— Не смей издеваться над отцом! — вскинулась Эм. — И не разговаривай с полным ртом.

— Хотел бы я посмотреть на того, кто смолчал бы, набив рот этой гадостью, — огрызнулся семидесятитрехлетний Эдди и, взглянув на часы, добавил: — Пора нести завтрак Дедуле, не опоздайте.

— Да-да, пора, — слабым голосом сказал Лу и передернул плечами. — Давай поднос, Эм.

— Мы понесем его вместе.

Храбро улыбаясь, они медленно подошли к двери, которую полукольцом окружали Шварцы с вытянутыми лицами. Эм легонько постучала.

— Дедуля, — радостно позвала она, — завтрак готов.

Ответа не последовало, и она хотела постучать снова, на сей раз громче, но не успели костяшки ее пальцев коснуться двери, как та распахнулась. Стоявшая посреди спальни мягкая, глубокая, широкая кровать с балдахином, являвшая собой для всех Шварцев символ вожделенного сладкого будущего, была пуста.

Дух смерти, внятный Шварцам не более чем зороастризм или причины восстания сипаев, всех лишил дара речи, у них даже замедлилось сердцебиение. Потрясенные, наследники принялись опасливо заглядывать под кровать, под стол, за занавески в поисках того бренного, что могло остаться от Дедули, их общего праотца.

Но вместо своей земной оболочки Дедуля оставил им записку, которую Лу в конце концов нашел на комоде, под пресс-папье — драгоценным сувениром Всемирной выставки 2000 года. Нетвердым голосом он прочел вслух:

— «Один из тех, кому я предоставлял кров и защиту, кому все эти годы передавал свои сокровенные знания о жизни, вчера вечером ополчился против меня, словно бешеный пес, и разбавил — или попытался разбавить — мой антигерасон. Я уже не молод, и мне больше не под силу нести как прежде тяжкое бремя жизни. А посему, пережив вчерашний горький опыт, я прощаюсь с вами. Мирские заботы скоро спадут с меня, словно броня с шипами[65], и я обрету наконец покой. Когда вы найдете эту записку, меня уже не будет».

— Вот это да! Он… даже не дождался… начала Гонок… на пятьсот миль, — прерывисто воскликнул Вилли.

— Или чемпионата мира по бейсболу, — подхватил Эдди.

— И не узнает, вернется ли зрение к миссис Макгарви, — добавил Морти.

— Тут есть еще кое-что, — сказал Лу и продолжил читать вслух: — «Я, Харолд Дэ Шварц, проживающий там-то… настоящим выражаю и довожу до всеобщего сведения свою последнюю волю и этим завещанием отменяю все предыдущие завещания и дополнительные распоряжения к ним, сделанные мною когда-либо прежде»…

— Нет! — перебил его Вилли. — Только не это!

— «…я ставлю условием, — продолжил Лу, — чтобы все мое имущество, любого вида и происхождения, неделимо перешло по наследству в общее пользование всех моих потомков, независимо от возраста, на равных правах и в равной степени».

— Потомков? — переспросила Эмералд.

Лу обвел рукой всех присутствующих.

— Это означает, что теперь мы все одинаково являемся владельцами этих чертовых охотничьих угодий.

Все взоры немедленно обратились к кровати.

— Все? И все одинаково? — подал голос Морти.

— На самом деле, — сказал Вилли, который был старшим из присутствовавших, — это будет та же старая схема, когда старейшины руководят всем, и их штаб находится здесь, и…

— Нет, как вам это нравится?! — перебила его Эм. — Лу принадлежит здесь столько же, сколько вам, и, позвольте заметить, руководить должен старший из тех, кто еще работает. Вы слоняетесь здесь все дни напролет в ожидании своего пенсионного чека, а бедный Лу приползает едва живой после работы и…

— А как насчет того, чтобы дать возможность человеку, который никогда не знал, что такое уединение, хотя бы попробовать, что это такое? — горячо воскликнул Эдди. — Черт возьми, вы, старики, могли сколько угодно наслаждаться уединением, когда были детьми. А я родился и вырос в этой проклятой казарме! Как насчет…

— Да ну? — вклинился Морти. — Не сомневаюсь, что всем вам было несладко, как подумаю, так у меня прямо сердце кровью обливается. А вы попробуйте для потехи провести медовый месяц в коридоре, где полно людей.

