Дедуля не упустил ничего из высокой драмы, автором которой являлся, и свою роль сыграл с полной отдачей. Хмурясь и водя пальцем по строчкам, словно впервые видел собственное завещание, он читал вслух глубоким зловещим монотонным голосом — ни дать ни взять басовый регистр церковного оргáна:

— «Я, Харолд Дэ Шварц, проживающий в строении двести пятьдесят семь в Олден-виллидж, Нью-Йорк-сити, настоящим выражаю и довожу до всеобщего сведения свою последнюю волю и этим завещанием отменяю все предыдущие завещания и дополнительные распоряжения к ним, сделанные мною когда-либо прежде». — Он торжественно высморкался и продолжил, не пропуская ни слова, а некоторые пассажи повторяя для пущей важности — особенно те, что касались подробнейших указаний относительно своих похорон.

Когда он закончил перечислять эти указания, он так расчувствовался, что его душили слезы, и Лу даже подумал: может, он забудет, зачем велел принести ему завещание? Но Дедуля героически справился со своими эмоциями и не меньше минуты что-то вычеркивал в нем, а потом принялся писать, одновременно читая написанное вслух. Лу столько раз все это слышал, что мог и сам продиктовать ему эти строчки.

— «Столько печалей и глубоких разочарований постигло меня здесь, что я покидаю эту юдоль скорби с легким сердцем и отправляюсь в лучший мир, — провозгласил и записал Дедуля. — Но самую глубокую рану нанес мне…» — Он оглядел собравшихся, стараясь вспомнить, кто был этим злодеем.

Все угодливо перевели взгляды на Лу, который покорно поднял руку.

Дедуля кивнул, вспомнив, и закончил фразу:

— «…мой правнук Луи Дж. Шварц».

— Внук, сэр, — поправил его Лу.

— Не юли. Ты и без того уже достаточно наворотил, — сказал Дедуля, однако поправку в тексте сделал. С этого момента он уже без запинок продолжил пассаж о лишении Лу наследства по причине вздорного поведения и проявленного к завещателю неуважения.

В следующем абзаце, том, который в определенный момент времени касался уже каждого из присутствовавших в комнате, имя Лу было вычеркнуто и заменено на имя Вилли в качестве наследника квартиры и — самый лакомый кусочек! — двуспальной кровати из личной комнаты Дедули.

— Итак! — сияя, воскликнул Дедуля, стирая дату в конце страницы и вписывая новую, даже с указанием времени. — Итак, пора смотреть «Семейку Макгарви». — Это был телесериал, за которым Дедуля следил с тех пор как ему исполнилось шестьдесят, то есть на протяжении ста двенадцати лет. — Мне не терпится узнать, что же случилось дальше, — закончил он.

Отделившись от остальных, Лу прилег на свое печальное ложе перед входом в ванную. Ему хотелось, чтобы Эм пришла и легла рядом, и он недоумевал, куда она подевалась.

Подремав несколько минут, он был разбужен кем-то, переступившим через него, чтобы пройти в ванную. Несколько секунд спустя он услышал тихий звук булькающей жидкости из-за двери — как будто кто-то что-то сливал в умывальник. Его вдруг осенила страшная мысль: Эм не выдержала и делает там нечто, грозящее ужасными последствиями для Дедули.

— Эм? — зашептал он, приблизив лицо к двери.

Никто ему не ответил, и он надавил на дверь. Старый замок, язычок которого едва входил в гнездо, продержался не долее секунды, дверь распахнулась.

— Морти?! — Лу задохнулся от изумления.

Правнук Лу, Мортимер, который только что женился и привел жену в дом Шварцев, посмотрел на Лу с ужасом и удивлением и захлопнул дверь, но Лу успел рассмотреть то, что было у него в руках, — экономичного объема огромную бутылку антигерасона, наполовину опустошенную, в которую Мортимер доливал воду из-под крана.

Минуту спустя Мортимер вышел, вызывающе посмотрел на Лу и, ни слова не говоря, прошмыгнул мимо него, направившись к своей очаровательной жене.

Ошеломленный, Лу не знал, что делать. Он не мог допустить, чтобы Дедуля пил разбавленный антигерасон, но если он предупредит Дедулю, тот наверняка сделает и без того чудовищную жизнь в квартире вовсе невыносимой.

