— На твоем месте, — сказала она Илаю, — я бы с ума сходила от радости. Впереди четыре лучших года твоей жизни.

— Ага, — не поворачивая головы, согласился сын. На мать смотрел только его затылок с завитком жестких русых волос над белым воротничком.

— Вот интересно, сколько Ременцелей учились в Уайтхолле? — не умолкала Сильвия.

— Спроси еще, сколько покойников лежит на кладбище, — буркнул доктор и тут же ответил как на вопрос жены, так и на старую шутку: — Все.

— А если все же прикинуть, которым по счету выйдет Илай? — не унималась Сильвия.

Доктор Ременцель почувствовал легкое раздражение — вопрос показался ему не слишком уместным.

— Такие вещи вычислять не принято.

— И все-таки! — настаивала жена.

— Пойми, даже для грубого подсчета придется перелопатить архивы с конца восемнадцатого века! И потом, как учитывать Шофилдов, Хейли, Маклилланов?

— Посчитай хотя бы Ременцелей. Пожалуйста!

— Ну… — Доктор пожал плечами, калька в его руках зашуршала. — Около тридцати.

— Значит, Илай — тридцать первый! — с удовольствием объявила Сильвия. — Ты тридцать первый, золотко! — сообщила она затылку сына.

Калька раздраженно хрустнула.

— Не хватало еще, чтобы он шатался по школе, болтая всякую ерунду. Тридцать первый!

— Он не будет, он умный мальчик, — успокоила мужа Сильвия.

Азартная, амбициозная, она вышла замуж за доктора шестнадцать лет назад, без гроша за душой, и до сих пор приходила в восторг при мысли о том, что люди могут быть богаты так долго, на протяжении нескольких поколений.

— А разыщу-ка я эти самые архивы, пока вы будете заняты делами, — решила Сильвия. — И посчитаю точно, которым из Ременцелей станет Илай. Не для того чтобы он хвастался, конечно, — просто из интереса.

— Как тебе будет угодно, — согласился доктор.

— Так и будет! Я люблю подобные вещи, хоть ты и ворчишь.

Сильвия ожидала, что муж, по своему обыкновению, вскипит, но этого не случилось. Ей нравилось поддразнивать его, намекая на разницу в происхождении, и она частенько заканчивала споры словами: «Вообще, в глубине души, я все та же сельская девчонка, ею и останусь, пора бы привыкнуть!»

Однако в этот раз доктор Ременцель игру не поддержал. Его полностью захватили чертежи.

— А в новой пристройке будут камины? — спросила Сильвия, вспомнив о красивых каминах в нескольких комнатах старой части общежития.

— Это бы удвоило стоимость строительства.

— Будет здорово, если Илаю достанется комната с камином.

— Камины только у старшеклассников.

— Ну вдруг повезет…

— Что ты имеешь в виду под словом «повезет»? Что я должен потребовать камин для Илая?

— Не потребовать…

— А просто попросить?

— Возможно, в душе я всего лишь сельская девчонка, — заявила Сильвия, — но, перелистывая буклет, я вижу здания, названные в честь Ременцелей, на последней странице читаю, сколько сотен тысяч Ременцели перечисляют в школьный фонд, и не могу отделаться от мысли, что мальчик с фамилией Ременцель имеет право на некоторые поблажки.

— Отвечу прямо: даже не вздумай просить никаких поблажек, ясно? Никаких.

— Разумеется, не буду. Почему ты вечно боишься, что я тебя опозорю?

— Ничего такого я не боюсь.

— И все-таки имею я право думать что думаю?

— Если не можешь иначе.

— Не могу, — нисколько не раскаиваясь, весело подтвердила Сильвия и тоже заглянула в чертежи. — Как считаешь, новичкам понравится в пристройке?

— Каким именно новичкам?

— Из Африки.

Сильвия говорила о тридцати африканцах, принятых в Уайтхилл по требованию министерства иностранных дел. Собственно, для них и расширялось общежитие.

— Пристройка не только для африканцев, — ответил доктор. — Всех расселят вперемешку.

— Вот как! — Сильвия помолчала, обдумывая слова мужа, а затем спросила: — Значит, Илай может получить комнату с кем-то из них?

