Мари говорила все тише и тише.

— Тогда я сказала ему: если тебе действительно так плохо, давай вернемся, но прежде хоть на денек съездим в Париж, всего на денечек, раз ты больше не вынесешь, только чтобы увидеть Эйфелеву башню и Джоконду. Ведь кто знает, окажемся ли мы еще когда-нибудь так близко от Парижа, и как долго ни один из нас не сможет увидеть множества знаменитых, прекрасных вещей, помимо четырех стен нашего дома № 4916 на Грейсленд-авеню?

Конец вопроса истаял как эхо в бездонном колодце человеческой тоски.

— Только теперь поняла, какая я эгоистка, — продолжила после паузы Мари.

— Я вовсе не считаю вас эгоисткой, — ответила Рейчел.

Описание неурядиц семейства Футц заставило ее почувствовать себя моложе, она словно расцвела. Гарри и Рейчел боялись старости еще больше, чем безденежья. Встречи с настоящими стариками оказывали на них благотворный смягчающий эффект, подобно доступному кредиту.

— Люди должны хотя бы иногда брать от жизни то, что им хочется, — сказал Гарри, вытянув вперед свои проворные цепкие руки. Конечно, хватка с каждым годом слабеет, но они еще долго не станут дрожащими, пятнистыми и немощными, как у Футца.

— Нельзя всю жизнь делать то, чего хотят от тебя другие, — подхватила Рейчел.

Она, по своей привычке, держала в руке большую пудреницу и, быстро щелкая крышкой, заставляла зеркальце подмигивать себе. Подмигивающее зеркало отражало стройную худощавую брюнетку с чертами, утратившими былую нежность. Хотя привлекательности еще хватало, однако любой мужчина, который поддавался ее чарам, сразу понимал, что Рейчел — крепкий орешек.

Сиюминутное чувство благополучия Гарри и Рейчел было соткано из тонкого и дешевого материала и рвалось легко, как мокрое бумажное полотенце. Уже по советам, которые Гарри с Рейчел давали бедной Мари Футц, было видно, насколько хрупок их союз.

— В некоторых случаях человек должен во что бы то ни стало идти своим путем, — заметила Рейчел.

— Порой люди идут на бесконечные компромиссы, пока в них совсем не останется жизни, — подхватил Гарри.

— Жизнь слишком коротка, — добавила Рейчел.

И все в таком духе, высказанное чрезвычайно дружелюбным тоном. Те же самые слова они часто говорили и даже кричали — зло и оскорбительно — друг другу во время ссор.

Маленькая седовласая старушка была поражена до глубины души.

— Я не имела в виду, что мы с Артуром плохо ладим, — произнесла она. — Мы друг без дружки вообще не можем. Мне не стоило все это говорить. Я… я просто хотела, чтобы он расслабился и пожил в свое удовольствие. На самом деле, его никто здесь не обидел и не ограбил, все были милы и приветливы. Просто вдали от дома он чувствует себя потерянным.

Она подумала, какими аргументами убедить Буркхартов, что ее брак удался, и, наконец, нашлась:

— Мы любим друг друга всей душой.

— Думаю, мы тоже, — ответил Гарри. — Не знаю… Вот ведь черт, смешная штука жизнь.

— Как-нибудь разберемся, — сказала Рейчел, продолжая играть с пудреницей.

Ей все больше нравилось отражение в зеркале. Для Гарри и Рейчел наступил момент глубочайшей привязанности. И тут судьба одним махом все разрушила. Из коридора послышались голоса, проводник открыл дверь и указал на свободные места. Юноша и девушка, которых он привел, были молоды, ослепительно хороши собой и безумно влюблены друг в друга. Молодой человек одарил проводника за труды с необыкновенной щедростью.

Двое баловней судьбы, явно молодожены, уселись лицом к лицу, помогая друг дружке устроиться шелковистыми прикосновениями и ангельским шепотом. Они были так интересны друг другу, что все остальные могли пялиться на них сколько угодно, не рискуя обидеть. Рейчел отложила свою мигающую пудреницу — перед ней была настоящая красота. Гарри немедленно влюбился в девочку и бесстыдно возжелал ее. Мари Футц издала непроизвольный тяжелый вздох, похожий на гудок далекого товарного поезда.