— Тихо! — властно прикрикнул Вилли. — Первый, кто откроет рот, проведет следующие полгода в ванной. А теперь вон из моей комнаты. Мне нужно подумать.

В нескольких дюймах над его головой просвистела и, ударившись о стену, вдребезги разбилась ваза. А в следующий момент началась всеобщая свалка: каждая пара отчаянно старалась вышвырнуть другую из комнаты. Боевые союзы создавались и распадались в молниеносно меняющейся тактической обстановке. Эм и Лу вытолкали в коридор, но они сплотились с другими, оказавшимися в такой же ситуации, и штурмом снова овладели комнатой.

После двухчасового сражения, ни на дюйм не приблизившего семейство к какому-либо решению, в квартиру ворвались полицейские.

В течение следующего получаса патрульные машины и кареты «скорой помощи» увезли всех Шварцев, и квартира стала просторной и тихой.

А спустя еще час кадры финальных сцен этого бунта уже наблюдали на телеэкранах пятьсот миллионов восторженных зрителей Восточного побережья.

В тишине трехкомнатной квартиры Шварцев на семьдесят шестом этаже строения двести пятьдесят семь продолжал работать телевизор. Она еще раз наполнилась звуками драки, криками и ругательствами, теперь безопасно доносившимися из динамиков.

На экране телевизора в полицейском участке шла та же битва, за которой следили и Шварцы, и — с профессиональным интересом — их тюремщики.

Эм и Лу поместили в смежные камеры площадью четыре на восемь футов, где они вольготно растянулись на своих койках.

— Эм, — позвал Лу через перегородку, — у тебя там тоже отдельный умывальник?

— Конечно. Умывальник, кровать, лампа — все удобства. Ха! А мы-то думали, что Дедулина комната — верх мечтаний. Как долго это продлится? — Она вытянула руку перед собой. — Первый раз за сорок лет у меня не дрожат руки.

— Скрести пальцы, — сказал Лу. — Адвокат попробует выторговать для нас год.

— Вот это да-а! — мечтательно протянула Эм. — Это за какие же ниточки надо подергать, чтобы добиться одиночного?

— Хватит, заткнитесь, — сказал надзиратель, — а то вышвырну всю вашу ораву вон. И любому, кто там, на воле, заикнется кому-нибудь, как хорошо в тюрьме, больше не видать камеры как своих ушей!

Заключенные моментально присмирели.

Когда репортаж о драке закончился, гостиная в квартире Шварцев на миг погрузилась в темноту, а потом на экране, словно солнце, вышедшее из-за облака, появилось лицо диктора.

— А теперь, друзья, — сказал он, — специальная информация от производителей антигерасона для тех, кому за сто пятьдесят. Вашей социальной активности мешают морщины, скованность в суставах, седина или выпадение волос, поскольку все это настигло вас до того как был изобретен антигерасон? Вы больше не будете страдать из-за этого и чувствовать себя не такими, как все, вышвырнутыми на обочину. В результате многолетних исследований ученые-медики изобрели суперантигерасон! Уже через несколько недель, да, всего через несколько недель вы будете выглядеть, чувствовать и вести себя как ваши праправнуки! Неужели вы не заплатите пять тысяч долларов за то, чтобы стать неотличимым от остальных? Да и это не обязательно. Безопасный, прошедший испытания суперантигерасон обойдется вам ежедневно всего в несколько долларов, а средняя стоимость возвращения юношеской живости и привлекательности будет стоить меньше пятидесяти долларов.

Заказывайте прямо сейчас пробную упаковку. Просто напишите свое имя и адрес на почтовой открытке стоимостью в один доллар и пошлите ее по адресу: «Супер. Почтовый ящик пятьсот три нуля, Скенектади, Нью-Йорк». Записали? Я повторю: «Супер. Почтовый ящик…»

Особую значимость словам диктора придавал скрип Дедулиного пера от той самой ручки, которую накануне вечером дал ему Вилли. Несколькими минутами раньше Дедуля вернулся из бара «Свободный час», откуда прекрасно просматривалось строение 257 на противоположной стороне залитого асфальтом квадрата, известного под названием «Олден-виллидж-парк». Он вызвал уборщицу, чтобы она немедленно навела порядок в квартире, и нанял лучшего в городе адвоката, чтобы тот добился обвинительного приговора для его отпрысков. Потом Дедуля притащил кровать и установил ее перед телевизором, чтобы можно было смотреть передачи лежа. Об этом он мечтал много лет.