— Интересно, какие истории мы расскажем друг другу через три дня? — мечтательно произнесла Мари Футц.

Гарри Буркхарт так и не вернулся в купе. Всю дорогу до Парижа он курил в коридоре и по прибытии в Город Влюбленных заходился в приступах кашля. Когда поезд подошел к перрону, Рейчел вышла из купе и подобрала мужа в коридоре, словно дешевый чемодан.

— Где твое чувство юмора? — презрительно спросила она.

— У меня его нет, — ответил Гарри.

— Милый, Париж! Мы в Париже! — радостно воскликнула Мари Футц.

— Ох, что-то мне не по себе. Нехорошо как-то, — проворчал старый Футц.

Юные влюбленные мгновенно растаяли в парижских сумерках, легко слившись с ними своей окраской. Знакомство юноши с городом и языком открывало перед ними все пути.

А Футцам и Буркхартам пришлось искать переводчика, чтобы получить багаж и обменять фунты на франки, а затем объяснить таксистам, куда их отвезти.

Ожидая такси, Рейчел продолжала подначивать Гарри:

— Жаль, что мы не в Германии, там ты был бы королем.

Гарри выругался и решил немного прогуляться, чтобы усмирить свой гнев. Не пройдя и трех шагов, он наткнулся на прекрасную девушку, стоящую под фонарем. Она заговорила с ним по-английски, сразу давая понять, что считает его героем. Прямо на глазах у Рейчел, в каких-нибудь десяти шагах, девушка пообещала Гарри по-настоящему пылкую и страстную любовь, которой он достоин.

Три пары поселились в разных гостиницах, но время от времени сталкивались друг с другом. Так, Гарри Буркхарт, плывший на прогулочном катере по Сене с неизвестной женщиной, явно не женой, заметил на набережной Мари Футц, которая с помощью разговорника пыталась завести светскую беседу с удивленным уличным художником.

Мари, в свою очередь, увидела юную пару на скамейке в Тюильри в разгар ожесточенного спора.

А Рейчел с ввалившимися глазами и старик Футц столкнулись в большой американской аптеке у Триумфальной арки. Футц покупал сироп от несварения желудка, а Рейчел — краску для волос. Они не заговорили друг с другом. У старика Футца была грязь под ногтями, и вообще он имел вид чрезвычайно занятого человека, который страшно спешит. Более того, он обращался к аптекарю по-французски. На плохом, убогом французском, но объясниться сумел.

А спустя три дня старик Футц провел Мари через весь Гар-дю-Нор в нужный поезд и без всяких переводчиков нашел нужное купе. Они пришли первыми, и Мари смотрела на мужа, как на блистательного вундеркинда.

— Ты почерпнул из этих пластинок куда больше, чем я думала, — сказала она.

— Ничего я из них не почерпнул! — недовольно проворчал Футц. — Любой язык — всего лишь шум, который люди производят своим ртом. Я слышу чужой шум и произвожу шум в ответ.

— Почему-то мой шум никто не понимал, — возразила Мари.

— Это потому, что тебе нечего сказать, — съязвил Футц.

Мари молча проглотила оскорбление. Своей вежливой и старательной тарабарщиной она за эти три дня поставила в тупик не одного француза.

Следующей взошла на борт прелестная юная леди — одна. И если по пути в Париж ее отгораживала от остальных пассажиров любовь, то сейчас — гораздо менее радостное чувство. Она не поздоровалась и молча села на свое место, полностью погруженная в себя, без капли косметики, окутанная плотной вуалью достоинства и скуки. Она не смотрела на часы, не выглядывала в коридор или в окна, то есть явно никого не ждала.

Последними с большой помпой прибыли Гарри и Рейчел Буркхарт. Их сопровождала целая свита: полицейский, проводник, носильщик и молодой человек из американского посольства. Гарри был пьян и расхристан, галстук повязан криво, на пальто не хватало пуговиц, на локтях и коленях — грязные пятна. Картину дополняли разбитая губа и радужный синяк под глазом.

Рейчел выглядела как белая королева племени людоедов. Она осветлила свои черные волосы и выкрасила их в ярко-оранжевый цвет. В отличие от мужа, она была трезва как стеклышко. С нежностью, казавшейся еще трогательнее в сочетании с диким видом, Рэйчел помогла погрузить Гарри на борт. Гарри не хотел ее нежности, хотя отчаянно в ней нуждался. Он то благодарил Рейчел, то посылал жену к черту. Раз в порыве благодарности даже назвал ее мамой.