Заглянув в гостиную, Лу увидел, что Шварцы, в том числе и Эмералд, временно умиротворенные, наслаждаются кошмаром, в который превратили свою жизнь Макгарви. Он прокрался в ванную, как сумел запер дверь и стал сливать содержимое Дедулиной бутылки в умывальник. Он собирался снова наполнить ее неразбавленным антигерасоном из двадцати двух бутылок меньшего объема, стоявших на полке. В большую бутылку входило полгаллона, а горлышко у нее было очень узким, поэтому казалось, что жидкость из нее не выльется до конца никогда. К тому же в его нервозном состоянии ему чудилось, что слабый запах антигерасона, напоминающий запах вустерского соуса, распространяется по всей квартире, просачиваясь через замочную скважину и щель под дверью.

«Буль-буль-буль», — монотонно ворковал испорченный антигерасон. Внезапно из гостиной донеслась музыка, ножки стульев зашаркали по полу, и послышалось глухое бормотание. «Так заканчивается, — возвестил голос диктора, — двадцать девять тысяч сто двадцать первая глава из жизни ваших и моих соседей Макгарви». Чьи-то шаги раздались в коридоре, и кто-то постучал в дверь ванной.

— Одну секундочку, — бодро ответил Лу. От отчаяния он стал трясти бутылку, надеясь, что так жидкость выльется быстрее, но пальцы заскользили по мокрому стеклу, и тяжелая бутылка шарахнулась о кафельный пол.

Дверь распахнулась, возникший на пороге Дедуля ошарашенно уставился на кучу осколков.

Лу почувствовал тошноту, заставил себя изобразить обаятельную улыбку, но так и не смог придумать, что сказать, поэтому лишь молча беспомощно смотрел на Дедулю.

— Так-так, парень, — сказал тот наконец, — похоже, ты тут затеял небольшую уборку.

Не произнеся больше ни слова, он повернулся, протолкался через толпу родственников и заперся в своей спальне.

Еще с минуту Шварцы смущенно смотрели на Лу в гробовой тишине, а потом заспешили обратно в гостиную, словно боялись, что, останься они здесь еще немного, его чудовищная вина может запятнать и их. Морти задержался чуть дольше, недовольно-издевательски глядя на Лу, потом тоже удалился в гостиную, и только Эмералд продолжала стоять в дверях.

По щекам у нее текли слезы.

— Бедный ты мой барашек… Ну, не смотри ты на меня так жалобно. Это моя вина. Я тебя подбила на это.

— Нет, — возразил Лу, к которому наконец вернулся дар речи. — Ты тут ни при чем. Честное слово, Эм. Я просто…

— Милый, тебе ничего не нужно мне объяснять. Я на твоей стороне, что бы ни случилось. — Она поцеловала его в щеку и прошептала на ухо: — Это не было бы убийством, родной. Так что ничего ужасного ты не сделал. Его бы это не убило. Он бы просто пришел в естественное состояние, и Бог забрал бы его к себе тогда, когда счел бы нужным.

— Что же теперь будет, Эм? — глухо спросил Лу. — Что он с нами сделает?

С ужасом ожидая того, что предпримет Дедуля, Лу и Эмералд не спали всю ночь. Однако из-за сакральной двери не донеслось ни звука. Часа за два до рассвета сон все же сморил чету.

В шесть они проснулись, потому что это было время их поколения для завтрака в кухоньке. Никто с ними не разговаривал. Им отводилось на еду двадцать минут, но после бессонной ночи они были так заторможены, что едва успели проглотить по две ложки фальшивого омлета из водорослей, как пришло время уступить место поколению их сына.

Затем, как предписывалось только что лишенным наследства, они, стараясь придать себе бодрый вид, начали готовить завтрак Дедуле, который было положено подавать ему в постель на подносе. Труднее всего с непривычки было управляться с настоящими яйцами, беконом и олеомаргарином, на которые Дедуля тратил почти все доходы от своего имущества.

— Я, — сказала Эмералд, — не собираюсь впадать в панику, пока не удостоверюсь, что есть из-за чего паниковать.

— Может, он не понял, что я там раскокал, — с надеждой спросил Лу.

— Ну да, он ведь мог решить, что это было стекло от твоих карманных часов, — язвительно высказался Эдди, их сын, лениво жевавший якобы гречишный пирог из переработанных опилок.