Юноша говорил с британским акцентом, застенчивые ответы девушки выдавали в ней ирландку из южного Бостона. Молодой человек владел не только английским — он бегло общался с проводником на французском.

Артур Футц вернулся из туалета и первым заговорил с новенькими.

— Я дважды прошел мимо, — тяжело выдохнул он. — Увидел вас и подумал, что ошибся купе.

Он шумно сел на свое место.

— Футц, старый дурак, сказал я себе, как ты дошел до такой жизни, что заблудился в поезде посреди Франции?

— Здесь нетрудно заблудиться, — согласился молодой человек и пояснил, что они тоже сначала сели не в свое купе, и проводник только что отвел их в правильное.

— Наш сосед так хорошо говорит по-французски! — сообщила Мари Футц мужу. — Слышал бы ты, как он разговаривал с проводником.

Она повернулась к молодому человеку и спросила:

— Ведь это французский?

— Кое-кто достаточно снисходителен, чтобы считать его французским, — ответил юноша.

— Мы с Артуром слушали записи на фонографе, только там говорят очень медленно. А вы говорите очень быстро, даже непонятно, какой это язык. Ваша жена, наверное, тоже знает французский?

— Нет, — сказал молодой человек, — но обязательно выучит.

— Я так точно эту премудрость не освою, — проворчал Футц.

— А я бы хотела выучить только одну фразу: «Отвезите меня к Джоконде и Эйфелевой башне», — сказала Мари.

Она повернулась к Рейчел Буркхарт, которая смотрела на проплывающие за окном ряды тополей и оранжевые крыши, а видела лишь призрачные отражения своих попутчиков в пыльном стекле. Рейчел начинала закипать.

— Вы с мужем не пробовали эти уроки на пластинках? — спросила у нее Мари, но та ее не услышала.

Даже по отражению было видно, как Гарри жалеет, что не женился на юной трогательной красавице. Помрачнев, Рейчел стала перебирать в памяти всех мужчин, которых могла завоевать одной улыбкой и ленивым бряцанием браслета. Не дождавшись ответа, Мари Футц повернулась к Гарри.

— А вы знаете какие-нибудь другие языки?

— Немецкий, — сказал Гарри. — Мой второй язык — немецкий.

Рейчел недоверчиво обернулась.

— Что-о?

— Почему ты вечно норовишь меня поддеть? — спросил ее Гарри, залившись краской.

— Ты не говоришь по-немецки! — заявила Рейчел.

— Не думай, что знаешь обо мне все! — парировал Гарри. — Я изучал немецкий в академии.

Немецкий в академии был безнадежно завален, но что с того? Гарри с головой погрузился в мечты о том, что могло бы случиться, что должно было случиться, и что еще может случиться. Перестав отличать правду от вымысла, он был убежден, что знает немецкий. Вена с ее океанами пива, вальсами и ласковыми, уступчивыми белокурыми девушками в широких пестрых юбках уже казалась ему чуть ли не духовной родиной.

Его вернул к действительности голос юноши, заговорившего по-немецки, приглашая Гарри разделить красоту этого лающего и рычащего наречия.

— Мне… я… не все понял, — жалко промямлил Гарри.

Юноша повторил все снова, медленно и отчетливо. Безуспешно стараясь разгадать смысл сказанного, Гарри уставился на собеседника, как баран на апельсины. Неловкое молчание нарушил резкий смех Рейчел — словно каминные щипцы проехались по полке с бокалами для шампанского.

— Кто бы сомневался, — хрипло бросила она. — В этом ты весь!

Гарри встал, дрожа от злости, и с оскорбленным видом вышел из купе.

— Вечно одно и то же, — безжалостно фыркнула Рейчел, — строит из себя невесть что.

Для Рейчел было в порядке вещей прохаживаться по поводу супруга перед посторонними, и Гарри по любому поводу отвечал ей тем же. Больше ничего хоть сколько-нибудь интересного они друг в друге не находили. Так или иначе, размолвка отбила у присутствующих вкус к беседе, и в купе воцарилась тягостная тишина.

Через некоторое время старый Футц достал свои билеты, паспорт и целую кипу всяких путевых документов. У него был такой обеспокоенный вид, что остальные тоже принялись шуршать бумагами. В разговоре выяснилось, что все возвращаются в Лондон через три дня. Мало того, снова поедут в одном купе.