. Там же, в гавани, научился им управлять, по предложению детишек, слонявшихся на верфи, назвал свое судно «Веселым Роджером» и направился наугад в первое плавание — к острову Мартас-Винъярд[9].

На острове он не пробыл и дня, подавленный его безмятежностью и незыблемостью, ощущением глубины и неподвижности стоячего озера времени, мужчинами и женщинами, настолько умиротворенными, что им не о чем было даже поговорить со старым солдатом — разве что обменяться несколькими словами о погоде.

Дюран сбежал оттуда и пришвартовался в Чатеме, на изгибе берега Кейп-Кода, где у подножья маяка повстречал красивую женщину. Будь он, как прежде, в военном мундире, походи он, как в былые времена, на офицера, вот-вот отправляющегося на выполнение опасной миссии, быть может, они с этой женщиной зашагали бы дальше по жизни вместе. Женщины, бывало, относились к нему как к балованному мальчику, которому дозволялось слизывать крем со всех пирожных. Но теперь женщина отвернулась от него безо всякого интереса. Он был никто и ничто. Искра погасла.

Прежний удалой настрой вернулся часа на два, пока он сражался со шквальным ветром, налетевшим с дюн восточного побережья Кейп-Кода, но на борту не было никого, кто мог бы полюбоваться этой схваткой. Когда он добрался до укромной бухты в Провинстауне и сошел на берег, им вновь овладело чувство опустошенности неприкаянного человека, чья жизнь осталась позади.

— Посмотрите вверх, пожалуйста, — скомандовал броско одетый молодой человек с фотоаппаратом, который вел под руку девушку.

От удивления Дюран поднял голову и услышал, как щелкнул затвор фотоаппарата.

— Спасибо, — весело сказал молодой человек, а девушка поинтересовалась:

— Вы художник?

— Художник? — переспросил Дюран. — Да нет, я отставной офицер.

Парочка безуспешно попыталась скрыть разочарование.

— Мне жаль, — сказал Дюран и почувствовал тоску и раздражение.