— Первокурсники тянут жребий, выбирая соседей, — ответил доктор. — Это и в буклете написано.

— Илай! — окликнула Сильвия.

— Гм? — отозвался сын.

— Что, если тебе в соседи попадется африканец?

В ответ Илай лишь вяло пожал плечами.

— Ничего?

Снова пожатие.

— Думаю, ничего, — заключила Сильвия.

— Еще не хватало, чтобы он был недоволен, — проворчал доктор.

«Роллс-ройс» поравнялся со старым «шевроле», таким разбитым, что задняя его дверь была подвязана веревкой. Доктор Ременцель мельком глянул на водителя и, внезапно просияв, приказал Бену Баркли держаться рядом.

А сам перегнулся через Сильвию, открыл окно и громко крикнул:

— Том! Том!

Водителем потрепанного «шевроле» оказался одноклассник доктора. В ответ он в восторге замахал форменным галстуком Уайтхилла и указал на славного мальчика, сидевшего рядом, поясняя кивками и улыбками, что везет сына в школу.

Доктор Ременцель, в свою очередь, ткнул пальцем в лохматый затылок Илая, показывая, что едет за тем же самым. Перекрикивая ветер, свистевший между двумя машинами, приятели договорились встретиться за обедом в «Остролисте» — гостинице, где чаще всего останавливались посетители Уайтхилла.

— А теперь вперед! — приказал доктор Бену.

— Знаешь, — сказала Сильвия, — об этом обязательно нужно написать статью. — Она поглядела в заднее стекло на отставшую от них старую машину. — Просто обязательно.

— О чем? — спросил доктор и, заметив, что Илай сполз по сиденью вниз, резко прикрикнул: — Сядь прямо! — а затем вновь обернулся к жене.

— Люди считают, что в частные школы берут только богатых и знатных, — пояснила Сильвия. — Но ведь это не так!

Она пролистнула каталог и прочла: «Школа Уайтхилл придерживается позиции, что каждый мальчик, желающий попробовать свои силы на экзамене, должен получить такую возможность, даже если его семья не в силах оплачивать полную стоимость обучения. Поэтому приемная комиссия каждый год отбирает из трех тысяч кандидатов 150 наиболее многообещающих и достойных абитуриентов, не обращая внимания на то, могут ли их родители целиком внести положенные 2200 долларов. Те, кто нуждается в материальной помощи, получают ее в необходимом объеме. В некоторых случаях оплачивается даже проезд и покупка одежды».

— По-моему, замечательно, — тряхнув головой, сказала Сильвия. — Жаль, многие и знать не знают, что в Уайтхилл может поступить даже сын простого шофера!

— При условии, что он достаточно умен, — указал доктор.

— И благодаря Ременцелям, — с гордостью добавила его жена.

— А также массе других людей.

— «В 1799 году Илай Ременцель заложил фундамент для нынешнего фонда поощрительных стипендий, пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Двенадцатью школа владеет по сию пору, стоимость их составляет три миллиона долларов», — опять прочитала вслух Сильвия.

— Илай! — прикрикнул доктор. — Да сядь же ты ровно! Что с тобой творится?

Илай снова выпрямился, но почти тут же стек обратно, как снеговик на жаре. Раскис он не просто так. Больше всего на свете ему хотелось умереть или исчезнуть без следа. Он никак не мог заставить себя признаться, что его не взяли в Уайтхилл, что он провалил экзамен. Родители не имели об этом ни малейшего понятия, потому что ужасную новость Илай узнал из письма, которое тут же разорвал на кусочки.

Доктор Ременцель с женой просто не представляли, что их сын будет учиться где-то кроме Уайтхилла. Им и в голову не приходило, что его могут не принять, потому-то они даже не поинтересовались, как он сдал экзамен, и не удивились, что из школы не пришло никаких результатов.

— А как Илай будет записываться? Что для этого нужно? — спросила Сильвия, когда «роллс-ройс» пересек границу штата Род-Айленд.

— Понятия не имею, — отозвался доктор. — Сейчас все так усложнили: анкета в четырех экземплярах, потом все эти перфокарты, машины — сплошная бюрократия. А уж вступительный экзамен! В мое время вполне хватало собеседования с директором. Несколько вопросов — и добро пожаловать в Уайтхилл!