Когда поезд тронулся, Гарри помахал рукой в окно и сказал: «Прощай, Париж, прощай, старая…» — и назвал его так, как именуют женщину, с которой он провел эти три дня.

Прелестная одинокая девушка проявила легкий интерес к столь непристойному прощанию и вновь ушла в себя. Только такой сумасшедший, как Гарри, мог задать ей прямой вопрос.

— Видите, что случилось с ее мужем? — обратился он к девушке, ткнув пальцем в Рейчел. — А что с вашим?

— Он задержался, — вежливо ответила она.

— А мне вот нет удержу, — гордо заявил Гарри. — Я один из самых неудержимых гостей Парижа за всю его историю.

Он устремил стеклянный взгляд на Футца, раскачиваясь взад и вперед, в то время как поезд петлял между задними дворами с бельем на веревках в заколдованном лесу дымовых труб.

— Господин Футц, — наконец произнес он.

— Да?

— Могу я поговорить с вами наедине?

— Что ты опять затеял, Гарри? — забеспокоилась Рейчел.

— Хочешь еще немного покомандовать моей жизнью?

— Нет, — поспешно ответила Рейчел и больше не сказала ему ни слова.

Гарри с трудом уговорил старика Футца выйти с ним в коридор.

— Я хочу извиниться за своего мужа, — пробормотала Рейчел.

— Не страшно, — успокоила ее Мари, — я понимаю. На всех мужчин иногда находит.

— Разве только на мужчин? — сказала Рейчел. — Вы видели мои волосы?

— А вы видели мою руку? — отозвалась Мари и стянула с левой руки тонкую белую перчатку.

— А что с ней не так? — заинтересовалась Рейчел.

— Нет обручального кольца, — пояснила Мари, удивленно распахнув глаза. — Мое бедное, старенькое, потертое колечко, где оно? Валяется теперь где-то на дне Сены. Когда вернемся в Индианаполис, пойдем с Артуром в ювелирный магазин, и ему придется купить новое кольцо для своей шестидесятипятилетней невесты.

Символичность утраты обручального кольца оказалась столь острой, что тронула даже очаровательную девушку.

— Вы уронили его с моста? — спросила она.

— Нет, смыла в сток умывальника в Лувре, — ответила Мари. — Когда мы рассматривали замечательную «Джоконду», Артур вдруг громко отрыгнул. Потом сказал, что в театре «Гилберт-Серкл» в Индианаполисе висит неплохая репродукция, а потом — что некоторые обложки «Сэтерди ивнинг пост» дадут ей сто очков вперед. И наконец, заявил, что разгадал тайну загадочной улыбки Джоконды — у нее тоже изжога.

Тогда я пошла в дамскую комнату и дала волю слезам. Плакала и плакала, никак не могла остановиться. Он раздавил мое счастье, как таракана. Не понимая, что делаю, я крутила на пальце обручальное кольцо, снимала и вновь его надевала. А потом бедное старое колечко вдруг звякнуло и упало в раковину.

— Разве нельзя было как-то его достать? — спросила Рейчел, бессознательно нащупывая свое собственное обручальное кольцо.

— Все эти три дня Артур работал бок о бок с французскими сантехниками, — ответила Мари, — не считаясь с расходами. Когда рабочие Лувра хотели прекратить поиски, Артур дал им денег, чтобы они продолжали работу. Он исследовал Париж под землей, а я — на поверхности, и это были лучшие дни в нашей жизни. Он вылез из канализационного люка, говоря по-французски, как настоящий парижанин. Прошлым вечером его новые друзья устроили для нас прощальную вечеринку. Они подарили ему корону, а мне — ожерелье из трубопроводной арматуры, и назвали нас королем и королевой парижской канализации. Если подумать, кто мы такие и кем были всегда, — добавила старая Мари Футц, — я и мечтать не могла о более высокой чести на закате жизни. Теперь я рада, что вернусь на Грейсленд-авеню и больше никогда не тронусь с места.

В окне показались руины фабрики, которую разбомбили во время Второй мировой войны. Оранжевоволосая Рейчел посмотрела на эти не подлежащие восстановлению развалины и сказала: